Вопреки всем неурядицам и недостаткам, обнаруженным войнами Крымской и 1877-1878 гг., не признавалось всё-таки необходимым доискиваться причин этих недостатков и всю вину сваливали на трудности обстановки, довольствуясь тем, что в последнюю Турецкую войну всё же в конце концов победили турок.

Уроки немецких войн 1866 г. и 1870-1871 гг. нисколько не привлекли к себе внимание русской армии. Самодеятельность и готовность частных начальников брать на себя в известных случаях ответственность, нашедшие себе такое широкое применение во время Франко-Прусской войны, оставались совершенно чуждыми русской армии.

Мы находим тут полное противоречие в отсутствии самодеятельности при той прославленной «широкой натуре» русского человека. Все кичатся достаточно устаревшими суворовскими традициями и утешают себя тем, что «наши солдаты лучшие в мире по самоотверженности и стойкости».

Забывают, однако, как это признаёт сам Куропаткин, что Суворовы рождаются только раз в сто иди в двести лет, а в остальное время бывают только такие полководцы, каких армия может воспитать.

Трудно поэтому делать ответственными Куропаткина и его помощников только за то, что они не сумели стать выше уровня господствовавших в их армиях взглядов на самодеятельность и личную инициативу. Виноваты не люди, а система вкоренившейся пассивности как в армии, так и в народе, вопреки столь хвастливой «широкой натуре».

Не забудем, что и мы сами когда-то почили на лаврах после первого Наполеоновского похода и за то горько впоследствии раскаивались. Но после 1806 года следовал 1813 год, когда и армия, и народ познали, что не полководцы одни только виноваты в унижении Пруссии, но часть вины ложится и на них самих, и поэтому неутомимо взялись за своё перевоспитание.

Мысль эту весьма верно развивал в «Разведчике» один русский офицер, К. Блюмер, который ополчался против оптимизма многих, утверждающих, что в армии обстоит всё благополучно и поэтому никаких реформ не требуется.

Эти самодовольные господа, которые знать не хотят о необходимости в армии неутомимой и настойчивой работы, ссылаются всё на несравненные мужество и стойкость русского солдата.

Однако, как мы это видели выше, сам Куропаткин жалуется на недостаточную стойкость некоторых частей войск. Это, несомненно, указывает на существование таких причин, при которых войска, даже под командой энергичного начальника, недостаточно стойко защищали свои позиции, не говоря уже о том, что соответствующие начальники не всегда находились на своих местах, а при господствующей системе пассивности даже и со стойкими войсками нельзя было одерживать победы.

Вопрос же о том, способен ли, вообще, русский солдат к наступательным действиям , может быть выяснен только при критическом разборе событий этой войны. Способность к наступательным действиям и маневрированию не может быть достигнута никакими качествами личного состава, а должна быть выработана в людях независимо от их прирождённых свойств. Всего этого в русской армии не было — ни знания, ни умения.

В армиях Суворова и Кутузова русский солдат всегда действовал в сомкнутом строю на глазах своего начальника. При таких условиях солдат действовал иногда и наступательно, при всей пассивности своего характера, повинуясь воле начальника.

Нынешний же наступательный бой предъявляет отдельным бойцам совершенно особое требование; теперь недостаточно только одного беспрекословного повиновения своему начальнику хотя бы даже во время губительного огня, а требуется возместить собою начальника там, где его нет, и действовать в известных случаях сознательно и самостоятельно, отдавая себе отчет в обстановке.

Вот для этого русские солдаты оказались неспособными, точно также, как и их начальники. Здесь не место вдаваться в разбор причин этого явления, кроющегося в низком уровне культуры русского народа, а также и в невысоком образовательном уровне большей части русских офицеров.

Ген. Куропаткин уделяет этому вопросу много места в своём отчёте. Чтобы восстановить славу русского солдата, которого Куропаткин вначале упрекает в недостаточной стойкости, он прибавляет затем, что многие части войск защищали свои позиции стойко и мужественно, даже после потери двух третей своего состава.

Не умаляя достоинства русского солдата, скажем со своей стороны, что многие части войск прусской армии, в войну 1870-1871 года, при таких же и даже ещё более значительных потерях, умели не только продолжать бой, но и действовать наступательно и одерживать победы.

Выше замечено, что русская армия воспитана в отсутствии самодеятельности и личного почина. Начальники привыкли к постоянной опеке, поэтому для самостоятельной мысли и инициативы нет места.

Вспоминаю об инструкциях и приказах в одном из военных округов, в котором самостоятельность начальников была совершенно изгнана. Незадолго до последней войны осенью 1903 года я присутствовал на корпусных упражнениях Киевского военного округа, войска которого обучались под руководством ген. Драгомирова, слывшего важнейшим учителем русской армии. Солдаты производили отличнейшее впечатление, но, всматриваясь в методы их обучения, можно было сказать: «жаль этих славных войск»…

Всё направление маневров никогда не ставило начальников в необходимость принять какое-нибудь самостоятельное решение. Начиная от малых частных манёвров и кончая корпусными, неизменно одна часть всегда располагалась на позиции для обороны, а другая в качестве наступающего получала задачу атаковать. Начальникам сторон оставалось только чередоваться в распределении войск, атаке и обороне на указанных местах.

Правило это вкоренилось до такой степени, что когда на корпусном маневре возникал вопрос: не представляется ли удобным дивизии наступать, — то он решался отрицательно только потому, что другая дивизия ещё не успела занять свою позицию для обороны. И, действительно, дивизия останавливалась и спокойно ждала, пока противник расположится и устроится для обороны.

По окончании наступления манёвр считался оконченным, оба противника мирно располагались на биваке, и на другой день продолжение маневра выражалось тем, что обороняющийся выступал на час раньше для того, чтобы своевременно занять позицию для обороны[ 1].

Когда я со своей стороны высказал свое удивление одному из главных руководителей, что никогда начальникам сторон не предоставляется известная самостоятельность, то получил от него следующий ответ: «надо вам знать наших штаб-офицеров и генералов. Нельзя от них требовать особой инициативы и самостоятельности; достаточно будет, если сумеют хотя бы позицию выбрать правильно и соответствующим образом войска расположить для обороны»…

И для нижних чинов маневры представляли тоже мало поучительного, потому что за исключением больших корпусных манёвров все прочие двусторонние отрядные маневры повторялись изо дня в день в виде атаки и обороны, при которых разведывательная и охранительная службы практиковались редко. Что касается соответственного применения разных родов оружия, то недостаточный навык в этом отношении сказался впоследствии во время войны[ 2].

Пехота обыкновенно вела наступление густыми стрелковыми цепями, продвигаясь вперёд шагом, безостановочно, и по временам останавливаясь очень редко только для производства залпов. Ген. Драгомиров запрещал даже ложиться для производства огня, требуя, чтобы стрелковая цепь стремилась скорее добраться до противника.

При таких условиях усиление цепей было невозможно, потому что вслед за цепями шли поддержки, за которыми, в расстоянии нескольких сот шагов, с музыкой и густыми массами шли резервы. Так обыкновенно весь боевой порядок подвигался вперед до встречи с противником.

Употребление кавалерии было для многих войсковых начальников обыкновенно мало знакомым делом. Один бригадный командир, отряду которого были приданы три сотни казаков, не придумал ничего лучшего для использования своей кавалерии, как придать каждому казаку по одному пехотинцу, который должен был бежать рядом, держась за стремя. Этот смешанный отряд должен был обойти позицию противника и ударить ему в тыл.