Туши животных я закопал недалеко от дома. Анна в помощники не годилась, поэтому пришлось провозиться с захоронением до темноты. К моей радости, жена чувствовала себя значительно лучше, даже сумела приготовить нехитрый обед. Тогда мы ещё не поняли, что изменилось. Первую ночь за долгие месяцы оба спали, как убитые. Наутро Анна проснулась прежней. Галлюцинации и навязчивые идеи исчезли. Зло на время оставило нас. Так началось наше зимнее заточение.    

     Оставшись без лошади, мы потеряли последнюю связь с внешним миром. Машина не годилась для езды по занесённым снегом лесным просекам. Телефонная трубка не подавала признаков жизни, наверно, где-то оборвался кабель, хотя я склонялся к версии, что его повредили умышленно. Местные, видимо, решили, что мы покинули заповедник, поэтому не стремились навестить отдалённый уголок кущи. Мы были предоставлены только друг другу, хотя временами у меня возникало ощущение, что незримый наблюдатель присматривает за нами. Долгими тёмными вечерами мы вспоминали и рассказывали о детстве и юности всё до малейших подробностей. Строили догадки и предположения. Тогда Анна и посоветовала мне перенести наши истории на бумагу, и я начал писать эту невероятную повесть. А ещё мы много читали, благо книги, в детстве найденные мной в  старых сундуках, стоящих в мансарде, остались целы. Только особенные книги мне не удалось обнаружить – гримуары, с которыми забавлялись мои бабки, а потом мы с Софией. Я искал тщательно, обшарил все укромные уголки дома, но дьявольские фолианты, как сквозь землю провалились.

  С ласковым весенним солнцем и хрустальным перезвоном капели на нас снизошла благодатная весть – Анна забеременела. С пробуждением природы мы словно получили надежду на рождение новой счастливой жизни. Марию с последней встречи зимним утром я не  видел. Ни она, ни кошак не появлялись возле дома. Хотя утверждать определённо я не мог и постоянно вспоминал, как за уходящей девочкой не оставалось следов на укрывшем землю снегу.

     О переезде в город Анна теперь и слышать не хотела. Как только дорога освободилась от снега и  слегка подсохла, мы съездили  в райцентр за продуктами. Потом она уговорила меня купить у сельской пары стариков, собравшихся переехать  на постоянное жительство к дочери в город, их птицу и скотину. После недолгого раздумья, я согласился. Жена порхала по дому, напевая весёлые песенки, и болтала о милых пустяках с утра до вечера. Былые страхи остались у прежней Анны. С появлением в её лоне новой жизни, она почувствовала себя приобщённой к некому таинству. И вместо того, чтобы силой увезти беременную жену подальше от места, где в давности зародилось зло,  я пошёл у неё на поводу. 

     У старой четы, помимо кудахтающей и блеющей живности, взамен погибшего зимой мерина, я купил отличную соловую лошадь с милой кличкой – Апрелька. Кобыла обладала упрямым норовом и грациозной статью. Самым удивительным для меня казались её роскошные белые грива и хвост, словно искусно ухоженные. Хотя я сомневался, что у недомогающих стариков, с трудом обихаживающих  и кормящих весь немудрёный дворовый зооуголок, оставались силы на визаж лошади.

      Незаметно отцвела черёмуха. Ели разбавляли изумрудную свежую зелень сочным малахитом. Снег в лесу сошёл, оставив серые ледяные ноздрястые корки на дне оврага, прозванного людьми – Чёртова пасть. При жизни отец частенько рассказывал всякие небылицы, случавшиеся с ним возле впадины. Овраг  и впрямь отличался зловредностью. Кто бы из егерей или охотников ни пытался добраться до его дна, это обязательно заканчивалось неприятностями. Смельчаки, решившие спуститься, срывались вниз, а потом не могли вспомнить, как опять оказывались  наверху, лежащими на краю глубокой ямы. Возле него не раз ломали ноги и руки. Поэтому люди, наслышанные о дурной славе Чёртовой пасти, старались обойти её стороной.

     Поздним вечером, когда багровая лепёшка солнца уже скатилась за частокол леса, притихшего в ожидании ночи, я оказался вдали от Анны. Столь долгая отлучка из дома случилась со мной впервые за полгода. Но в том не было моей вины. Закупив необходимую провизию, я решил заглянуть в клинику. И надо же такому произойти – именно в это время бородатый кузнец Анисим Кузьмич, сложением напоминавший мне скульптуры Древнегреческих атлетов, привёз на телеге с дальнего хутора жену старшего сына. Женщина протяжно стонала, изредка хрипло вскрикивая. Она обессиленная лежала на соломе, устилавшей дно повозки, а её огромный живот дрожал, колыхался. Он, казалось, жил отдельно от хозяйки собственной жизнью. Я остался на роды, поддавшись слёзным мольбам пожилой акушерки Силантьевны и вопросительному покашливанию Кузьмича. К горькому сожалению, ребёнка спасти не удалось. До полного срока женщина не доходила около двух месяцев. Младенец родился слишком слабым. Специального оборудования для недоношенных детей в поселковой больничке никогда не было – местные власти всё ссылались на недостаточное финансирование бюджета.

      В обратный путь мы с кузнецом тронулись одновременно, а разъехались на лесной развилке. Из его скупого рассказа я понял, что сноху в лесу возле хутора сильно напугал то ли человек, то ли зверь. Связно баба описать незнакомца не смогла, а потом в родильной горячке вовсе разум растеряла. Озабоченный неприятным осадком, оставшимся после разговора, и поздним часом я пришпорил подкованную красавицу. Дорога к угодьям проходила мимо Чёртовой пасти. Уже совсем стемнело, и лес наполнился невнятными шорохами и тревожными щёлкающими звуками. Приблизившись к оврагу, Апрелька резко всхрапнула. Её большие глаза цвета густого гречишного меда выпучились, стремясь выскочить из орбит.  Кобыла заржала и встала на дыбы. Я кубарем свалился с неё, прокатился по земле до края ямы и, ломая сучья кустарника, полетел вниз. Обезумевшая лошадь, фыркая, рванула прочь сквозь заросли дикой малины. На дне впадины пахло сыростью, прелью и ощутимо чувствовался смрад разложения и экскрементов, словно рядом находилось логово хищника. Я несколько минут пролежал без движения, глядя вверх, на чёрнильное майское небо с тонкой серебристой скобой полумесяца и мысленно проводил инвентаризацию организма. Мне повезло, я отделался малой кровью –  расцарапанными руками и лицом, и разодранной одеждой. Кряхтя, как старик, поднялся и полез вверх по крутому косогору. Подъём давался тяжко. Ухватившись за выпирающие корневища растений, я  всем телом привалился к земле перевести дыхание и неожиданно провалился в искусно скрытый сухими переплетёнными стеблями и прошлогодней листвой вход в карстовую пещеру.

     Я очутился на твёрдой ровной поверхности, на которой нащупал мелкие камушки и небольшие лужицы воды. Стояла кромешная тьма. Откуда-то поступал слабый приток свежего воздуха, и внутри оказалось гораздо прохладнее. Я не знал, как высоко свод лаза, поэтому вставал на ноги осторожно, с поднятыми над головой руками. На удивление, мне удалось выпрямиться в полный рост. Похлопав себя по бокам, я вздохнул с облегчением – маленький электрический фонарик не выпал из кармана ветровки во время пикирования с лошади и кувырков по склону оврага. Рассеянный луч искусственного света выхватил из темноты фрагменты окружающего. Я стоял в небольшом достаточно высоком  гроте, из потолка которого торчали корни деревьев.  Пройдя немного вперёд, я увидел, что помещение разветвляется на несколько туннелей. Некоторые из них были слишком узки, чтобы протиснуться человеку. Я выбрал самый свободный проход и двинулся внутрь рукава. Продвигаясь, я постепенно всё ниже пригибался к полу, пока, в конце концов, мне не пришлось поползти на коленях, а местами подныривать под выступы на потолке, похожие на клыки огромного животного. В абсолютной тишине слышалось только моё хриплое дыхание и шуршание одежды. Так я передвигался достаточно долго, и периодически гасил единственный источник света из опасения, что батареи разрядятся не вовремя. Наконец, лаз сузился настолько, что принудил меня ползти по-пластунски. Испытывая первые признаки клаустрофобии, я начал впадать в панику из-за боязни застрять в тесной кишке туннеля, только неожиданно ход оборвался пустотой. Я всунул туда голову, включил фонарь и в слабом освещении разглядел, что добрался до просторной пещеры. Я ужом прополз в щель, встал и, наконец,  почувствовал себя человеком прямоходящим. Мощности луча не хватало осветить естественную залу от одной стены до другой. Причудливые кальцитовые образования спускались с потолка и вырастали из пола. Осторожно обходя гротескные скульптуры, созданные природой, я ступил на середину помещения. В центре лежал  огромный плоский камень, формой напоминающий стол. По бокам он был разрисован непонятными символами и схематическими рисунками животных и людей.  В кем-то определённом  порядке на нём стояли толстые чёрные свечи, сосуды с тёмной густой жидкостью, напомнившей мне венозную кровь. Лежали небольшие букетики трав и пряди волос различной длинны и цвета, перевязанные чёрными атласными лентами. Я подошёл ближе и увидел чётки и ожерелья из мелких косточек – фаланг человеческих пальцев и  черепа, пугающие провалами глазниц. Но главное – внутри пентаграммы, нарисованной сажей в центре каменной столешницы, лежали гримуары моих покойных бабок. Ни секунды не раздумывая, я схватил фолианты, движимый одной мыслью – уничтожить дьявольские труды. Надо было убираться из пещеры, пока не заявилась хозяйка. Я сразу понял, что случайно обнаружил тайный схрон Марии или, Бог знает, кем она стала теперь. Плохо ориентируясь в подземном пространстве, я потерял отверстие лаза, через который попал туда. Передвигаясь по периметру стен, мне удалось обнаружить шкуродёр* (сленг – очень узкий лаз, при движении по которому человеку приходится тереться одеждой о стены или свод), оказавшийся не слишком длинным –  метров пятьдесят вверх. Извиваясь, как гусеница, я полез по нему на поверхность.