Водители стояли рядом со своими машинами, но даже не пытаясь смешиваться с карателями, закурив и чуть слышно переговариваясь между собой, с нескрываемым презрением поглядывая на грузившийся отряд.
Я сам, замешкавшись, не знал, в какую машину сесть, пока не разглядел в одной из них Пня. Каких-либо дружеских чувств к нему не испытывал, но с ним казалось все же несколько безопаснее, чем в одной машине с Сухим, который, казалось, больше всего на свете сейчас хотел видеть мою голову отдельно от всего остального тела. Когда я забирался внутрь грузовика, никто и не подумал подать мне руку или хоть как-то помочь. Меня либо открыто игнорировали, либо были слишком заняты своими разговорами, чтобы обратить на меня какое-то внимание. Рядом с пнем места не оказалось, занятое маленьким и щуплым зеком, голым по пояс, лишь с подтяжками на голых плечах, всего покрытого различными татуировками, для меня больше похожих на мазню шизофреника, но обозначавших явно что-то очень важное, если верить подобострастному выражению лиц карателей, решивших обратится к этому человеку. Мне пришлось устраиваться на самом краю, около борта грузовика, устроив себе развлечение наблюдать за всем, что происходит снаружи.
Здесь раньше была асфальтированная футбольная площадка, с уровня кузова были даже заметными остатки разметки, сейчас почти скрывшиеся под слоем грязи, нанесенной сюда колесами грузовиков и сапогами карателей. Прямо напротив меня возвышалась стена казармы, сохранившая здесь следы старой облицовки, почти осыпавшейся со всего остального здания. С этой стороны не было ни одного окна, если не считать маленького кошачьего окошка под самой крышей. Прямо над ним из конька торчала старая антенна, покосившаяся и держащаяся на одном только честном слове. Пучок сухой травы, каким-то образом проросший у основания антенны, только придавал ощущение заброшенности здания.
Внизу, у стены здания толпились еще несколько карателей из моего отряда, не торопившиеся залезать в машины и с важным видом о чем-то разговаривавшие с бригадиром, который, впервые на моей памяти, стер с лица ощущение собственного превосходства и даже вроде прислушивался к этим людям. В результате трое из них вернулись в казарму, а последний, даже без оружия, вместе с Юрьевым сел в грузовик.
И сразу после этого завели моторы. Получается, все ждали только их, даже и не думая поторопить. Я еще раз посмотрел на татуированного, державшего себя сейчас с очень независимым видом. Рядом с ним никого не было, Пень, о чем-то все же договорившись, отсел подальше, только один из карателей, покачивая в руках почти новенький АКМ, сидел на полу рядом с его ногой, упершись спиной в доску, служившую сиденьем. Сидеть рядом с этим человеком, наверное, еще никто не был достоин. Глубоко вздохнув, я снова повернулся к улице. Мимо мелькали снова обжитые дома, в окнах некоторых из которых даже появились занавески и живые цветы, аккуратно выставленные на подоконник в цветастых горшочках. На улицах было очень мало невооруженных людей, не считая рабов, которые были буквально на каждом углу и приспособлены под всю грязную работу. Выглядели они жалко и беспомощно, не смея даже глаза от земли отрывать. От свободных их сразу отличало наличие небольшого черного стека на поясе, прикрепленного небольшой веревочкой и покачивающегося в такт ходьбе. У карателей и военных Республики я таких тоже не замечал, наверное, в этом случае само наличие оружия подразумевало личную свободу человека. Рабы ровняли землю, ремонтировали старые дома, что-то строили, что-то разбирали, вывозили мусор и появлялись в любом месте, где была нужна тяжелая физическая работа. Вид у многих был настолько изможденный, что было только удивительно, как они не помирают прямо на ходу. Кто-то из них сохранил даже свою одежду, в которой попал в плен, сейчас уже превратившуюся в грязное тряпье, но все еще проглядывавшую как офисные костюмы и явно не дешевую. Сейчас ей грош цена, даже в изначальном виде, вечно живая мода все-таки издала последний писк и сдохла, превратившись в ненужный остаток прошлого, уступив место практичной одежде, отличавшейся надежностью и удобством, но никак не эстетической красотой.
Хотя когда-то, в переводе на рубли, все эти рубашки и брюки были очень дороги и не каждому доступны.
Машины притормозили у ворот, обозначавших конец обжитой территории, за которой уже начиналась земля зомби, живых мертвецов, наверное, самое обширное и сплоченное территориальное образование за всю историю Земли, где любой из людей был всего лишь вторженцем, к тому же очень вкусным.
Держали нас там не очень долго, наверное, ровно столько, сколько понадобилось времени для открытия ворот, почти не скрипевших и не нарушавшей напряженной тишины, повисшей здесь. Даже мотор грузовика зазвучал как-то по-другому, как только выехал за линию укреплений. Сидя на корме конечной машины, я смог вдоволь насладится зрелищем инженерного чуда Республики, собранном здесь. Разумно поступив, здесь никто не стал рыть ни окопов, ни блиндажей, понимая, что чем ближе находится человек к земле, тем он более доступная для зомби добыча, но и учитывая возможные нападения вполне разумны людей с огнестрельным оружием и даже возможными артсистемами, для которых высокие стены просто идеальная мишень, о которой можно только мечтать, строители не стали возводить и крепостные стены, ограничившись насыпью чуть выше человеческого роста, на которой из мешков и частокола была возведена стенка еще в полтора метра высотой.
Ее разбавляли приземистые и широкие блиндажи, с фронта выложенные кирпичом и укрепленные кусками стен и автомобилей. Из узких бойниц торчали стволы пулеметов и мелкокалиберных пушек. Провинциальный городок не заканчивался прямо за стеной, но для лучшего обстрела все дома перед стеной были разобраны или даже просто взорваны, благо снарядов для крупных орудий, способных издалека превращать укрепления противника в густое месиво, но совершенно беспомощных перед толпой зомби или легковооруженным отрядом автоматчиков, было как грязи. И использовали их больше как взрывчатку, чем по прямому назначению. Сразу перед насыпью был узкий, но глубокий ров, перед которым шли ровные ряды колючей проволоки, намотанной густо и без проходов, только проезды оставлялись открытыми. На самых опасных участках к проволоке привязывали пустые консервные банки, издающие ужасных грохот даже от самой слабой тряски.
Надежный и простой сигнал о появлении мертвецов. Кстати, несколько тел уже застряло в «колючке», одно или два даже шевелились, тщетно пытаясь вырваться, и лишь только сильнее разрывая собственные мышцы и кожу в клочья.
Дальше по улице, еще сохранившей бордюр и тротуар, дома уже никто не трогал, хотя на многих были следы пулевых попаданий, а внизу, под стенами, лежали добела обглоданные человеческие скелеты. Дома стояли пустые, разграбленные, с выбитыми стеклами, снятыми с петель дверями, с обгорелыми стенами там, где оставались включенными горелки или электроприборы, за которыми уже никто не смотрел. Чуть дальше начались огороды, в которых среди зеленевшей картошки и морковки, растущей навстречу солнцу, еще можно было увидеть отдельных недобитых мертвецов.
Намеренно зачищать целые территории никто не собирался, занятие неблагодарное, но вблизи человеческих анклавов зомби уже становились редкостью. Вообще, это не совсем сходилось с природой мертвецов, сползавшихся на живого человека как алкоголики к бутылке, но зомби тоже становились умнее, уже научившись выбирать между доступным и невозможным. Только «свежие» или неопытные зомби, так и не видевшие толком людей, с открытым ртом лезли на серьезные укрепления, из-за которых в них разве только ракетами не палили. Я лично видел, как толпа зомби в городе начинала рассасываться при виде несущегося на полной скорости БТРа или звуке пулеметных очередей, словно понимая, что здесь все равно ничего не получится. А потом относительно тихая улочка, на которой и было что несколько пятен крови, да пара объеденных трупов, буквально взрывалась прущей со всех сторон мертвечиной, как только там появлялся один или несколько людей с автоматами, без брони и тяжелого вооружения. Каждый это понимал, как хотел. Кто-то говорил про зачатки разума, пользоваться которым к зомби возвращалась способность соответственно количеству съеденного мяса, другие говорили об охотничьих инстинктах, возникавшие у зомби уже исходя из самой его природы, все равно подчиненной законам эволюции, не смотря на всю свою невероятность.
