Тогда Козимо обратился к дону Педро Толедскому, вице-королю Неаполя, с предложением жениться на его единственной дочери, семнадцатилетней Элеоноре. Предложение было принято. Дон Педро получал несметные богатства из Нового Света, так что приданое за Элеонорой дали внушительное. Поскольку банк Медичи занимался теперь только делами частных торговцев, точных цифр «libro segreti» не дают, но в любом случае можно предположить, что приданое выражалось не только в деньгах и драгоценностях. Бракосочетание состоялось в 1539 году в семейной церкви Медичи Сан-Лоренцо и было отмечено с подобающей пышностью; приглашались и простые люди, которых бесплатно угощали вином и пирожными. Это было первое за долгие годы крупное публичное празднество во Флоренции.
После женитьбы Козимо переехал из палаццо Медичи на виа Ларга в Палаццо Веккьо, в самом центре города. Для этого были две причины: во-первых, флорентийскому ополчению там будет легче охранять его и его семью, а во-вторых, ему удобнее контролировать работу администрации, находящейся в том же здании.
В 1542 году неустойчивый мир между Франциском I и Карлом V вновь сменился открытой враждебностью. Козимо сразу же выразил готовность оказать поддержку Карлу, которому были нужны деньги на мобилизацию армии. Герцог Флорентийский выделил крупную сумму из приданого жены, а император в знак благодарности отозвал испанский гарнизон из Фортецца да Бассо, а вместе с ним такие же соединения из Ливорно и Пизы. Не теряя времени, Козимо принялся за объединение управленческих структур этих городов институтами власти во Флоренции, а параллельно за возведение оборонительных сооружений в Тоскане. Помимо того, как союзник Карла V, двинулся на давнишнего врага Флоренции Сиену, где засел сын Строцци Пьеро, намеревающийся использовать город как трамплин для очередного нападения на Флоренцию.
Война между двумя городами растянулась на три года. В конце концов Пьеро Строцци бежал во Францию, испанские отряды, номинально подчиняющиеся Флоренции, а фактически состоящие на службе у императора Священной Римской империи, подвергли разорению большую часть прилегающей к Сиене сельской местности, а сам город осадили. С победой флорентийцев население Сиены уменьшилось с шестнадцати до шести тысяч жителей; убийства, болезни, бегство, изгнание мало что оставили от этого городка и окружающей местности.
Многие во Флоренции сочли эту победу бессмысленной, ведь Сиена приносит герцогству менее 60 000 флоринов в год. Но Козимо был иного мнения: никогда еще Флоренция не добивалась столь существенного приращения к своей территории, и к тому же новые границы были признаны Карлом V. Веками сложная, давно проржавевшая система «демократического» управления Сиеной служила причиной изнурительных внутренних конфликтов и стычек на международной арене, обычно за счет Флоренции, но сейчас наконец местное самоуправление было интегрировано в стабильную и эффективную структуру городской власти Флоренции. Таким образом, Сиена стала, пусть небольшой, частью флорентийской империи. Вошел в эту расширяющуюся империю и остров Эльба, лежащий недалеко от тосканского побережья, — в 1548 году Козимо выкупил его у Генуи с целью превращения в военно-морскую базу герцогства. В мечтах своих Козимо видел Флоренцию крупной морской державой; параллельно, с опорой на Ливорно, он развивал и торговый флот. Стремясь привлечь новых жителей и увеличить объем международной торговли, Козимо I (как он теперь официально именовался) объявил Ливорно городом, в котором уважаются все конфессии; в результате сюда потянулись турки, евреи и даже преследуемые на родине англичане-католики. (В следующем столетии в Ливорно образуется самая крупная во всем западном Средиземноморье еврейская диаспора.)
В отличие от всех Медичи, начиная с Козимо Pater Patriae, герцог Козимо I установил для себя строгий ежедневный режим. Начинался он с раннего, еще до рассвета, подъема, когда герцог читал последние сообщения от различных советников и других членов городской администрации. Козимо свято верил в разного рода папки и досье, часто инициировал статистические подсчеты, переписи, планы будущего развития. Одним из результатов этого стала система каналов, которая вскоре охватила всю Тоскану, служа одновременно орошению местности и целям передвижения. Благодаря его энергичным реформам ожили пришедшие было в упадок университеты Флоренции и Пизы; следует отметить, что Козимо особо поощрял развитие точных и естественных наук. Они, положим, все еще интегрально именовались натурфилософией, но вообще-то просвещение уже было на грани большого разделения наук на гуманитарные и естественные.
Козимо часто засиживался за работой до полудня и позже, но во второй половине дня неизменно занимался физическими упражнениями. Зимой он ездил верхом, а если погода не позволяла, оставался дома и поднимал тяжести; летом же регулярно плавал в Арно. Однажды такое купание едва не стоило ему жизни: прямо на том месте, где он обычно прыгал в воду, неизвестные заговорщики воткнули в дно острые шипы и ножи. К счастью, один из сопровождавших заметил блеснувшее в воде лезвие. На Козимо несколько раз покушались, и он никогда не выходил в город без телохранителей, набранных из числа швейцарских гвардейцев, которые пришли на смену испанцам Карла V. Показательно, что их перевели из Фортецца да Бассо в казармы, расположенные совсем рядом с Палаццо делла Синьория; назвали их Loggia dei Lanzi (последнее слово — испорченная итальянская версия слова «ландскнехт», как неправильно называли швейцарцев). Стоило охранникам герцогских апартаментов подать сигнал — обычно это был горн, — как гвардейцы устремлялись в Палаццо Веккьо.
Но Элеоноре Толедской скоро надоело жить в его тесных помещениях, рядом с казармами вечно пьяных наемников. А еще хуже — близость клетки со львами, на виа дей Леони. Ночами они пугали ее своим ревом, а в жару вонь стояла совершенно невыносимая. Элеонора — горделивая испанская аристократка, выросшая в настоящем неаполитанском дворце, обставленном соответственно сану его хозяина — вице-короля, и ей совершенно не улыбалось менять образ жизни на том лишь основании, что теперь она замужем. Во Флоренции было только одно здание, отвечающее ее требованиям, — недостроенный палаццо Питти: грандиозная затея времен Пьеро Невезучего, когда с грохотом обрушились великие амбиции Луки Питти. В 1549 году Элеонора Толедская приобрела палаццо Питти, заплатив за него всего 9000 флоринов из своих личных средств; после чего архитекторы и инженеры немедленно принялись за работу, приготовляя достойное помещение для герцогини вице-королевской крови. Козимо лично наблюдал за разбивкой садов на большом участке прямо позади дворца, — земля была выкуплена у семейства Боголи. Сады эти, приобретшие известность под искаженным именем — Боболи, — сохранились до наших дней: зеленый рай тенистых, со статуями по обе стороны, дорожек, откуда открывается чудесный вид на отдаленные холмы. И всего лишь — в миле от центра города. Тут все еще чувствуется интерес Козимо к ботанике, ибо он не только поощрял развитие наук, но и сам по-любительски ими занимался.
Вместе с другими членами разрастающейся семьи Козимо и Элеонора в 1560 году окончательно перебрались в палаццо Питти, который теперь официально именовался Герцогским дворцом. Козимо был семейным человеком — настолько, насколько это позволял его холодный, замкнутый характер, а Элеонора мирилась с этими вполне испанскими свойствами. Единственную проблему составляла мать Козимо, Мария де Медичи, в девичестве Сальвиатти, настоявшая на том, чтобы ей предоставили личные апартаменты в Герцогском дворце. Козимо буквально в бешенство приходил, когда мать, любившая вмешиваться во все, не позволяла ему с Элеонорой самим найти общий язык.
У них родилось полдюжины славных, каждый на свой лад, детей. Элеонора установила в доме чисто испанские порядки, три ее дочери воспитывались в строгой изоляции, редко покидая стены дворца. Козимо же, в согласии с традициями Медичи, предпринимал всяческие усилия для сближения со сменявшими друг друга понтификами, добившись того, что второй его сын Джованни стал кардиналом в семнадцать лет, а третий, Гарсия, — годом старше. Семья была большая, но при этом атмосфера, царившая за строгим фасадом Герцогского дворца, не имела ничего общего с непосредственностью и joies de la vie, отличавшими палаццо Медичи во времена его расцвета.
