После этого Козимо начал постепенно приходить в себя. Как-то раз, подавая ему обед, Федериго, дабы поднять узнику настроение, привел с собой одного малого из местных, по прозвищу Фарначаччо (нечто вроде «придурка»). Козимо хорошо его знал, как знал и то, что это приятель гонфалоньера Гваданьи, так что, когда Федериго тактично вышел, Козимо передал гостю записку с просьбой немедленно отнести ее директору больницы Санта-Мария Нуова. По получении ее тот передаст ему тысячу дукатов. Сотню Фарначаччо может оставить себе, остальное следует как можно более незаметно передать Гваданьи.
Тем временем бурное собрание балии продолжалось, ибо, несмотря на отчаянные усилия Ринальдо дельи Альбицци, «парламентарии» никак не могли прийти к решению, а многие из двухсот отобранных участников начали задумываться, а стоит ли делать то, что от них ждут. Когда дискуссия достигла своей кульминации, балия раскололась на несколько групп, одни, по словам Макиавелли, «требовали казни Козимо, другие высылки, а третьи просто молчали, либо из сострадания к нему, либо из страха». В конце концов распри закончились, и балия проголосовала за то, чтобы выслать Козимо на десять лет. Согласившись на словах с этим вердиктом, Ринальдо решил, что пора брать дело в свои руки.
Оставаясь все еще запертым в камере, Козимо тем не менее знал обо всем, что происходит в городе. Так, ему стало известно, что его «добрый друг» Никколо да Толентино, действуя в соответствии с давними договоренностями, собрал отряд вооруженных наемников, проследовавший из Пизы через долину По в Ластру, находящуюся всего в шести милях от стен Флоренции. Здесь наемники остановились в надежде на то, что бунт вспыхнет в самом городе; идти же дальше они не рисковали, опасаясь, что это может спровоцировать убийство Козимо. К этому времени известия об аресте Козимо дошли до гор Романьи, где местные крестьяне, живущие вокруг твердыни Медичи в Муджелло, взялись за оружие и потянулись к Лоренцо, к укрепленной вилле Иль-Треббио, в которой он укрылся вместе с семьей. Но друзья посоветовали Лоренцо не трогаться с места из страха за судьбу Козимо — хотя, узнав о том, что брат последовал этому совету, он утратил свое и без того хрупкое душевное равновесие и впал в бессильную ярость. По его собственным словам, «хотя совет был дан друзьями и родственниками от всей души, правильным его не назовешь, ведь если бы Лоренцо выступил сразу, я был бы свободен, а с тем, кто затеял все это, было бы покончено».
Пока будущие избавители Козимо пребывали в сомнениях, Ринальдо дельи Альбицци действовал. Он послал вооруженных людей выследить и взять под стражу целый ряд известных последователей Медичи, включая друга Козимо, поэта-гуманиста и нотариуса Никколо Тинуччи, которого сразу же подвергли пытке. После нескольких мучительных часов на дыбе Тинуччи сломался и вынужден был подписать признание, согласно которому Козимо намеревался поднять во Флоренции бунт, с участием иностранных вооруженных сил, и объявить себя диктатором. Вот и появилось наконец неопровержимое свидетельство измены, и Ринальдо делли Альбицци мог торжествовать: за такое преступление стопроцентно полагается не ссылка, а виселица.
Но к тому времени известия о судьбе Козимо вышли за пределы Флорентийской республики и вызвали оживленные отклики во всей Европе. Иным деятелям Козимо-банкир оказал неоценимые услуги, и они не замедлили выразить свои чувства. Первым оказался властитель близлежащей Феррары, у которого были все основания считать себя обязанным Козимо за крупные кредиты и который был совершенно взбешен таким ударом по своим возможным финансовым потребностям. Во Флоренцию, находящуюся всего в семидесяти милях от Феррары, было направлено послание, выдержанное в максимально резких тонах. Впрочем, и Ринальдо, и Козимо прекрасно понимали, что им можно и пренебречь: Феррара отнюдь не входила в число первостепенных держав.
Иное дело — Венеция, с ней у Ринальдо могли возникнуть большие трудности. Венецианский филиал банка Медичи был основан еще в 1402 году и за минувшее время успел занять видное место в обширных торговых операциях Венецианской республики, занимаясь шерстью на валенсийском рынке и участвуя в доставке специй и янтаря с Востока в Венецию. Записи в «libro segreto» за 1427 год показывают, что оборот банка составил 50 568 флоринов — сумма колоссальная, при чистой прибыли 4 080 флоринов, то есть почти восемь процентов. Купцы-клиенты банка Медичи принадлежали к ведущим семьям Венецианской республики, которые со всей поспешностью направили во Флоренцию трех посланцев с инструкциями добиться немедленного освобождения Козимо де Медичи.
Такова же примерно была и реакция Рима, ведь папа Евгений IV — сын венецианского купца — был прекрасно осведомлен о щедром участии Козимо в городской торговле. Папа отдал распоряжение своему представителю во Флоренции — а им был друг Козимо, гуманист Амброджио Траверсари, переведший на итальянский несколько принадлежащих ему старинных манускриптов, — выступить на защиту его интересов. В ответ на требование объяснить, на каких основаниях был арестован Козимо, Траверсари сообщили о признании Никколо Тануччи. Он ни на секунду не поверил этому «признанию» своего друга, такого же, как и он, гуманиста; точно так же скептически восприняли это в высшей степени ненадежное свидетельство посланцы из Венеции — всем уже было хорошо известно, каким образом оно было добыто.
Было созвано заседание синьории, но гонфалоньер Гваданьи к тому времени уже успел с благодарностью принять от Козимо 1000 дукатов и потому почел, что лучше всего будет уклониться; другие члены синьории также получили взятки, хотя и поменьше. «Дураки, — записывал Козимо в дневнике, — за то, чтобы выручить меня из беды, они могли получить 10 000 или даже больше». Так или иначе, Гваданьи сообщил, что болен, принять участия в заседании синьории не может и доверяет проголосовать за себя одному из коллег (тоже подкупленному Козимо).
Ринальдо дельи Альбицци быстро сообразил, что происходит; он также ни на минуту не забывал, что в Ластре только и ждут команды к выступлению наемники Никколо да Толентино. Он понимал, что действовать надо быстро и решительно, пока еще есть поддержка, ибо если Козимо выйдет сухим из воды, что ныне казалось вполне вероятным, за жизнь уже вынуждены будут бороться сами Альбицци. 28 сентября было созвано еще одно заседание синьории: Ринальдо знал, что, при всех взятках, он по-прежнему может твердо рассчитывать на семь голосов из девяти. Синьория подтвердила свой прежний вердикт: Козимо высылается в Падую на десять лет, то же наказание ждет других видных членов семьи Медичи: Аверардо удалится в Неаполь на те же десять дет, Лоренцо в Венецию на пять, другие в разные края и на разные сроки. Помимо того, членам партии Медичи навечно запрещается занимать любые государственные посты в городе. Так, одним ударом из-под Медичи была выбита опора, и благодарный Ринальдо тут же заверил семерых верных ему членов синьории, что в качестве вознаграждения каждый получит хорошую синекуру.
3 октября вооруженные стражники вывели Козимо де Медичи из камеры и проводили его в зал заседаний синьории, где ему был официально зачитан приговор. Свидетельства о реакции Козимо расходятся. По Макиавелли (твердому стороннику Медичи), «Козимо выслушал приговор с улыбкой». В изложении современного историка Кристофера Хибберта (человека нейтрального) ситуация выглядела иначе: опираясь на противоречивые свидетельства очевидцев, он пишет, что Козимо выглядел «жалко», и добавляет, что «физическая смелость явно не входила в число его достоинств».
Но может быть, во всем этом было нечто такое, что ускользает от поверхностного взгляда? В своем последнем слове Козимо заявил, что готов отправиться в изгнание куда бы то ни было, даже к «арабам или иным народам, что живут не по нашим правилам. Ваше решение, — продолжал он, — большое несчастье для меня, но я воспринимаю его как благодеяние, как награду мне и моим близким». Звучит униженно, но вскоре станет ясно, что на самом-то деле Козимо боролся за свою жизнь — это вполне следует из его заключительных слов: «Прошу оберечь меня от тех, кто с оружием в руках собрался внизу, на площади, и жаждет моей крови». И далее, с явной угрозой: если умру, то «мне-то будет не очень больно, но вы покроете себя несмываемым позором». Прибегнув сначала к лести, Козимо, как видим, переходит далее к недвусмысленным угрозам, на тот случай, если он будет «по недоразумению» заколот кем-нибудь из сторонников Альбицци, собравшихся на площади. Он подозревал, что тот что-то задумал, и есть все основания полагать, что подозрения эти были небеспочвенны.
