— Так о чем мы, господа?.. Ах да, я охотно расскажу тебе, Ури, чем был так озабочен твой отец в свои последние дни, раз тебе самому это почему-то неведомо. Он был озабочен тем, что на его глазах готовилось — и продолжает готовиться, кстати, — самоубийство еврейского народа. Вот чем он был так озабочен и вот чему он всеми силами пытался воспрепятствовать!
Ури поднял руку. Совсем как школьник, который просит у учителя разрешения сказать слово. Мэгги видела, что Ури не без труда, но владеет собой и воздерживается от того, чтобы высказать свои собственные убеждения, которые, мягко говоря, не совпадали ни с отцовскими, ни с убеждениями Шапиро. То ли у него сейчас не было желания вести идеологический спор, то ли Шапиро и так знал, каких взглядов придерживается сын его давнего соратника. В любом случае Мэгги была благодарна Ури. Им необходимо было добиться от Шапиро того, ради чего они к нему приехали. А добиться этого можно было лишь при условии его искреннего желания помочь им.
— Он намекнул матери, что увидел или узнал нечто очень важное, — сказал Ури. — Что-то такое, что, по его словам, было способно изменить мир. Ни много ни мало. Ты знаешь, о чем идет речь?
Шапиро взглянул на Ури, и голос его несколько смягчился.
— Все последние недели мы тесно общались с твоим отцом и…
— Я говорю о последних днях. Мать говорит, что в последние три дня его будто подменили…
— Твой отец умел хранить тайны, Ури. Подумай хорошенько: если он сам не рассказал тебе ничего, значит, у него были для этого причины, не так ли?
— Какие, например?
— Как сказано в псалмах? «Яко отец милует сынов своих, так и Господь милует всех, убоявшихся Его».
— А при чем здесь псалмы?
— Твой отец любил тебя и хотел уберечь от беды. Вот тебе и причина.
— Стало быть, он думал, что, если посвятит меня в свою тайну, это навлечет на меня опасность?
— Он любил тебя, Ури. Кому, как не тебе, об этом знать.
— А как же тогда быть с моей матерью? Он тоже пытался защитить ее и ничего не рассказывал ей. Но посмотри, чем все кончилось…
— А ты уверен в том, что он ей ничего не рассказывал, Ури? Уверен?
Тот задумался и в конце концов вынужден был покачать головой. А Мэгги решила про себя, что миссис Гутман вполне могла что-то такое узнать накануне вечером, буквально за несколько часов до своей гибели. Может, она потом бросилась к телефону, а убийцы перехватили звонок?.. А может, еще проще: узнав тайну мужа, она преисполнилась такого ужаса или отчаяния, что все-таки — несмотря на все, что говорил Ури, — наложила на себя руки… Почему бы и нет? Вопрос — что это была за тайна…
— Видишь ли, Ури, дружище, у Всевышнего всегда был и есть свой план в отношении евреев. Разумеется, мы о нем можем лишь догадываться, ибо пути Господни неисповедимы. Но он время от времени намекает нам на него различными способами. Это даже не намеки… Проблески намеков, которые мы наблюдаем то тут, то там — в истории, в различных событиях, черпаем из книг и других доступных нам источников. И часто эти намеки принимают форму божественных чудес. Вам это тоже должно быть понятно, мисс Костелло, не так ли? Бог вершит чудеса — это аксиома. И если мы посмотрим на историю еврейского народа, то вся она — сплошная череда чудес…
Мы пережили величайшую гуманитарную катастрофу в истории человеческой цивилизации — холокост. И что же? Сколько времени прошло после него, прежде чем нам воздалось за мучения? Три года. Всего три года! С нацизмом было покончено в сорок пятом, а уже в сорок восьмом на карте мира появилось Государство Израиль — страна, о которой мы грезили на протяжении двух тысячелетий, находясь в далекой ссылке, претерпевая мытарства и гонения… И вот мы вернулись на свою священную землю, которую Господь завещал Аврааму почти четыре тысячи лет назад! Вы понимаете, мисс Костелло? Представьте, что вы влачились по пустыне много дней и ночей… без крошки пищи… без глотка воды… и вдруг вползли в прохладу «Макдоналдса»! Самый черный час в жизни еврейского народа сменился самым светлым часом!..
И то же самое произошло в шестьдесят седьмом. Со всех сторон нас окружили кровожадные, вооруженные до зубов исламисты, мечтавшие о том, чтобы утопить всех нас в море. И что вышло? За несколько часов Израиль уничтожил всю их авиацию и за несколько дней — всю армию. Всего за шесть дней! «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал…»
Может быть, вы думаете, мисс Костелло, что Господь оставит нас теперь? Да, нам трудно. Очень трудно! Ваше вашингтонское правительство задумало ограбить наш народ, лишить его того, что ему принадлежит по праву, по завету Бога… Ваше правительство говорит нам: «Отдайте земли, которые вам завещал Бог». И заодно с вашим правительством человек, которому мы когда-то доверяли и который предал нас теперь… Он распродаст всех нас с потрохами, а потом поедет триумфатором по Европе, провожаемый глазами антисемитов, которые будут рукоплескать ему как «хорошему», «доброму» еврею. Еще, чего доброго, получит Нобелевскую премию мира и унесет ее в своем алчущем клюве! А «плохих» евреев в это самое время будут вырезать «свободолюбивые» арабы!
Для нашего народа вновь настали тяжелые времена. Но мы не склонились перед грядущей бедой. Шимон Гутман схватил было за руку зарвавшегося изменника… И что мы видим? Его убили! Они серьезно просчитались, полагая, что его смерть положит конец его делу. Она пробудила народ! Теперь евреи начали наконец понимать, что их ведут на заклание! И они будут сопротивляться!..
А твоя мать… Прости меня, Ури, но в ее гибели мы тоже можем узреть знак Господа нашего. Он заставляет нас прозреть. Он забрал от нас Рахель и тем самым сорвал с наших лиц розовые очки. Я считаю, что мы должны относиться к этому как к предупреждению, Ури. Судьба твоих родителей — это предвестник того, что может случиться со всем нашим народом, если мы не сплотимся против могучего врага!
Шапиро говорил так страстно, что остановить его было немыслимо. Оставалось лишь дать ему возможность выговориться. Мэгги не могла не отдать ему должного — он был прирожденным оратором. Такие люди способны говорить часами, вколачивая свои мысли в головы людей как гвозди… Логично, не допуская повторов и не сбиваясь. Мэгги сама была свидетельницей одного такого фантастического представления — как-то она, будучи членом американской делегации посредников, прослушала шестичасовую речь сирийского президента… за все время тот замолчал лишь однажды, чтобы сделать пару глотков воды из своего стакана… В таких случаях тактика поведения может быть только одна — молчать и ждать, когда словесный поток иссякнет. И она поняла, что Шапиро к этому уже близок.
— Господин Шапиро… — осторожно подала она голос, опережая Ури. — Благодарю вас за содержательную лекцию. Это не ирония. Вы действительно были весьма убедительны. Если кратко подытожить то, что вы сказали, то вы подозреваете в случившемся — я имею в виду убийство родителей Ури — нынешние израильские власти, не так ли?
— Именно так! И чем скорее правительство Соединенных Штатов Америки…
Мэгги поняла, что совершила ошибку, оформив свою реплику в виде вопроса. Теперь ей пришлось ждать еще несколько минут, пока Шапиро успокоится. Затем она сделала вторую попытку.
— Хорошо, это понятно. Стало быть, по-вашему, власти просто заткнули рот Шимону Гутману, опасаясь, что тот раскроет свою тайну широкой общественности. — На сей раз Мэгги позаботилась о том, чтобы ее фраза была начисто лишена вопросительной интонации. — А тайна этого, собственно, и не является тайной. Шимон Гутман ни от кого и никогда не скрывал своих политических убеждений, а свое отношение к мирным переговорам с арабами всячески афишировал. Логично предположить, что он хотел лично донести свою точку зрения до господина премьер-министра, но это не открыло бы ему никакой Америки. Политические взгляды Шимона Гутмана властям давно и хорошо известны. И сам Гутман это отлично понимал. Чем же, по-вашему, можно объяснить то, что он решил прорваться к Яриву именно в эти дни, а не раньше? И чем, по-вашему, можно объяснить столь резкую реакцию властей на действия человека, чьи убеждения были превосходно известны и ранее никак не преследовались?
