Шимон Гутман не хотел убивать премьер-министра. Он хотел ему что-то сообщить.

Вашингтон, воскресенье, 09:00

— Подъем, сонное царство, подъем! Нас ждут великие дела!

— Какие, к черту, дела…

— Вставай, вставай, хватит нежиться!

— Не…

— А тебе известно, что ничто на свете не способно так взбодрить человека, как чашечка обжигающего ароматного кофе… выплеснутая на живот?

— Что?! — тут же взвизгнули под одеялом.

Мэгги Костелло рывком села на постели и с трудом разлепила глаза. Она всем сердцем ненавидела утро как время суток и была убеждена, что воскресный сон до обеда необходимо занести отдельной поправкой в Конституцию в качестве священного и неотъемлемого права каждого законопослушного гражданина.

Разумеется, Эдвард был категорически против. Окинув его сонным взглядом, Мэгги решила, что тот был на ногах минимум часа три. Среда меняет людей. Раньше он таким не был. В Африке, где они познакомились, Эдвард дрых днями и ночами, как откормленный домашний кот. Но переезд все изменил. Теперь Эдвард слыл образцовым вашингтонцем и каждый божий день не позже шести часов утра легкой трусцой выбегал из дома. Прижимая к груди скомканную подушку и подслеповато щурясь, Мэгги разглядела его потемневшую от пота футболку. Ну, так и есть. Значит, пока она тут спала и никому не мешала, он уже успел сбегать до парка Рок-крик, покружить там часок-полтора по аллеям и вернуться обратно. Умеют же люди…

— Оторвись от подушки и поднимайся! — приказал Эдвард уже из ванной. — К вечеру мы должны обставить наше жилище до последней комнаты с шиком и блеском! Я уже набросал примерный планчик — что сначала делать, что потом. Помни, у нас на это всего один день. Зато весь.

— Не весь… — еле слышно пробормотала Мэгги, едва сумев разлепить губы. По утрам в воскресенье к ней всегда являлась пара-тройка клиентов, у которых не было возможности выбраться к ней в будние дни.

— Точнее, не весь, — будто услышав ее, прокричал Эдвард сквозь плеск воды. — Не забудь, у тебя сначала встреча.

Мэгги без сил повалилась на постель и подтянула к себе телевизионный пульт. Раз уж ее заставили проснуться в такую рань, это надо чем-нибудь компенсировать. Хотя бы утренним ток-шоу или «Новостями». Блаженно сомкнув веки, она наугад ткнула пультом в сторону телевизора и нажала кнопку.

«…Иерусалим замер в тревожном ожидании после того, что случилось вчера вечером на многотысячном уличном митинге. Напомним, что во время выступления перед собравшимися премьер-министра на него была совершена попытка покушения. Сейчас еще трудно сказать, в какой степени это событие повлияет на переговоры о мирном урегулировании конфликта на Ближнем Востоке, которые продолжаются вот уже несколько дней в Иерусалиме и обещают увенчаться…»

— Дорогая, я серьезно! Твоя парочка пожалует к нам уже через двадцать минут. Я уже обратил внимание, что эти люди никогда не опаздывают.

Мэгги, по-прежнему не размыкая глаз, увеличила громкость. Ведущий Эй-би-си разговаривал то с собкором в Иерусалиме, то с правительственным репортером в Белом доме. Из его слов выходило, что американская администрация прикладывает все силы к тому, чтобы досадное происшествие не отразилось на переговорном процессе.

«Какой ужас!» — подумала Мэгги.

Какой-то дурацкий инцидент, возможно, чистой воды провокация, поставил под угрозу многодневный труд десятков людей, которым удалось наконец посадить израильтян и палестинцев за стол переговоров и вплотную приблизиться к достижению согласия. Нет, речь идет вовсе не о высокопоставленных политических деятелях, госсекретарях и дипломатах — эти-то привыкли вылезать на первый план в самый последний момент, чтобы лишний раз засветить свои физиономии перед камерами и вкусить плоды достигнутого не ими. Речь о рядовых специалистах — психологах и аналитиках, посредниках и переговорщиках, — которые кропотливо и на протяжении многих недель, если не месяцев, трудились во имя того, чтобы эти переговоры стали возможны.

«Бедные, какое невезение…»

Мэгги искренне переживала за них, ибо все они были ее коллегами.

«…Итак, друзья, в Вашингтоне и на всем Восточном побережье девять пятнадцать, и мы продолжаем…»

— Я, между прочим, смотрю!

— У тебя нет на это времени, — парировал Эдвард, загородивший экран своим мускулистым торсом.

— Слушай, с каких это пор ты стал так заботиться о моем рабочем расписании?

— Ну кто-то же должен о нем заботиться. — Он забросил полотенце на плечо и улыбнулся. — И потом, Мэгги… Твое воскресное расписание — это и мое расписание. Если опоздаешь с чем-нибудь с самого утра, то потом не нагонишь и все остальное. Это аксиома. Ты должна быть благодарна мне за то, что я работаю твоей ходячей записной книжкой.

— Ладно, уговорил. — Мэгги наконец заставила себя подняться с постели и потянуться. — И будь по-твоему: я тебе благодарна.

— А политика тебя вообще больше не должна интересовать! Сколько уж времени прошло, а ты все туда же. Какое тебе дело, что происходит где-нибудь на другом краю света? Это больше не твои проблемы, Мэгги.

Мэгги вновь отметила, как сильно он изменился после переезда в Вашингтон. Словно три года назад она знакомилась с совершенно другим человеком, который щеголял в потертых расхоженных сандалиях и мятой рубашке поло. Нет, он как был красавчиком, так им и остался. Сильный, подтянутый мужчина с правильными чертами лица. И все же… Мэгги живо припомнила свои дублинские школьные годы и как они с девчонками говорили про таких ребят, что на них «напал пафос». Перебравшись в Вашингтон, Эдвард получил неплохую должность в министерстве внешней торговли и быстренько перенял местную манеру выглядеть, вести себя и одеваться. Теперь он неизменно был чисто выбрит, не вылезал из строгого, с иголочки костюма и, в сущности, слился с окружающим его деловым пейзажем настолько органично, что с расстояния десяти шагов его можно было легко спутать с совершенно незнакомым мужчиной. Вашингтон овладел его душой и сердцем и крепко там поселился. Все белые мужчины походили здесь один на другого будто близнецы. Теперь, даже если сильно поскрести, весьма трудно было бы извлечь из-под этой лощеной оболочки прежнего Эдварда — веселого и беззаботного бессребреника, развозившего гуманитарную помощь по грязным африканским лачугам… того самого Эдварда, в которого она когда-то влюбилась.

Впрочем, они сошлись далеко не сразу. Вскоре после их знакомства Эдварда услали в длительную командировку в Южную Америку, а когда он наконец вернулся, настало время и Мэгги собирать чемоданы — она отправилась на Балканы. Это был привычный образ жизни для людей их профессий, и с этим ничего нельзя было поделать. В конце концов, чуть больше года назад, их пути-дорожки вновь пересеклись на Африканском континенте. Мэгги тогда пребывала в глубочайшей депрессии из-за одного эпизода, о котором она до сих пор не могла вспоминать без содрогания… И Эдвард очень вовремя оказался рядом и подставил ей свое мужское плечо. Она никогда не забывала об этом.

Освежившись прохладной водой и выбравшись из душа, она услышала писк интеркома в прихожей. Стало быть, клиенты уже стоят у ее порога и готовятся его переступить. У нее есть две минуты на то, чтобы обтереться мохнатым полотенцем и одеться. Мэгги заметалась по ванной, затем швырнула полотенце на пол и вернулась в спальню. Забрав волосы в небрежный хвост, она распахнула шкаф, схватила первые же попавшиеся на глаза туфли и серый кардиган почти до колен.

Уже в прихожей она быстро и внимательно глянула на себя в зеркало. Ничего, сойдет. Она тоже изменилась после переезда в Вашингтон. А особенно изменился ее гардероб. Лиз, ее младшая сестра, ехидно обзывала его «монастырской лавкой „У Святого Эдварда“».

— Ну как, сестричка, что новенького прикупила себе в своей лавочке «У Святого Эдварда»? Посмотри на себя! Тебе никто не говорил, что на свете, помимо черного, белого и серого, бывают и разные другие цвета? Что это за свитер, прости Господи? Да мы обе в него влезем и еще поставим туда телевизор! Знаешь, Мэгги, кто так одевается? Безнадежно растолстевшие старые девы. От кого ты прячешь свою фигуру? Да знаешь ли ты, что в Вашингтоне другой такой нет? Слушай, а может, ты работаешь на ФБР в качестве агента под прикрытием? Или от кого-то скрываешься?