— А ты не думаешь, что они делали то, что им казалось необходимым? Что все это уже в далеком прошлом, что они уже старики?

— А для тебя приемлем этот аргумент в отношении нацистов в Южной Америке? В отношении Милошевича или Караджича?

— Перестань, ты не можешь ставить их на одну доску.

— Я только хочу сказать, что их поступки не перестали быть ужасными лишь потому, что они оба теперь старики. Они совершили то, что совершили. И руки их до сих пор в крови. И не вздумай хоть на минуту поверить, что они отказались от прежнего образа мыслей.

— Вот здесь я с тобой не согласен. Фотис прожил в этой стране несколько десятилетий. Дед проводит все свободное время в саду. Что может понадобиться греческому правительству от этих стариков?

— Я говорю не о том, на кого они работают. Я говорю об их методах. Манипулирование и двойные стандарты — это та среда, которой они были вскормлены. У Фотиса это стало инстинктом, частью его натуры. Ему необходимо, чтобы все время крутилась какая-то интрига, какая-то схема: интрига в бизнесе, шпионская интрига — не важно. Он, как акула, постоянно в движении. Если он прекратит плести интриги, он тут же умрет.

— А дед?

— Он тоньше. Не думаю, что он получает от работы такое же удовольствие, как твой крестный, но он все еще работает по заданию греческого правительства или кого-то из его органов. Он присматривает за Фотисом, а также выполняет некоторые другие поручения. Не думай, что он приехал сюда только для того, чтобы повидаться со мной.

— Я не хочу этого слышать. Я не принимаю твои слова.

— Знаю. Не знаю только, как сделать, чтобы ты мне поверил.

Машина уже была у подъезда, Мэтью выключил двигатель, но ни один из них не пошевелился, чтобы выйти из машины. На лобовое стекло медленно наслаивались капли дождя, делая дом почти неразличимым; видна была только полоска теплого желтого света в кухонном окне.

— А почему икона у Фотиса? — спросил наконец Алекс. — Что с музеем?

— Владелица передумала. К ней поступило предложение от греческой церкви, и она решила, что икона должна быть у них.

— А он тут причем?

— Насколько я понимаю, они обратились к Фотису, чтобы он помог им в сделке. Он знаком с адвокатом, ведущим дело о наследстве. Кроме того, он помогает организовать транспортировку, поэтому икона пока побудет у него.

— А зачем?

— Ему? Чтобы ей молиться. Это священная икона. Считается, что она обладает чудесной исцеляющей силой.

— Старый дурак. Он считает, что нашел способ жить вечно? — Алекс был где-то на полпути между яростью и смехом.

— Она пробудет у него неделю или две, затем ее перевезут в церковь.

— Ну а какова твоя роль в этой истории? Ты ведь должен был произвести оценку для музея?

— Я это и сделал. И думал, что на этом все закончится. Но Ана, Ана Кесслер, продавец, она попросила меня проконсультировать ее.

— И Фотис тебя к этому подталкивал?

— Да.

— Значит, это ты уговорил ее заключить сделку.

— Нет, это было ее собственное решение. Правда, я ее и не отговаривал. И не сказал об участии в этом деле Фотиса.

— И ты никоим образом не оказывал на нее влияния?

— Если и оказывал, то только потому, что считал это правильным, а не из-за него.

— Ты спишь с этой девушкой?

Мэтью только вздохнул и откинулся на спинку кресла. В машине становилось прохладно, и захотелось войти в теплоту дома.

— Понятно, — кивнул Алекс. — Он неплохо тебя обучает.

Мэтью стукнул кулаком по панели щитка, и оба вздрогнули.

— Ты что, действительно так плохо обо мне думаешь? Что у меня нет собственных представлений, убеждений? Неужели ненависть к ним настолько тебя захлестнула, что тебе необходимо низвести все до этого уровня?

Алекс медленно покачал головой. Похоже, он был больше расстроен не словами сына, а тем, что огорчил его, и это сразу обезоружило Мэтью.

— Дело не в тебе, не принимай это на свой счет. Они мастера высшего класса. Со мной они проделывали это всю жизнь. Если ты сможешь извлечь урок сейчас, это избавит тебя от боли в будущем.

— Ради Бога, что такое они с тобой делали?

В кухонном окне, заслоняя собой желтизну света, показался силуэт.

— Они руководили всей моей жизнью. Я инженер-химик только потому, что так захотел мой отец. Я живу в Америке, потому что он послал меня сюда. Даже женитьба на твоей матери…

— Что?

— Мне не следует говорить с тобой об этом.

— Я знаю, что она племянница Фотиса — ты познакомился с ней у него.

— Я знал, что она его племянница, но я не знал, кто он. Он даже сделал вид, что не хочет нашего брака, специально, чтобы поддразнить меня, прекрасно понимая, что мы с ней будем противостоять ему.

— И зачем ему это понадобилось?

— Кто знает? Может, он думал, что таким образом украдет меня у своего старого приятеля Андреаса, сделает меня своим сыном — у него ведь не было сына. Видит Бог, он пытался, но я скоро научился видеть его насквозь.

— Ты говоришь ерунду.

— Ты не можешь этого знать, тебя еще не было.

— А мне и не надо было быть. Мне даже не надо быть твоим сыном, чтобы разобраться в этом. Либо ты любил ее, и тогда уже все остальное не имело для тебя значения, вы поженились, и это было правильно. Либо ты не любил ее, и тогда это было неправильно. В любом случае все зависело от тебя, ни от кого больше. Так что не надо мне пудрить мозги. И кстати, я понимаю, что мы говорим по душам, но я не хочу знать ответ на этот вопрос, ладно? Она моя мать, так что держи ответ при себе.

Фигура в окне исчезла, дождь усилился. Мэтью глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Даже минуту назад он еще не представлял, что может так разозлиться на отца. И все-таки это была чистая, праведная, искупительная ярость, и он не желал, чтобы она ушла, хотя и понимал, что потом будет испытывать чувство вины.

— Конечно, это правильно. — Алекс выглядел уставшим, хотя на его лице все еще играли краски, отсутствовавшие последние несколько недель. — Извини, что заговорил об этом. И пожалуйста, не оставляй без внимания то, что я тебе сказал. Прими это предостережение.

— Давай зайдем в дом, ты замерз.

— Нет. Я ничего не чувствую.

Иоаннес спокойно сидел за кухонным столом в небольшом, но богато украшенном гостевом доме епископа, когда вошел Джимми, не дав при этом себе труда постучаться.

— Доброе утро, отец.

— И тебе, сын мой.

— Итак, Томас исчез. Испарился.

— Похоже, да.

— Вчера вечером не появился перед прихожанами, ожидавшими слова Божьего на своих церковных скамьях. — Джимми, все время беспокойно передвигаясь по кухне, рылся в карманах. Наконец он извлек из кармана небольшой пистолет и стал любовно его поглаживать. — Дураки несчастные.

— Отец Макариос сообщил мне об этом.

— А он сообщил, что вместе с ним исчезло полмиллиона церковных денег?

— Он не назвал цифру, но было ясно, что речь идет о значительной сумме.

— Его-то вам и следует искать.

— Я полагал, что этим занимаетесь вы и Макариос. Если, конечно, вы не подключили полицию.

— Ха! Макариос даже думать не смеет о том, чтобы обратиться в полицию. Он считает, что этот черт раскается и приползет, имея наготове какое-нибудь объяснение. Они ненавидят скандалы. Ну ладно, в любом случае мои люди уже ведут поиски.

— Я подозреваю, что он присвоил эти деньги и теперь попытается залечь на дно. — Иоаннес говорил медленно, взвешивая каждое слово. — Не думаю, что икона у него. Он напрямую общался с покупателем. Предполагалось, что даритель — так он называл покупателя — передаст икону церкви.

— Но вы так и не узнали, кто же был этот даритель?

— Он нам его не назвал.

— Может, он вообще его выдумал?

— Возможно.

— Итак, с кем же вы собираетесь встретиться? С Андреасом Спиридисом?

Иоаннес вздохнул. Совершенно ясно, что в этих стенах секретов не существует.

— Кое с кем, кто приехал сюда из Греции примерно в то же время, когда завертелось все это дело. Кто связан с этой иконой.