«Лучше уж не возвращаться, — подумал Андреас, — но это зависит только от желания самого Алекса».

Они снова тронулись. Сейчас они проезжали мимо огромного освещенного здания из побеленного камня, украшенного колоннами и зубцами, увешанного огромными разноцветными растяжками, музея «Метрополитен» — музея Мэтью.

— Мы должны достать для него морфий, — сказал Андреас.

— Они будут ему что-то такое давать, я уверен. Пока что сильных болей еще не было.

— Они могут начаться, и нам не следует рассчитывать на сочувствие врачей. Я хочу сказать, что мы должны сами достать морфий. На всякий случай. — Он почувствовал, как слова повисли в наступившем молчании.

— Фотис смог бы достать, — сказал Мэтью.

— Без сомнения. Мы попросим его, если у нас не будет других вариантов.

— Ты не хочешь просить его об услуге?

— У нас с твоим крестным сложные отношения. Я пытаюсь разделять дружбу и бизнес. Для него этого различия не существует.

— Ты знаешь, что отец его не любит?

— Уверен, что твой отец тоже испытывает к нему смешанные чувства. Я думаю, он прежде всего не доверяет ему. Он боится, что Фотис может вовлечь тебя в свою очередную интригу.

Они свернули на восток, на Семьдесят вторую улицу. Мэтью ничего не говорил, но Андреас ждал ответа.

— Мне кажется, Фотис в последнее время оставил свои махинации, — наконец произнес юноша. — Он понимает, что не вечен. Он хочет делать то, что доставляет ему удовольствие, хочет быть со своей семьей — то есть, собственно, с нами. Не думаю, чтобы он затевал что-то дурное.

— Наверное, нет. — Надо быть осторожным: парень очень близок со своим крестным. — Дело в том, что дурное само как-то липнет к Фотису.

Мэтью засмеялся:

— Именно это он говорит про тебя.

— Да? Ну что ж, я не отрицаю. Нам обоим иногда бывало трудно избежать чего-то нехорошего. В молодости мы так часто сами нарывались на проблемы, что они стали нашими вечными спутниками. Однако имей в виду, я при этом всегда оставался любителем, Фотис же был профессионалом.

По лицу Мэтью трудно было угадать его эмоции. Замешательство или раздражение? А может, он просто сосредоточился на дороге — они сворачивали на Лексингтон-авеню. Отель был уже недалеко.

— Отель будет слева, — сказал Андреас, — чуть подальше.

— Как ты их выискиваешь?

— Друзья советуют.

— Наверное, не очень хорошие советчики, раз ты никогда не останавливаешься дважды в одном отеле.

— Просто одна из моих привычек. По-моему, приехали. Вон тот зеленый навес. — Андреас повернулся на сиденье, чтобы внимательно взглянуть на Мэтью, пока тот подруливал к подъезду отеля — симпатичного старого заведения средней руки. — Надеюсь, я не обидел тебя. Ты знаешь, что мне нравится твой крестный. Произнося эти слова, я полностью сознаю, что он собой представляет. Его не так легко понять. Будет лучше и для тебя, и для спокойствия твоего отца, если ты не будешь иметь отношения ни к каким деловым проектам Фотиса. Даже если это всего лишь взаимные одолжения.

Мэтью молча смотрел перед собой. Конечно, он не позволит себе быть невежливым, но разговор ему явно неприятен. Возможно, ситуация зашла значительно дальше, чем ожидал Андреас. Придется поговорить с ним более откровенно, но не сейчас.

— У тебя будет свободное время на неделе, мой мальчик? Может быть, даже завтра?

— Завтра напряженный день. Я тебе позвоню, когда определюсь со временем.

— Отлично.

— Ну ладно, пошли в отель.

Вначале было слово. В конце слова уже не много значили. На церковных богослужениях, которые он тайком посещал, Мэтью быстро переставал следить за цепочкой слов — произносимых или пропетых. Исчезало понимание греческого. Слова превращались в чистый звук, чистую музыку. Звук смешивался с запахом ладана, отблесками бледных лампад на золоченых окладах, темными глазами святых на иконах. Иногда этого было достаточно, чтобы вызвать нечто вроде транса, успокаивающего сердце и душу. Было ли это верой? Ему казалось, что если он станет вникать в слова, если подойдет к этому с интеллектуальной меркой — все покажется глупым, смешным. Надо просто разрешить себе чувствовать. Его бывшая подруга Робин, в прошлом католичка, когда-то испытала то же самое. «Иисус-гипнотизер», — назвала она это явление.

В Греции, в деревне деда, местный священник показывал Мэтью ужасного качества черно-белую фотографию иконы Пресвятой Богородицы Катарини, сделанную незадолго до войны. Описания его крестного, все прочитанное им в книгах, все слова — все это в одно мгновение потеряло смысл. Один только взгляд на небольшую фотографию, сделанную шестьдесят лет назад, сделал их ненужными. В этот момент он понял все. Призыв, надежда, отчаяние — все было в омуте этих черных глаз. И теперь, если его крестный не ошибся, он вот-вот увидит оригинал. И все слова опять станут бессмысленными и ненужными.

Дом из коричневого камня внешне ничем не отличался бы от других зданий на этой улице, если бы не железные решетки на окнах и камера скрытого наблюдения у двери. Снаружи звонка не было слышно, но Мэтью ждал, уставившись в сетку динамика. Дверь распахнулась.

Она не могла быть прислугой, это точно. Тридцать с небольшим, привлекательная, темная блондинка, круги под голубыми глазами, дорогая неброскость бежевого костюма. Внучка. Похоже, она была удивлена его приходом, но все-таки назвала его по имени:

— Мистер Спиар?

— Да. Мисс Кесслер?

— Да. Похоже, вы удивлены?

— Я как раз собирался сказать то же самое.

Она засмеялась:

— Входите. — Он прошел через узкий вход и остановился вплотную к ней. Она продолжала говорить: — Предубеждения иногда бывают забавны. Кого вы ожидали увидеть?

— Не знаю, прислугу, наверное.

— Прислуги нет.

Сразу у входа располагалась библиотека, темная, отделанная деревянными панелями, однако остальные помещения были залиты ярким светом. Он проследовал за ней по узкому коридору. Теплое дерево обшивки сочеталось в нем с белой краской. На стенах были развешаны карты средневековых городов — без сомнения, увлечение покойного. Она, наверное, еще не успела поменять отделку в соответствии со своим вкусом, отметил он про себя, однако затем ему пришло в голову, что он понятия не имел о ее вкусах. Как сказала бы Робин, он пытался смоделировать тип личности, не зная ничего о самой личности. Дурная привычка.

— Повар глухой, да его сейчас и нет. Сиделку я отпустила, когда дедушка умер, так что я здесь одна. Кофе хотите?

Они прошли в светлую кухню: в окна били солнечные лучи, рассеянные росшим во дворе огромным платаном. Мэтью колебался. Это был его первый самостоятельный выезд к заказчику, и он не помнил, что предписывал протокол в подобных случаях.

— Только если вы сами будете кофе.

— Я пользуюсь любым поводом, чтобы выпить чашку кофе. Пожалуйста, садитесь.

Из дешевой пластиковой кофеварки на столе она налила выдохшийся, судя по запаху, давно заваренный кофе в голубые кружки.

— Сахар, молоко?

— Черный, пожалуйста.

— Я рада, что вы это сказали, потому что молока нет, а где сахар, я не знаю.

Он отпил кофе и отставил кружку. В его семье никто никогда бы не предложил такой кофе даже худшему врагу. Какие странные отношения с едой у богатых!

— Так кого же вы ожидали увидеть? — спросил он.

— Ой, я не знаю.

— Твидовый пиджак, седые волосы и очки?

— Именно так. Может, еще трубка.

— Только не на работе. Краски очень чувствительны к табачному дыму.

— Конечно. На самом деле я думала, что придет кто-нибудь постарше.

— Я изживаю этот недостаток каждый день.

Она снова засмеялась, и он подумал, что ему придется побороть в себе искушение делать так, чтобы этот смех звучал снова и снова.

— Вы давно работаете в музее?

— Три года. Недолго. Там можно проработать десять лет и все равно ощущать себя новичком.

— Но вы хранитель музея?

— Ассистент хранителя.