— Верни ее.

— Ситуация неприятная. Была какая-то причина, по которой тебе тогда не помогли, мне она неизвестна, и сейчас мне не хочется влезать в это дело.

— Столько лет прошло, кто сейчас об этом помнит? Не отказывай старику.

— Да это ни к чему хорошему не приведет. Если он мертв, я впустую потрачу время. Если он жив и я выведу тебя на него, дело скорее всего примет скверный оборот. Я не могу допустить, чтобы ты попытался устранить его здесь, в Америке.

— Да кто говорит об устранении?

— А ты разве не к этому стремишься? Тогда зачем тебе понадобилось его разыскивать?

— У меня к нему есть вопросы. И, что еще важнее, я должен за ним присматривать, чтобы защитить других.

— Ты думаешь, он что-нибудь затевает? Тогда мне надо об этом знать.

— У меня нет никакого представления о его намерениях. Пойми, Роберт. — Андреас подался вперед, наклонившись над дешевым пластиком стола и вперив в собеседника немигающий взгляд. — От тебя требуется только сказать мне, въезжал он или нет. После этого мне все равно придется искать его, и вполне вероятно, я не смогу найти его, но я хотя бы буду настороже. Ты защитишь меня этой информацией, понимаешь?

— Я понимаю, что ты слишком сладко поешь, старый плут.

— Хорошо, установи за мной наблюдение.

— Это слишком накладно.

Андреас вынул из кармана пальто клочок бумаги и положил его на стол. Моррисон, жуя тост, изучал бумажку.

— Фамилии?

— Это все, которые мне известны.

— За последние тридцать лет у него могло появиться еще штук двадцать.

— Правда. Но поскольку за ним никто не охотился, он мог и не менять их. Менять фамилию — хлопотное дело. В любом случае по меньшей мере одна из них была использована за последние десять лет — в Восточной Европе. Я ее отметил. Хотя, конечно, под этой фамилией мог быть и кто-то другой.

Ну хватит. Слишком много информации для сотрудника, приехавшего в Нью-Йорк по другим делам и теперь беспокойно вертящегося на стуле. Андреас был удовлетворен. Утомленный деталями, он забудет большую часть разговора.

— Если я возьму, — Моррисон кивком указал на бумажку, — это меня ни к чему не обяжет. Я могу поискать и решить ничего не предпринимать. Может, я тебе ничего не сообщу.

— Я понимаю.

Моррисон вздохнул и достал из кармана бумажник. Вытащив из него двадцатку, он запихнул на ее место бумажку.

— Если только за этим парнем специально не следят, очень маловероятно, что удастся его найти. И не звони мне насчет этого дела. Я сам позвоню в отель, если будет о чем рассказать.

— Ты никогда не разрешал мне расплачиваться.

— Мы у меня в стране. Можешь угостить меня ужином в Афинах.

— Ты всегда так говоришь, но никогда не приезжаешь.

— Скоро приеду.

Фотис сидел на своей обычной скамейке, отвернувшись от солнца. На нем был серый плащ и шляпа. Седые усы казались серебристыми, на выдающихся скулах проступили яркие розовые пятна. Он растерянно уставился в пространство, кидая налетевшим голубям кусочки сухого кренделя. Мэтью всегда воспринимал Фотиса как сильного и могущественного человека и сейчас внезапно удивился, увидев перед собой слабого старика. А чему удивляться? Он ведь приближался к девяноста. И все-таки здесь было что-то другое, не только возраст. В нем происходили какие-то глубокие изменения, и от одной еженедельной встречи к другой они становились все более заметными. Фотис был болен. Старый фокусник, или интриган, как всегда называл его Алекс, никогда бы не признался, что с ним что-то не так, но его болезнь добавляла оттенок срочности, немедленности всем его последним начинаниям. Мэтью сел.

— Kaliméra? Theio.

Фотис медленно повернулся и улыбнулся ему:

— Действительно, утро хорошее. Я чувствую солнце. Похоже, еще одну зиму пережили.

— Зима закончилась уже несколько недель назад.

— В этом никогда нельзя быть уверенным. Март — самый худший месяц. Сначала он дразнит тебя теплом и цветочками, а потом засыпает снегом. Апрель — совсем другое дело. Я думаю, теперь зима уже позади. Как отец?

— Лучше. Может, его выпишут.

— Превосходно. А как прошла его встреча с твоим дедушкой?

— Неплохо. Немного напряженно. В какой-то момент они отослали меня из палаты, так что я не знаю, что там было дальше, но когда я вернулся, они разговаривали.

Фотис покачал головой:

— Бедняга.

— А как ты?

— Как всегда, как всегда. — Он похлопал крестника по коленке. — Это моя тайна. Давай-ка пройдемся.

Они пошли на север, солнце светило им в спину. По широкой аллее, пролегавшей через зоопарк, носились дети, и Мэтью заботливо придерживал крестного под локоть. Фотис добродушно улыбался, глядя на резвящихся детишек, по-стариковски наслаждаясь их кипящим детством. Они понаблюдали за чайками на каменном острове и за белым медведем, лениво плескавшимся в своем бассейне.

— Сделка с домом уже завершена? — спросил Мэтью. Фотис рассказывал ему, что собирается купить недвижимость в Армонке, и Мэтью с Робин, которая была родом из этих мест, съездили туда и нашли этот дом. Всего лишь несколько недель назад, за несколько дней до того, как она прекратила их отношения.

— Дом? — Фотис, похоже, удивился. — Я разве тебе о нем рассказывал? Нет, в конце концов я решил его не покупать. Зачем потакать своим капризам?

Это было любопытно. В тот раз, когда они обсуждали это, его крестный очень радовался предстоящей покупке, и у Мэтью сложилось впечатление, что сделка уже близка к завершению. Ну что ж, у старика еще одна маленькая тайна. Мэтью решил, что ему первому следует заговорить о том, что волновало обоих.

— Вчера видел икону Кесслера.

— Расскажи.

— Она великолепна. Конечно, пострадала от времени, но в ней ощущается какая-то сила. Она берет за душу.

— Ты хочешь сказать, что она имеет скорее духовную ценность, чем художественную?

— Нет, не совсем. Я не понял: ценность для кого?

— Вопрос в точку. — Старик помедлил перед длинным крутым подъемом. — Ты бы рекомендовал своему начальству приобрести эту работу?

— Сначала ее посмотрит руководство отдела, а может, и сам директор. Решение будет приниматься на более высоком уровне.

— Ты хочешь сказать, что твое мнение ничего не значит?

— Я специалист по Византии, я уверен, они учтут и мое мнение. Нам следует ее купить уже только из-за ее возраста. И конечно, это величайшая художественная ценность. Она могла бы стать украшением любой новой галереи.

— Безусловно.

— Но существует много других факторов. Музей не может купить все, что ему следовало бы купить.

— Но ты бы хотел, чтобы они ее приобрели?

— Исходя из своих собственных интересов я бы хотел иметь ее где-нибудь поближе, чтобы изучать ее, когда захочу. У нас не так много икон и уж точно нет ничего подобного этой.

— Думаю, что ничего подобного этой вообще не существует. Но где ее разместят? На стене, для всеобщего обозрения, или в запасниках, в помещении с соответствующим температурным режимом, доступном только для специалистов?

— Да, это вопрос.

— Я подозревал что-то в этом роде. Ты очень добросовестный человек. А теперь, — взяв Мэтью под руку, он снова зашагал, — расскажи мне о самой иконе.

И пока они шли по склону, расцвеченному желтыми и белыми нарциссами, через маленький садик с фруктовыми деревьями, набухшими едва раскрывшимися почками, Мэтью рассказывал про икону. Он пытался использовать строгие искусствоведческие термины и все-таки опасался, что его личные впечатления от увиденного прорвутся наружу. О ней невозможно было говорить как об объекте искусства, академическим тоном, профессионально выдерживая дистанцию между собой и анализируемой работой. И он сам еще не разобрался почему. Старик спокойно слушал, на его лице не отражалось никаких эмоций. Они остановились на перекрестке Семьдесят второй улицы.

— Великолепно. Мне бы очень хотелось еще раз увидеть ее.

— Уверен, что это можно организовать.