– А-а… Мне показалось, что в тот вечер я видел магистрата в Ковент-Гардене, но, наверное, я обознался.

– Чего не знаю, того не знаю, – пожал плечами спутник. – Мог и видеть. Сэр Уильям явился поздненько – ближе к девяти, если не ошибаюсь. Сказал что-то насчет…

Премьер-министр умолк, так как из тени поджидающего экипажа к ним бросился какой-то субъект.

– Вот вы где! – воскликнул незнакомец, сжимая руки в кулаки и перегораживая тротуар. Ближайший фонарь высветил искаженные черты. – Снова пытались избежать меня, да?

Лицо Персиваля передернулось от досады. Подобно всем благовоспитанным англичанам, он считал публичные сцены крайне унизительными.

– Мистер Беллингем, я посещаю балы в «Олмаксе» вовсе не для того, чтобы избегнуть встречи с вами.

Вытянутое лицо невысокого, темноволосого мужчины выглядело преждевременно состарившимся. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-шестьдесят, хотя темные волосы наводили на мысль, что его возраст на самом деле около сорока.

– Я ведь не прошу ничего, кроме тех прав и привилегий, что принадлежат любому англичанину с рождения, – наседал Беллингем, придвигаясь вплотную к премьер-министру. – Что бы чувствовала ваша семья, если бы вас оторвали от них на долгое время? Если бы у вас отняли вашу собственность и все, что значимо в жизни?

Персиваль отступил на безопасное расстояние.

– У вас есть жена и дети, сэр. Именно это делает жизнь значимой.

– Вам легко словоблудить, – презрительно фыркнул Беллингем, поворачиваясь за протиснувшимся мимо него сановником. – Вас не лишали свободы на долгие годы! На годы!

– Любезный, – развернулся к собеседнику лицом премьер-министр, – я сожалею о вашем затруднительном положении. Однако не правительство должно выплачивать вам компенсацию. Если хотите, подайте в суд на того злокозненного еврея, но со мной ваши дела окончены.

Повернувшись, Персиваль двинулся дальше. Виконт пошел рядом с ним.

– Надеетесь, вас защитит призрачная безопасность высокой должности? – выкрикнул вслед Беллингем. – Не защитит! Слышите?! Не защитит!

Премьер-министр продолжал шагать, тесно сжав губы, стук его каблуков по мостовой неестественно громко звучал во внезапно залегшей ночной тишине.

– Кто, черт возьми, это был? – поинтересовался Себастьян.

– Джон Беллингем, – достав аккуратно сложенный носовой платок, Персиваль нетвердой рукой промокнул верхнюю губу. – Бедняга долгие годы провел в заключении в Архангельске, в ужасных условиях. Он обвинил некоего жулика по имени Ван Бриман в махинациях со страховкой на затонувшее судно. Ван Бриман в отместку заявил на Беллингема русским властям. Бедолага, несомненно, ужасно настрадался. Однако он вбил себе в голову, что имеет право на сто тысяч фунтов компенсации от британского правительства, а это не так.

– Этот человек беснуется, как сумасшедший.

– Вполне возможно. Боюсь, перенесенные лишения и впрямь повредили его рассудок.

– Вам бы не мешало поостеречься, – заметил виконт.

– Кого, Беллингема? – хмыкнул собеседник. – Мне приходится иметь дело с подобными типами чуть ли не каждый день.

Себастьян оглянулся через плечо. Беллингем все еще стоял посреди тротуара, в неярком свете ближайшего фонаря видно было его напряженное от гнева и разочарования тело и откинутую назад голову.

– Безумец может попытаться причинить вам вред.

– И что ты предлагаешь предпринять? Окружить себя охраной? Никогда не появляться на публике и не общаться с людьми? Каким же я тогда буду правителем?

– Живым? – предположил Себастьян.

Но Персиваль только невесело рассмеялся, покачав головой.

Планы Геро посетить леди Сьюэлл, старшую сестру Рейчел Фэйрчайлд, нарушила леди Джарвис, которая в тот день настояла на участии дочери в длительном походе по магазинам. Поскольку сразу за этим последовал отъезд на званый ужин в загородный дом одной из матушкиных подруг детства, Геро, скрепя сердце, отложила визит на следующий день.

Имение Салли, герцогини Лейлхэм, находилось совсем рядом – в окрестностях Ричмонда, однако лорд Джарвис потребовал, чтобы при выезде за пределы Лондона кучер и оба сопровождающих лакея вооружались. И к концу дня, вскоре после полуночи возвращаясь на Беркли-сквер, Геро была обычайно признательна отцу за навязанные меры предосторожности.

– А все пудра с мышьяком, – слегка покачиваясь в такт движению кареты бок о бок с дочерью, говорила леди Джарвис. – Совершенно подорвала ее здоровье. По крайней мере, я такое слышала. Очень жаль, ведь Салли в молодости была хорошенькой, хотя немного тщеславной.

– Вот и объяснение неумеренному использованию пудры с мышьяком, – заметила Геро.

– Да, – вздохнула мать, устраиваясь на плюшевом сиденье поудобнее. В отличие от своей дочери, обладавшей статью Юноны, баронесса была миниатюрной, субтильной женщиной, чьи некогда золотистые кудри потихоньку начинали седеть. – Да, – повторила она, – но нельзя отрицать, что это средство действительно отбеливает кожу. В юные годы Салли была такой хорошенькой!

Постоянные повторы в разговоре являлись одной из наиболее раздражающих привычек леди Джарвис. По крайней мере, ее мужа это бесило настолько, что он с трудом выносил общество супруги. Но Геро помнила времена, когда мать была совсем другой, тонко чувствующей и эмоциональной, а не впадающей в детство полусумасшедшей.

Пятна света, отбрасываемые фонарями кареты, покачивались и подпрыгивали при рывках лошадей и проседании хорошо подрессоренного экипажа. В окне белыми стволами и густой темной листвой на фоне ночного неба мелькнула березовая рощица. Свежий ночной воздух был напоен буйными плодородными запахами вспаханных полей и влажной от росы травы. Обычно Геро получала удовольствие от подобных поездок, но сегодня поймала себя на том, что вглядывается в тени и прислушивается к стуку лошадиных копыт по пустынной дороге. По телу пробежала необъяснимая дрожь.

– Замерзла, дорогая? – заботливо наклонилась мать. – Может, возьмешь плед?

– Нет, спасибо, – отказалась Геро, досадуя на себя. Она ведь не из тех, кому за каждой оградой или деревом мерещатся грабители, хотя дорога и вправду безлюдна. – Все в порядке.

– Этот кремовый шелк тебе к лицу, – заметила леди Джарвис, окинув платье дочери одобрительным взглядом. – По-моему, больше, чем тот белый наряд, который я предлагала надеть.

– Кремовый всегда лучше, – со смешком ответила девушка, по-прежнему не сводя глаз с окошка. – В белом я похожа на покойницу в саване.

– Дорогая, ну что за речи! – вздрогнула мать. – Но сегодня ты действительно прелестно выглядишь. Тебе следует чаще завивать волосы.

Геро, повернувшись, улыбнулась.

– Питай ты хоть какие-то материнские чувства, то нашла бы способ передать единственной дочери свои завидные кудри.

На мгновение баронесса нахмурилась, затем ее лицо просветлело:

– Ах, да ты подшучиваешь надо мной! Как будто я могу ответить остротой!

Ощутив кольнувшую в груди боль, Геро снова отвернулась, всматриваясь в окно. Она нежно любила мать, но бывали моменты, когда разительное отличие между нынешней леди Джарвис и той, которую помнила Геро, вызывало на глазах дочери жгучие слезы.

Карета, покачиваясь, огибала вытянутый холм. С обеих сторон дорогу окружали темные деревья и густой кустарник, подступавший так близко, что Геро, казалось, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться веток. Девушка почувствовала, как экипаж замедлил ход. Упряжка перешла на рысь, а затем и вовсе встала от резко натянутых кучером вожжей.

– Почему мы остановились? – выпрямившись, требовательно спросила леди Джарвис.

Геро выглянула в окно на развернутую поперек дороги двуколку с лошадью.

– Кажется, кто-то загородил путь.

Стоящий рядом с лошадью мужчина нежно поглаживал животное по холке, приговаривая:

– Тише, девочка, тише.

– В чем дело? – окликнул его Джон, их кучер.