Они наспех попрощались на виду у всех, но, когда гвардейцы Клеопатры явились, чтобы помочь царице погрузиться на корабль, Канидий Красс попросил позволения войти к ним.

— Люди ропщут.

Канидий был чисто выбрит, и на шее у него виднелись крохотные порезы. «Даже бритвы цирюльников, и те исхудали», — подумалось Клеопатре.

— Ты уверен, что это не бурчание их животов? Разве они не знают, что мы ведем их прочь отсюда, навстречу обильным трапезам?

Антоний торопился и не склонен был изменять планы.

— Наземные войска проблем не создают. Но легионеры, назначенные на корабли, знают, что ты приказал приготовить паруса. Они понимают, что это может означать только одно — бегство. Они также получили приказ вступить в бой с врагом.

— Да, мы собираемся проложить себе путь отсюда, как солдаты. Они воображают, что Агриппа беспрепятственно выпустит нас из залива? Может, еще и почетный караул предоставит?

— Нет. Но половина желает остаться и сражаться. Я слыхал, как они клянутся победить. Никто не хочет, чтобы война затягивалась еще на год.

— Хочешь сказать, что они намереваются нарушить мой приказ? — негромко, но зловеще произнес Антоний.

Клеопатра поняла, что он не в состоянии ни дня более терпеть нынешнюю ситуацию. Он мог сейчас думать лишь о бегстве. Всякий, кто попытается помешать этому, умрет.

— Не совсем так. Но двойственная цель задания их смущает.

— Да нет никакой двойственной цели! — взревел Антоний. — У нас меньше двухсот кораблей — против четырех сотен у Агриппы! Это скверное соотношение, Канидий, даже для меня. Морякам приказано связать врага боем и удерживать, пока шестьдесят кораблей царицы смогут бежать, а затем оставшиеся должны развернуться и двинуться следом. Что тут неясного? Армия отправляется на север, через Македонию, оттуда — в Сирию, а затем — в Египет. Что может быть проще?

— Корабли будут потеряны.

— Ради всех богов, Канидий! Конечно, у нас будут потери! Это война, чтоб ей было пусто!

Антоний уже утратил всякое терпение. Клеопатре не нравилось, что он так распереживался перед таким важным сражением, которое потребует от него всего его спокойствия и умения.

— Я просто сообщаю тебе о том, что слышал от солдат. Это мой долг.

Клеопатре по-прежнему нравился Канидий, хотя даже он выступил против ее участия в войне. Он держался с достоинством и был верен, верен, словно евнух; Клеопатру поразило, с каким терпением он переносил гневную вспышку Антония. Это была характерная черта многих римских офицеров, черта, которой Клеопатра не понимала.

Канидий играл при Антонии ту же роль, какую некогда выполнял Антоний при Цезаре. Будь Цезарь жив, Антонию навсегда пришлось бы удовольствоваться положением второго после Цезаря лица. Но стечение обстоятельств вынудило Антония занять место Цезаря. Канидий вполне способен был командовать войском единолично, но он никогда не рвался наверх. Очень редкое свойство. Интересно, этот Марк Агриппа, которому Октавиан обязан своими победами, также сохранит верность своему командиру? Или Октавиан, как и его знаменитый дядя, вскоре получит кинжал в спину от своих так называемых друзей?

— Я не собираюсь менять свой план из-за ворчания нескольких солдат! — отрезал Антоний. — Я намерен командовать правым флангом эскадры и буду находиться у всех на виду. Я решил лично противостоять той части флотилии, которой будет командовать Агриппа, несмотря на то что он располагает превосходящими силами. Я ни от кого не прошу большего, нежели требую от себя, хотя по возрасту я старше большинства солдат.

Антоний улыбнулся Клеопатре.

— Мы будем драться до тех пор, пока не прорвем их центр. После этого эскадра Клеопатры поднимет паруса и воспользуется послеполуденным ветром, дующим с суши. После этого я оторвусь от врага и уйду. Со всеми теми кораблями, которые к этому моменту еще будут на плаву.

Клеопатра знала, что все еще пользуется уважением Канидия. Она больше не обращалась к Антонию по-свойски в присутствии римлян, но осуждения со стороны Канидия она не боялась. Царица схватила Антония за плащ.

— Ты убедил армию Габиния совершить месячный переход через безводную пустыню, чтобы вернуть трон моему отцу. Наверняка ты с легкостью сумеешь сегодня вдохновить своих людей на бой!

Антоний легонько поцеловал ее в губы, потом взял за руки и высвободил свой плащ.

— Я присоединюсь к тебе у мыса Тенар. Да пребудут боги с нами обоими.

Когда ее корабль отходил от берега, Клеопатра смотрела на буйную зелень земли, которую они покидали, на бурые проплешины, оставленные жарким летним солнцем и топорами солдат. Мальчишки-пастухи со своими маленькими стадами спустились с окрестных холмов, чтобы понаблюдать за действом, и Клеопатра заметила одного из них, устроившегося в тени кипариса. Казалось, он собрался пообедать, пока его овцы, которым надвигающаяся схватка была глубоко безразлична, пощипывали густую траву на склоне холма. Клеопатра забыла поесть и теперь с удовольствием сошла бы с корабля, чтобы разделить с пастухом его хлеб, сыр и виноград и запить все это сладким крестьянским вином.

Армия Антония расположилась вдоль берега — на тот случай, если вражеский флот прижмет их корабли обратно к суше. Солдаты готовы были вмешаться, если понадобится. Армия Октавиана, движимая теми же соображениями, выстроилась на противоположном берегу. Так они и смотрели друг на друга через залив, словно пешки на шахматной доске.

Антоний дождался первого дуновения ветра и лишь после этого подал сигнал к атаке. Три его эскадры, сто семьдесят кораблей, медленно двинулись вперед; фланги опередили центр, дабы вынудить корабли Агриппы принять такое же построение, и оставили середину свободной, чтобы Клеопатра могла, получив знак, быстро выйти из боя и вырваться из залива в открытое море.

Агриппа не клюнул на приманку; он выстроил суда более протяженной линией, выдвинув свой южный фланг в открытое море, и перекрыл пути к отходу нагруженному сокровищами флоту, который медленно тащился за боевым строем. Клеопатра испугалась: уж не разгадал ли Агриппа их план? Или, может, кто-либо раскрыл ему этот план? Но теперь уже было поздно беспокоиться о возможном предательстве.

Более многочисленные суда Агриппы охватили морские силы Антония с севера и с юга. До сих пор Клеопатра даже не представляла себе, насколько же это трудно — не вмешиваться в происходящее и лишь следить за тем, как на твои корабли обрушиваются удары Агриппы. Противник настолько превосходил их числом, что на многие суда Антония нападало по несколько кораблей сразу. Вскорости двенадцать из них были окружены и принуждены к сдаче.

Как могла Клеопатра удержаться от вмешательства? Неужели ее шестьдесят кораблей, хорошо вооруженных и готовых к бою, не смогут спасти хотя бы часть их флота? Нарушив приказ Антония, требовавшего, чтобы царица вместе со свитой сидела в каюте или хотя бы держалась на корме, где ее нельзя будет заметить, Клеопатра промчалась через всю палубу в поисках Эвмена, греко-египтянина, командовавшего их эскадрой.

— Наварх! — крикнула она, перекрывая ритмичный скрип весел. — Мы должны поддержать первую линию! Мы уже потеряли дюжину кораблей! Если мы не можем ускользнуть, давайте хотя бы умрем с честью!

Наварх лишь качнул головой.

— Император предвидел, что твое величество пожелает присоединиться к битве. Он заверил меня, что, если я нарушу его приказ, он казнит меня собственноручно. А он слов на ветер не бросает.

Клеопатре отчаянно захотелось вцепиться Эвмену в бороду и выдрать ее до последнего волоска.

— Разве ты не видишь, что наш план рушится? Тебя все равно казнят — за то, что ты стоял в стороне, пока наши люди умирали!

— Уверяю тебя: император уже взвесил весь этот риск. Пожалуйста, успокойся. Он хочет, чтобы мы вырвались отсюда. Не позволяй отдельным поражениям вводить тебя в искушение. Это печальный, но необходимый шаг к победе.

Эвмен разговаривал с ней покровительственно, и это взбесило Клеопатру. Но одновременно с тем она осознавала, что наварх прав. Просто характер Клеопатры не позволял ей стоять и смотреть, как ради исполнения ее планов умирают люди. Римляне быстро учились бессердечию, как, возможно, и все люди военные вообще. Может, четверо рожденных ею детей сделали ее более восприимчивой, более уязвимой перед лицом кровопролития и смерти? Клеопатра знала, что должна взять себя в руки — ради будущего. Ей еще предстоит сегодня насмотреться и на смерти, и на умирающих.