— Он отвечает за Рим и земли Италии и за страны, расположенные на том берегу Средиземного моря, на западе, — ответил Антоний. — Они далеко отсюда, и им нужен правитель, который находился бы поближе к ним. А мы будем жить в Александрии и заботиться о востоке.

— Я постараюсь стать достойным наследником твоих трудов, — сказал Цезарион Антонию.

Клеопатра улыбнулась. Именно это она могла бы сказать своему отцу, тем же пылким и искренним тоном.

— Иди ко мне, мальчик, — сказал Антоний, сгреб стройного отрока в охапку и взъерошил ему волосы. — Ты слишком серьезен для столь юных лет. Почему бы тебе не найти себе какое-нибудь развлечение?

— Мне хотелось бы отправиться на войну вместе с тобой, — сказал Цезарион, поправляя свой хитон. — Мне хотелось бы присутствовать при том, как ты возьмешь этот древний город, Фрааспе, где парфяне хранят свои сокровища.

— В свое время, — отозвался император. — В свое время все мои сыновья будут призваны служить вместе со мною. Но это произойдет тогда, и только тогда, когда они по праву смогут назвать себя мужчинами.

— И у тебя не будет предубеждения против меня? Ведь я не так хорошо гожусь в солдаты, как мой брат, — заметил Цезарион, бросив взгляд на более рослого, более мускулистого Антулла. — Он постоянно побеждает меня в фехтовании и в беге. Если бы я не был его братом, он бы убил меня!

— Знаешь, что я тебе скажу, мальчик мой? — произнес Антоний. — Не было на свете более яростного и более опасного бойца, чем твой отец. А он был человеком худощавым и болезненным. Цезарь преподал нам величайший из уроков военного искусства: он показал нам, что лучшее оружие человека — это его разум. Ты унаследовал его ум и, как и он, научишься использовать свои физические особенности к своей выгоде. Я в этом уверен.

Цезарион ушел с этой встречи, преисполнившись уверенности в собственных силах. «В точности как и любой из людей Антония», — подумала Клеопатра. Никто не мог устоять перед обаянием Антония, и всякий после расставания с ним как бы становился больше, чем был до встречи. Таков его дар. Точно так же, как Цезарь обладал способностью вызывать в людях благоговейный страх и трепет, Антоний внушал им уверенность в собственных силах. Клеопатра восхищалась обоими дарованиями, но так и не могла решить, какой же из них более полезен для ее дела.

Когда Клеопатра прибыла со своими припасами в селение Левку, Антоний уткнулся лицом ей в колени и расплакался, словно ребенок. Этот упадок духа встревожил ее. Человек, которому она доверила свою жизнь и свое будущее, плакал над тысячами солдат, погибших от безжалостных парфянских стрел и от предательского снега, обрушившегося на них в Армении. Большинство солдат Антония были родом из более теплых краев и никогда не сталкивались с подобными условиями.

А кроме того, их союзник Монес предал их и увел обозы, загруженные необходимым для осады снаряжением, когда Антоний и большая часть его легионов отправились к Фрааспе более коротким путем.

Когда они прибыли туда, оказалось, что город хорошо укреплен и для того, чтобы взять его, необходима осадная техника. Они попытались самостоятельно построить ее, используя имеющиеся в окрестностях дерево и камень, но этого оказалось недостаточно. Они не смогли взять Фрааспе и потому повернули назад, а в горах им пришлось иметь дело со снежными бурями, парфянскими лучниками и нехваткой продовольствия.

Теперь Антоний оплакивал собственные промахи.

— Эти смерти — на моей совести! Если бы только я принял решение о высадке раньше, мы могли бы добиться победы до наступления зимы.

— Но ты не мог знать, что этой зимой поднимутся такие бури, каких тут не видели уже несколько десятков лет, — возразила Клеопатра. — Подобные вещи не предскажешь. И тебе пришлось ждать, пока Канидий проведет переговоры с Мидией и добьется безопасного прохода. Ты избрал совершенно правильную стратегию, император. Войну не проводят с налета!

Антония ее уговоры не успокоили. Если бы только он не решил оставить тяжелый груз позади, под малой охраной!

— Но у тебя не было выбора, император, — сказала Клеопатра. — Ты не мог допустить, чтобы вся армия еле ползла, приноравливаясь под скорость обоза, особенно когда тебе пришлось сражаться с погодой.

— Возможно, — согласился Антоний. — Но я заключил договор с Монесом. Я был уверен в его надежности, хотя бы потому, что ему все это на руку.

На это Клеопатре нечего было сказать. Никто не может полностью полагаться на верность другого. В ее собственной семье все предавали друг друга ради власти над Египтом. Так почему же какому-то варварскому царю повести себя иначе?

— Цезарь тоже совершал подобные ошибки, — сказала Антонию Клеопатра. — Сколько раз случалось, что он заключал союзы с вождями племен в Галлии, а они восставали против него, стоило лишь ему покинуть их селение?

Но Антоний все продолжал корить себя.

— Виновата ли я, когда река не разливается, хлеб не растет и мой народ страдает от голода? — продолжала Клеопатра. — Не случилось ничего такого, чего нельзя было бы исправить.

Клеопатра попыталась развеселить Антония рассказами о младшем его сыне, Филиппе, вылитом подобии отца, но Антоний ответил лишь, что он рад, что ребенок — еще младенец и не понимает, какой позор навлек на него отец.

— Я долго разговаривала с Канидием Крассом, и он утверждает, что твое руководство постоянно поддерживало солдат, что ты находил выход из самых невероятных обстоятельств и поворотов судьбы. Если бы ты не был таким хорошим вождем, то все войско либо погибло бы от рук врага и голода, либо перешло бы на сторону противника, пытаясь спастись.

— Значит, мне следует выпороть Канидия, чтобы он не врал.

Но после того как Антоний наплакался, пообзывал себя разными словами, постонал и побил кулаком стену, настроение его улучшилось и он заговорил о будущих победах. Он был совершенно не похож на Цезаря да и на всех прочих римлян, которых знала Клеопатра. Подверженный вспышкам чувств, как эллин, он избывал в этом любое горе. Несколько часов спустя они уже пили вино вместе с Канидием и обсуждали следующий шаг.

— Твои люди хорошо устроены на зимних квартирах в Сирии? — спросила Клеопатра.

— Да, когда получат припасы, которые ты доставила с такой щедростью, — отозвался Канидий.

— Хорошо. Тогда дальнейшее следует обдумывать в Александрии.

— Я не смогу взглянуть в лицо твоим подданным, — сказал Антоний. — Я обещал им победу и буду чувствовать себя униженным.

— Тогда мы объявим это победой, император. Ты жив и здоров — для меня это достаточная победа.

— Клеопатра, хвала богам, что ты откликнулась на мой призыв о помощи!

— А что же еще мне было делать? Ты — мой муж, — сказала она. — Все, что у меня есть, — твое.

В глазах Антония отразилась горечь.

— Если бы все мои союзники обладали такими же представлениями о чести!

— Довольно горевать из-за измены Монеса, император! — воскликнула Клеопатра. — Подобные люди вообще не имеют представления о верности; они просто запускают руку в каждый кошелек, до которого способны дотянуться. Ты оказался в пределах его досягаемости, только и всего.

— Я имел в виду свою жену.

Сердце Клеопатры гулко ухнуло. Неужто кто-то распускает слухи о том, что она собиралась предать доверие Антония?

— Что ты такое говоришь? Разве я не здесь? Разве я не привезла все, что ты просил? Разве я не пустилась в путь, едва успев выпустить из своего чрева нашего ребенка?

— Дорогая, прости. Я говорил об Октавии.

— Октавия предала тебя?

— Либо она, либо ее брат. А может, и они оба. Когда я вернулся в Сирию, в базовый лагерь, я нашел там письмо от Октавии. Она находилась в Афинах и направлялась сюда, в Сирию. И вела с собой две тысячи солдат, подкрепление для меня.

— Понятно, — сказала Клеопатра.

На мгновение ей сделалось дурно. Что ей сулит возвращение Октавии?

— Нет, ты не поняла. Октавиан обещал мне двадцать тысяч солдат. А прислал лишь одну десятую от обещанного. Он намерен подорвать мои силы.