По приказу царицы стены гробницы были расписаны фресками с видами города — его храмов и колоннад. Теперь их белоснежная краса оживала в свете факелов — подобно тому, как сам город пробуждался с лучами рассвета. Клеопатре хотелось и после смерти продолжать жить в Александрии. Но когда она возводила этот мавзолей, она и помыслить не могла, что когда-нибудь будет погребена здесь заживо.

В гробнице было так тихо, словно все ее обитатели уже умерли. Никто не произносил ни слова. Гефестион читал свиток со стихами. Хармиона писала письма, а Ирас украшал гребень крошечными алмазами, как будто сегодня вечером царица должна будет присутствовать на важном приеме и он готовит украшения для ее прически.

Снаружи почти не доносилось шума, как будто город тоже вымер. Люди заперлись в своих домах, купцы не отворяли лавки, рынки опустели. Даже крестьянские ребятишки не играли на берегу. Царила такая тишина, что Клеопатре казалось, будто Посейдон в скорби заставил умолкнуть океанский прибой.

Наконец вдалеке послышался стук копыт одинокой лошади, и какое-то время спустя кто-то спешился у ворот и постучался. Гефестион открыл маленькое оконце, и Клеопатра увидела губы Диомеда — писца, которого она послала, чтобы он описал битву во всех подробностях. И с этих губ слетал рассказ, которого она не желала слышать. Но слова падали и падали в тишину гробницы, а перед внутренним взором царицы разворачивалось действо.

— Битвы не было. Император увидел, как весь его флот уплывает навстречу рассвету и занимает место в строю кораблей Октавиана. Корабли так естественно вписались в этот строй, как будто для них там было приготовлено место. И теперь весь флот, как единое целое, плывет к городу. Конница увидела бегство флота и бросилась прочь от императора — к Октавиану. Пешие солдаты дезертировали следом за конными. Император остался один. С ним был только личный телохранитель. Мне кажется, он потерял рассудок, видя, как все его войско перебежало к врагу.

Сердце Клеопатры неистово колотилось, но тело оставалось холодным.

— И что же он сделал?

— Он помчался во дворец, сказав, что после всего произошедшего утром ожидает увидеть тебя там в объятиях Октавиана.

— Даже в такой час он продолжает ломать комедию, — пробормотала Хармиона.

Клеопатра не обратила на нее внимания.

— Он жив?

— Он жив и предлагает слуге тысячу талантов за то, чтобы тот убил его. Он сам не свой, царица.

Ее супруг мечется по покоям, словно раненый лев, и просит слугу убить его! Непревзойденный, Непобедимый пытается взглянуть в лицо своей смертности. Его любовь к жизни сильнее всех доводов, и он смотрит в смертную сень, не смея шагнуть в ее темные, ждущие объятия. Разрываемый между двумя мирами, не в силах выбрать — в то время, как Октавиан входит в его город! Кто-то должен спасти его от этой агонии.

— Диомед, немедленно отправляйся к императору и скажи ему, что я уже мертва. Что я услышала об утренних событиях и лишила себя жизни.

Никто не задал ей ни единого вопроса. Здесь были только самые близкие люди, и они знали, что она делает.

Диомед заглянул в окошко, пытаясь поймать взгляд царицы. Она повторила:

— Скажи императору, что я вонзила себе в грудь кинжал и сразу же умерла.

Диомед уехал. Клеопатра прошипела спутникам:

— Молчите все!

Она хотела побыть наедине со своими мыслями. Она знала, что Антоний последует ее отважному примеру и быстро лишит себя жизни, чтобы они вместе могли войти в обитель богов. А может быть, он поспешит к мавзолею, чтобы увидеть, действительно ли она мертва. Ибо в таком случае он должен остаться в живых, чтобы вести переговоры об участи их детей.

Царица молила Владычицу Исиду укрепить ее в мудрости. «Все, что хорошо для всеобщего высшего блага, то и должно произойти», — шептала Клеопатра.

Однако она молилась совсем не о том, на что надеялась. Ей хотелось, чтобы Антоний поспешил к ней в мавзолей. Когда он явится и обнаружит, что она жива, они не будут убивать себя, а разорвут свои пышные одеяния, облачатся в лохмотья и спасутся бегством. Клеопатра всю жизнь была мастером переодевания. А Антоний просто рожден для театра. Однажды он прикинулся рабом, чтобы ускользнуть от противников Цезаря. Как истинный комедиант, он напялил рваный плащ и, хромая, вышел из города, двигаясь по направлению к лагерю Цезаря, якобы намереваясь предложить тому свои ничтожные услуги.

Клеопатра убедит Антония в том, что неважно, куда они отправятся, лишь бы оба были живы. Пусть Октавиан захватывает Египет. Он станет регентом при их детях, а когда придет время, усадит этих детей на трон, словно кукол, и будет дергать их за ниточки. Пусть лучше обходится так с детьми, которые еще не приучились к независимости, нежели с ней самой.

Клеопатра молила богов даровать Антонию спасение от смерти. Она знала — это работа Божественного Провидения. Боги не позволили свершиться сегодняшней битве, потому что не хотят, чтобы Антоний умер. Еще не время. Вот несомненный знак того, что они должны жить и когда-нибудь одержать победу.

Вместе они отправятся в Индию — не как царь и царица, но как обычная супружеская пара. По пути они встретятся с Цезарионом и двинутся на восток торговыми путями вместе с караваном, заплатив купцам, чтобы те их не выдавали. Они будут мирно жить в ее дворце в Индии, ожидая, пока Октавиан будет свергнут — быть может, даже его собственным народом. А затем они вернутся и направят детей к давно намеченной цели — к построению великой империи.

Если боги будут милостивы, так оно и произойдет. Антоний услышит истину в послании, переданном Диомедом, и явится к ней.

Разумеется, Клеопатра понимала, что все это — лишь фантазии. Антоний не станет спасаться бегством, даже вместе с ней. Он — прежде всего полководец, предводитель воинов, и куда бы он ни шел, вслед за ним маршем шагала армия. Вот почему он сейчас так потерян. Поступь солдат, всю жизнь звучавшая за его спиной, смолкла, и без этого привычного ритма он просто растерялся.

Хармиона и Гефестион взирали на Клеопатру с родительской гордостью, в то время как Ирас, любивший Антония, еще ниже склонился над гребнем, пряча лицо. Им казалось, будто они знают, что она сделала: наконец пошла на то, к чему ее все время побуждали. Подтолкнуть Антония к смерти, а самой остаться в живых. Хармиона и Гефестион, хладнокровные и преданные, воображали, будто понимают ход ее мыслей, но даже не догадывались о ее тайных надеждах.

И Антоний пришел к ней, и тело его было покрыто кровью. О появлении императора известили горестные крики. Клеопатра узнала голоса слуг Антония, молящих ее отворить дверь и впустить его. Царица уже не знала, кому можно верить. Люди Октавиана могли быть неподалеку. Клеопатра приказала Гефестиону спустить в широкое окно веревки, чтобы только Антоний мог войти внутрь.

— Он убит! — рыдал Диомед. — Он лишил себя жизни!

Клеопатра слышала, как ее супруг произнес:

— Я привязался к веревкам. Тащите.

Клеопатра и ее спутники потянули за обе веревки — она и Ирас за одну, Гефестион и Хармиона за другую. Должно быть, Антоний привязал веревки к рукам, потому что Клеопатра слышала, как он перебирает ногами по стене, карабкаясь наверх. Антоний кричал, чтобы они продолжали тащить, потому что он умирает, и если они не поспешат, то он умрет в одиночестве. Клеопатра слышала, как завывают слуги. Их господин собрал остатки сил, чтобы умереть рядом с царицей.

Клеопатра вкладывала в работу всю силу, хотя руки ее саднили, а голова гудела. Слуги вопили, умоляя не дать их господину упасть, заклиная царицу и ее близких быть сильными. «Антоний умирает, он должен увидеть царицу прежде, чем отправится к богам! Таково его последнее желание!» Дважды они чуть не выпустили веревку. Ладони Хармионы кровоточили. Хотя Гефестион и Ирас вели жизнь, не требующую физических сил, они были все же сильнее женщин. Но Антоний весил столько же, сколько оба евнуха, вместе взятые. Клеопатра крикнула, чтобы он держался, что они уже почти втянули его.