Мы пересекли улицу и оказались у входа в мусорный переулок. Небо мрачнело все сильнее, но дождь пока не начинался, как будто не хотел расстраивать наши планы. В течение последних дней мне постоянно казалось, что за мной наблюдают, а сейчас я словно превратилась в невидимку. Это было странное ощущение. Хрустя гравием, мы дошли до конца переулка. Теперь у меня не осталось никаких сомнений относительно того, каким путем преступник подобрался к дому Бакли.

— Почти все дворы обнесены высокими заборами, поэтому увидеть того, кто идет по переулку, практически невозможно, — заметил Робин.

Задний двор Бакли был одним из немногих, где забора не оказалось. Хозяева домов, расположенных справа и слева от него, защитили свою собственность оградами высотой в человеческий рост. Остановившись около мусорных баков, мы могли прекрасно разглядеть заднюю дверь дома. На клумбах цвели камелии и розы. Миссис Бакли обожала цветы. Бросив взгляд на мусорный бачок, я подумала, что там, быть может, лежит салфетка, которой в то утро миссис Бакли промокнула губы, накрасив их помадой, гуща от кофе, который они пили за завтраком, огрызки яблок и рогаликов. То, что осталось от двух человеческих жизней, прерванных так бессмысленно и безжалостно. По спине моей пробежал холодок.

Бачки наверняка еще не успели опустошить… Машина для вывоза мусора проходит по Парсон-роуд по понедельникам. А родителей Лизанны убили в среду.

— Идем отсюда быстрее, — прошептала я.

От моей недавней решимости не осталось и следа. У меня пропала всякая охота изображать из себя мисс Марпл.

Робин медленно повернулся ко мне.

— Но мы так и не поняли, где преступник оставил свою машину, — сказал он. — Не пешком же он пришел? Где он мог припарковаться так, чтобы его никто не заметил? У въезда в переулок?

— Вряд ли, — возразила я. — Переулок такой узкий, что машина, припаркованная на обочине, обязательно привлечет внимание. Вдруг кто-нибудь захочет выехать? Чужая машина наверняка ему помешает.

— Тогда, может, преступник остановился в другом конце переулка? — предположил Робин.

— Это вообще невозможно, — покачала я головой. — Там рядом станция техобслуживания. Всегда уйма машин и людей.

— Значит, нам остается одно — вернуться назад тем же путем, которым мы сюда пришли, — изрек Робин. — Кстати, еще один вопрос. Будь у вас с собой топор, где бы вы его спрятали?

— Ох, Робин, скажу честно, мне сейчас вовсе не хочется думать об окровавленных топорах, — призналась я. — Идемте, прошу вас.

Мы торопливо зашагали по переулку. Насколько я могла судить, ни одна живая душа нас не заметила. Это обстоятельство не могло меня не радовать.

— Что до меня, — не унимался Робин, — то я избавился бы от топора самым элементарным способом. Бросил бы его в мусорный бачок — и дело с концом.

Писатель всегда остается писателем, отметила я про себя. Как видно, сочинение детективных историй здорово укрепляет нервную систему.

— Не сомневаюсь, полиция перво-наперво обыскала все мусорные бачки до единого, — произнесла я вслух. — И нам нет никакой необходимости повторять этот подвиг еще раз. Кстати, если мы начнем рыться в мусоре, кто-нибудь наверняка вызовет полицию, и нынешний вечер нам придется провести в участке.

А может, и нет, возразил мой внутренний голос. Пока что нас никто не заметил. Не исключено, пожелай мы покопаться в бачках, это тоже сошло бы нам с рук.

Тем временем мы дошли до конца переулка.

— Если убийца решил не парковаться здесь, то он мог проехать дальше и оставить машину в следующем переулке, — задумчиво изрек Робин. — И тем самым свести к минимуму шанс на то, что машина привлечет к себе внимание. Даже если бы ее заметили, никто не связал бы ее с преступлением, произошедшим в другом квартале.

Я послушно засеменила в соседний переулок вслед за своим неуемным спутником. Переулок оказался значительно шире, чем тот, куда выходил задний двор супругов Бакли. Парковку, расположенную у въезда, окружала дренажная канава, снабженная водопропускными трубами.

На месте преступника я бы, пожалуй, сунула топор в одну из этих труб. Может, именно там он и лежит. Полиция, скорее всего, не обыскивала этот квартал.

В этом переулке, как и в предыдущем, царили тишина и безлюдье. Можно подумать, во всем Лоренсетоне в живых остались только мы с Робином, пронеслось у меня в голове. Ощущение было не из приятных. Робин, как видно, догадался, что мне не по себе, и крепко сжал мою руку. Солнце тоже пришло мне на помощь, выглянув из-за туч. Я немного воспрянула духом. Когда Робин выпустил мою руку и опустился на корточки, чтобы завязать шнурок, я принялась осматривать дренажные канавы.

Трубу, находившуюся справа от нас, несомненно, никто не тревожил. Отверстие ее было наполовину забито дубовыми листьями, слипшимися в плотный ком. Но вот что касается следующей трубы… Она явно выглядела подозрительно. Листья, отброшенные чьей-то рукой, плотной пеленой покрывали воду вокруг отверстия. Может, полиция и побывала здесь, но наверняка среди копов не оказалось таких низкорослых созданий, как я. Только определенный угол зрения давал возможность различить в трубе слабое посверкивание, которое выглянувшее из-за туч солнце делало особенно заметным. Я толкнула в бок Робина и глазами указала ему на трубу. Должно быть, ни у кого из полицейских не было таких длинных рук, как у Робина, потому что никто из них не сумел вытащить из отверстия…

— Мой портфель! — изумленно выдохнул Робин. — Как он здесь оказался?

Его тонкие пальцы уже открывали позолоченные замки.

— Не надо! — взвизгнула я, но было уже поздно. Из портфеля выпал окровавленный топорик для рубки мяса.

Оставив Робина сторожить страшную находку, я бросилась к ближайшему дому. Оттуда доносился плач ребенка, так что можно было не сомневаться: в доме есть люди.

Судя по изнуренному виду молодой женщины, открывшей мне дверь, она давно забыла, что такое отдых и нормальный сон. Хроническая усталость лишила ее не только осторожности, но и любопытства, потому что, равнодушно выслушав мои сбивчивые объяснения, она указала на телефон. Ребенок продолжал плакать, пока я набирала номер и разговаривала с дежурным офицером, который долго не мог понять, что мне, собственно, надо. Наконец я повесила трубку и поблагодарила хозяйку. Ребенок все не унимался, но теперь его плач перешел в жалобное поскуливание.

— Бедный малыш, — осторожно заметила я.

— У него разболелся животик, — сообщила молодая мать. — В этом возрасте дети часто страдают от колик. Доктор говорит, скоро ему будет легче.

Взгляд ее сразу оживился, но я не могла поддержать столь интересный для нее разговор. В грудных младенцах и их хворях я совершенно не разбираюсь. Правда, когда мой братишка Филипп был совсем маленьким, пару раз мне пришлось заменить ему няню, но он вел себя на удивление спокойно. Мысленно пожелав малышу как можно скорее поправиться, я еще раз поблагодарила его измученную маму и направилась к дверям. Детский плач вновь возвысился до трубного рева.

Вернувшись на то место, где оставила Робина, я увидела, что он сидит на корточках, прислонившись спиной к ограде ближайшего дома.

— Уж конечно, вы сейчас на чем свет стоит клянете меня и мои грандиозные идеи, — виновато пробормотала я, опускаясь рядом с ним.

Истинному джентльмену, к числу которых, несомненно, принадлежал Робин, следовало немедленно уверить даму в обратном. Но Робин был слишком удручен, чтобы рассыпаться в любезностях.

— Пожалуйста, прикройте это чем-нибудь, — попросила я, указав на топор. — А то я сойду с ума.

— Если я прикоснусь к этой штуковине, то оставлю на ней отпечатки пальцев, — резонно возразил Робин. — А это сейчас совершенно ни к чему.

Сначала я попыталась решить проблему, завесив лицо волосами, но они ужасно щекотали мне нос. Тогда я нашла другой выход — подняла с земли палку и протянула ее Робину. Побуждаемый моим умоляющим взглядом, он подсунул палку под крышку портфеля, поднял его и накрыл топор с жуткими бурыми пятнами. После этого мы вновь привалились к забору и стали прислушиваться к тишине, ожидая услышать вой сирен. Мною овладело странное хладнокровие.