— И что же вам, господин Мацуяма, известно об этом прискорбном деле? — Судья величественно указал на тело, которое во время драки стражников перекатилось едва не к самым его ногам.

— Он мертв, — отвечал самурай с самым серьезным видом, однако Дзиро не мог отделаться от ощущения, что в темных глазах воина заплясали озорные искорки.

— Ну да, конечно, он мертв, — кивнул Нагато. — Но может, вам известно, как он погиб?

— В спину застрелили, стрела до сих пор из раны торчит.

Вот теперь Дзиро поклясться был готов: хоть Мацуяма Кадзэ и говорил с подобающей случаю серьезностью, но глаза его смеялись. А ведь он в открытую издевается над Нагато, подумал Дзиро. Вот так, запросто издевается над судьей — человеком, которому в буквальном смысле принадлежит право казнить или миловать! Угольщик прямо-таки похолодел от мысли, что такое вообще возможно!

— Ну да, ну да, — застрелили, и стрела в спине торчит, — это я и сам вижу. Но может, вы поведаете, как произошло это убийство?

— Поведать могу немногое — лишь то, вижу собственными глазами. При самом убийстве присутствовать не довелось. Когда я вышел к перекрестку, то увидел вот этого Дзиро, склонившегося над телом и разглядывавшего убитого. Когда он увидел меня — перепугался, бросил свою корзину с углем и прочь убежал. Я же решил ненадолго задержаться здесь — посмотреть, что случится дальше. Подумал — презанятное будет зрелище. И не ошибся. Спасибо.

— Ну да, ну да, понимаю. Но все же, может, вам известно еще что-нибудь? Помимо виденного?

— Чаще всего люди не понимают даже того, что бросается им в глаза, — мило улыбнулся Кадзэ. — Не слишком умно расспрашивать меня о том, чего я не видел.

Считать себя оскорбленным или нет? Господин судья засомневался. Замолчал, раздумывая. Через несколько мгновений, так и не придя ни к какому выводу, махнул рукой и снова переключил внимание на распростертое тело. Несколько раз обошел его кругом, обозрел со всех мыслимых и немыслимых углов, что-то сердито бормоча себе под нос. Наконец он остановился. Упер кулаки в бока. И возгласил торжествующе:

— Итак, мне все ясно. Более того — очевидно!

Никто, включая Кадзэ, не стал просить у судьи разъяснений, что там ему ясно и очевидно. Но он все ж таки стал развивать свою мысль:

— Убитый — человек неизвестный. Явно не из нашей деревни. Совершенно ясно, что шел он по дороге. Там на него напали разбойники. Застрелили в спину, а потом ограбили. И очень даже просто!

В ответ Кадзэ расхохотался. Оскорбленный Нагато резко повернулся к нему. Сказал раздраженно:

— Между прочим, судья здесь я, а не вы!

— Ох, простите, — фыркнул Кадзэ. — Конечно, судья — вы. Стало быть, долг ваш и обязанность — следить, чтоб правосудие было исполнено. Как же вы этого достигнете, если не можете понять даже, где был убит этот несчастный?

— О чем это вы?

— А вот о чем. Часто вам случалось видеть людей, разгуливающих в одной сандалии?

— Разумеется, нет. Что за нелепый вопрос!

— Тогда почему на убитом только одна сандалия? Люди либо обуваются на обе ноги, либо просто ходят босиком — вот как Дзиро.

Судья вновь уставился на тело. Нахмурился. Наконец сказал:

— Да, конечно… Понимаю вашу мысль, господин Мацуяма. — Обернулся к стражникам: — Эй, остолопы! Живо отыщите вторую сандалию!

— Не трудитесь, — пожал плечами Кадзэ. — Здесь вы ничего не найдете. Сандалия осталась там, где этого человека убили.

— Или свалилась, когда он бежал сюда, спасаясь от разбойников. А вы на основании одной пропавшей сандалии уже делаете скороспелый вывод, что человека этого убили не здесь.

— Пока вы бродили вокруг тела, господин судья, — затоптали, конечно, все следы. Однако до вашего появления я успел как следует осмотреть дорогу. Видел следы лошадиных подков, следы людей, обутых в сандалии, следы людей босых… Но не видел следов никого, обутого лишь на одну ногу. Нет, господин судья. Бедняга принял смерть не здесь.

— Вы прямо нелепость на нелепость громоздите, господин Мацуяма. Ну с чего вы взяли, что это убийство совершилось где-то еще? К чему, скажите, бандитам, убившим путника, потом тратить время и силы, чтоб оттащить его труп на перекресток? — упорствовал судья.

— А к чему бандитам оставлять при своей жертве все ее деньги?

— Какие деньги? У него что — остались деньги?

— Проверьте его кошель и убедитесь сами.

Нагато кивком приказал Ичиро делать, как самурай велит. Сельский староста склонился над телом и почти сразу же обнаружил увесистый кошель, привешенный к поясу убитого на коротком шнурке. На кончике шнура, чтоб кошель с пояса не упал, прикреплен был брелок. Не обычная в подобных случаях фигурка из слоновой кости нэцке, а обычный деревянный кругляшок с грубо проверченной в нем дыркой.

Ичиро неловко стянул кошель с пояса убитого. Заглянул внутрь — и только в затылке почесал.

— Все верно, благородный господин судья. Вот они — денежки-то. Медяков горсть цельная, да еще и серебряная монета, — вон как…

— Ну да, ну да… Необычно, весьма необычно. А вы-то как догадались, господин самурай?

— Посмотрел и увидел, — отвечал Кадзэ просто.

— Вы на удивление много знаете об этом деле — особенно для человека, который утверждает, что подошел к телу уже после того, как угольщик его обнаружил!

— Право, господин судья, — соблаговоли вы взглянуть как следует, тоже узнали бы немало. Вот, к примеру, — странный у этого несчастного пояс. Видите, как он повязан?

Несколько минут судья с глубокомысленным видом озирал тело. Дзиро — надо ж было чем-то время убить! — тоже посмотрел. Ну, пояс. Обычный оби из неброского шелка. Обвязан поверх кимоно несколько раз, как то и водится. Хотя… ох, вот оно! Зачем понадобилось столь длинный оби так свободно повязывать? Это понятно, но все же — к чему клонит самурай? Дзиро в толк взять не мог, да и господин Нагато, похоже, не больше его понимал.

— Простите, но я ничего не замечаю, — признал он наконец.

— Да, — усмехнулся самурай. — Верно говорят: можно поднести свечу к лицу спящего, можно заставить его ощутить жар пламени, — но глаза он не откроет, покуда сам не захочет.

— Послушайте, господин воин, — огрызнулся судья, — устал я от ваших нелепых замечаний. Смысла в них я не вижу, зато явственно замечаю неуважение к моей официальной должности.

Самурай коротко поклонился.

— Словами не выразить, — сказал он, — сколь великое уважение питаю я к вашей должности, господин судья. Кто, как не вы, делает все возможное и невозможное, дабы сохранить в наши нелегкие времена мир и покой в провинции? Если что-то из сказанного мной вы почли за обиду, — покорно прошу прощения. Слова мои есть не более чем отражение действий и речений, что я увидел и услышал здесь.

Судья растерянно заморгал. Кудряво изъяснился незнакомец. Поди пойми — то ль тебе изысканные извинения принесли, то ль снова нахамили. В итоге решил — да к чему внимание обращать? Произнес гордо:

— Ну да, ну да. Все понятно. Разумеется, я должен доложить о случившемся светлейшему князю провинции и узнать его высочайшее мнение. Усадьба князя, коли вам интересно, расположена в двух шагах от деревни Судзака. Необычная история. Очень необычная. Господин самурай, я вынужден просить вас задержаться в нашем селении, пока его светлейшество не решит, что предпринять в сложившихся обстоятельствах.

— Есть в деревне постоялый двор или чайный домик?

— Увы, нет. Однако не соблаговолите ли вы остановиться в доме угольщика?

Только этого и не хватало, с покорным ужасом подумал Дзиро. Господин судья этого ронина к нему в дом на постой определяет! Навязали на руки гостя — удавиться легче.

— Благородный господин судья, — залепетал он, — поверьте, домишко мой слишком убог, чтоб его осчастливил своим присутствием славный самурай…

— Чушь собачья! — отрезал судья. — Надо же в конце концов господину самураю где-то остановиться! У меня в доме — неловко. В усадьбе господина — просто немыслимо! А дом у тебя зажиточный, живешь — хлопот не знаешь.