Тем временем «мужики», которых мы вначале пугнули, перегруппировались, усилились — и началось... Плотность огня была такой, что головы не поднять. Лежим с Войцеховским ничком и чисто наугад, высовывая автомат за камни, огрызаемся. Остальные бойцы также.

Наверное, все же есть внутренний голос. Что-то меня заставило посмотреть в щель между камнями. А там, метрах в 30 от нас, духовский гранатометчик на колене, труба в мою сторону смотрит, а второй номер в трубу гранату заталкивает. Тут как что-то подхватило. Высунулся по пояс и ударил из автомата навскидку: к счастью, попал.

Дальше — больше. Чувствую, что уже невмоготу становится, патроны тю-тю, огонь по нам шквальный. Связался с Мартьяновым, говорю: «Теперь, Олег, я тебя понимаю». В феврале 1985 группа Олега была окружена «Черными аистами» и практически полностью уничтожена. В живых остались только Олег, замкомандира группы и раненый радист. В общем, попрощались мы с ним. Звоню комбригу: «Давай артиллерию на меня!». Он мне: «Ты что, обалдел?!». Я ему матом. Секунд 20 в эфире тишина, а потом севший голос: «Ну, сынок, лови!». Артиллерия начала работать по нам, а мы решили испытать свой последний шанс. Сначала мы с Войцеховским перебрались на вершину сопки (до того сидели метрах в двадцати). На вершине, само собой, огонь еще сильнее. Добавляют духи с высоты, которую асадобадцам так и не удалось взять. Принимаю решение отходить. Говорю Войцеховскому: «Васька, бери одного человека и отходи». Он мне: «Нет, Вадим, ты первый». Так мы «беседовали» минуты три. Потом вижу, что, если я не пойду, никто не пойдет, так здесь все и ляжем. Звоню Олегу: «Прикрой!». А как он может прикрыть? До нас метров 700. Короче, побежали мы перебежками. Дистанция приличная, да еще на подъем. Где-то на середине по нам уже пристрелялись хорошо. Боковым зрением вижу: бойца рядом убили. Помочь ничем не могу. Местность абсолютно голая, ни кустика, ни камня крупнее куриного яйца. Так вот и бежал. Метров 20-30 пробежишь — падаешь. И не просто, а со всего разбегу, раскинув руки, чтобы подумали, что попали... Олег потом рассказывал, что несколько раз сам думал: «Все, не встану. Попали». Но все-таки добежал. Олег с еще живым тогда переводчиком роты Розыковым (царство ему небесное), укрывшись за каменной стеной, как могли, прикрывали мой отход огнем. Я буквально свалился на них. Олег: «Иди в дувал, оклемайся!». Я ему: «Группу вытаскивать надо». Тут мне Олег сообщил, что группа отходит по лощине с Войцеховским. Забежал я в дувал, там бойцов человек пять раненых и семеро живых. Вбежали еще несколько бойцов, радист Мартьянова, бригадный медик. Думаю, пойду к Олегу, группа на связь не выходит. Выбежал — и попал под сильный огонь. Лежит переводчик, Олега нет. Я за скалу — там духи, я — обратно. Еле проскочил. Олега духи вынудили отойти. Лежим в дувале, считаем патроны. Картина получается грустная.

Н. Зубков:

Особенко вызвал огонь на себя. Одновременно с этим на горку, которую мы не заняли, вышли духи и начали долбить наш КП сверху. В результате нам пришлось перемещаться по хребту в сторону 500-го отряда. Прилетевший «борт» сообщил, что «Ласки-2» больше нет. Там все лежат и не шевелятся... Но «Ласка-2» была жива...

Все это время духи продолжали долбить по нашему КП. Две группы 2-й роты, прикрывавшие КП, начали работать по этой вершине, одновременно передав 3-й роте команду комбата перебросить две группы для помощи, 3-я рота даже не дернулась. Не знаю, кто виноват, Удовиченко или заместитель комбата Вася Ф., но команду комбата даже никто и не пытался выполнить. На плечах отходящей «Ласки-2» духи ворвались на позиции 1-й роты и через 2,5 часа ее как боевой единицы не стало. В разрыв между нашим и 5-м батальоном также вклинились духи.

Связь КП с подразделениями была утрачена, и Роман послал меня и еще одного бойца за 3-й ротой. От помощи бойца я отказался: если с ним что-то случится, то я его не брошу, и тогда мы оба не дойдем. Одному проще.

Меня прикрыли огнем, и я побежал в сторону 3-й роты. Нарвался на духов, которые погнались за мной. Петлял, как заяц. В конце концов они прижали меня огнем. Пришлось укрыться за огромным валуном. Отстреливался. Когда духи поняли, что меня так просто не взять, стали долбить из РПГ-7 по камню. Сначала вроде бы ничего: камень надежно прикрывает, но через несколько выстрелов из ушей пошла кровь, стал плохо соображать. От валуна отойти некуда, дальше обрыв... Последнее, что помню: лечу с этого обрыва.

Очнулся — несут. Пригляделся — свои. Притащили меня на пункт сбора на базе 3-й роты. К этому времени духи уже по нему долбили. «Вертушки», вызванные для эвакуации, сесть не могли, так как им пришлось бы садиться между нами и духами, а это всего-то метров 200-250. Активного противодействия там не было, просто сидели духовские снайперы и методично долбили, добивая раненых. Некоторые из них уже на пункте сбора получили еще по 2-3 ранения.

В. Особенко:

Лежим в дувале, тоскуем. Тут гремят вертолеты. Связался с ними — у меня же оказался радист Олега. Духи в это время всерьез занялись нашим убежищем. Пока снаряды попадали в стены, было более-менее ничего, но тут один из них влетел в окно и улетел вместе с углом стены, под которой я лежал. Потом мы так и ползали от стенки к стенке, периодически откапывая друг друга. Так вот, когда «вертушки» пришли, комбриг говорит: «Работай с „воздухом“ сам». Я — «крокодилам»: «Бейте так и так». Отвечают: «Не имею права, госграница». В общем, заходят на боевой, но не работают. И таких заходов было шесть или семь. Я уже не выдерживаю. И тут спокойный «отмороженный» голос: «Я борт 25-й, начинаю работу, укажи цель». Говорю: «Дувал видишь?». Он: «Духи где?». Я: «На крыше». — «А вы где?». — «Под крышей...». А духи и в самом деле забрались на крышу, «эфки» нам забрасывают. Перед входом — «ба-бах!». Слава богу — все целы. Кто-то из бойцов в ответ кидает гранату в окно, но граната, ударившись о стену, упала между нами. Навсегда запомнил этот момент... Крик: «Конец!». Лежу ничком и судорожно соображаю, что закрывать руками: лицо или пах.

Снова «ба-бах!». Опять все целы, только слегка поцарапало своими же осколками. Так и перекидывались, пока «вертушки» работать не начали, и работали не так, как писал Сухолесский, с верхнего предела, а по-нашему, как надо. Если бы не они, не писать бы мне эти строки... Они на боевой заходят — духи весь огонь на них, выходят — огонь на нас, и так по очереди.

Наводил «вертушки», пока мог, потом, ближе к концу дня, крыша начала ехать от разрывов, ударов и прочего. Отдал радиостанцию медику. Я, говорю, больше не могу. Он начал работать с авиацией, а мне дал таблеток каких-то, укол сделал, и я отрубился.

А почему летуны сразу не работали, я уже много позже узнал, когда в апреле руководящий состав обоих батальонов, бригады и авиаполка вызвали в Кабул «на ковер». Стоим на аэродроме в Джелалабаде в ожидании вертолета, перекуриваем, судачим о том, о сем. Ну, я и спрашиваю летчиков: «Мужики, что за козел у вас с бортовым номером 25 летает?». Смотрю, лица как-то изменились. А подполковник Целовальник говорит: «Вообще-то это я, а в чем проблема?». Я говорю: так, мол, и так, столько боевых заходов делал, а работать начал только через полчаса. Почему?

Тут он мне все и объяснил. Мы, говорит, только на перезарядку прилетели, а нас уже мужики с щитами и мечами в петлицах встречают. Говорят: «Объясните, подполковник, по какому праву вы вели боевые действия за пределами госграницы?». Летуны им — удивленные глаза: не может этого быть. А представители прокуратуры: «Так ведь группа за границей, а вы ее огнем прикрывали!». Не может такого быть, говорят, послушайте пленки объективного контроля. Проверили, а на них «запрос» — «отказ», снова «запрос» и снова «отказ»... То есть они сначала переговоры записали, а потом работать начали. Так что низкий мой поклон всем летчикам джелалабадского полка, принимавшим участие в той операции, за мудрость и снайперскую работу. Не просто, думаю, комполка было принять такое решение, но он это сделал.