Тем временем снова заработала безоткатка, а справа снизу начали бить из нескольких автоматов. Попросив у Гусейнова пулемет, я аккуратно вылез на вершину скалы и огляделся. Вспыхнул свет на противоположной горе и грянул выстрел орудия, за которым последовал свистящий звук пролетевшего над нами снаряда. Взрыв грохнул за нашей горой внизу. Перелет. Решив не дожидаться, когда духи начнут брать нас в «вилку», я дал несколько длинных очередей в то место, где заметил вспышку. Снизу снова заработали автоматчики. Судя по всему, их было двое-трое и сидели они тоже вместе. Я хорошенько прицелился и снова дал несколько очередей по тому месту, где по моему разумению была их позиция. Странно, но после этой очереди наступила тишина. Духи отошли, стремясь до рассвета вынести убитых и раненых.

Светало. На всякий случай я расположил бойцов так, чтобы и в светлое время суток они были укрыты от огня противника. Чем черт не шутит. И оказался прав. С другого склона ущелья грянул одиночный выстрел. Взвизгнув, пуля ударилась в полуметре от меня. Я плюхнулся на живот и пополз. Снова прозвучал выстрел, и снова пуля ударила рядом со мной. Я повторил маневр. Можно было уйти за гребень, но тогда я терял возможность наблюдать за изменением обстановки. Я боялся, что духи, пользуясь отсутствием у меня поддержки, вернутся. Наверное, я бы долго так ползал, но все решил мой заместитель сержант Серега Сычев, которому за соколиный глаз я вручил вместо автомата СВД. Перекуривая за камнем, он с интересом наблюдал, как я извиваюсь ящерицей. «Товарищ лейтенант, по-моему, он Вас достал», — наконец молвил Сыч, — «Можно я его убью?». «А ты его видишь?», — совершая очередной кульбит, спросил я. «Конечно! Только Вы еще малость поползайте. Он сейчас встанет, и я его грохну», — спокойно отозвался Серега. Так все и случилось. Сыч не стрелял по одной цели больше одного раза, несмотря на то, что дух был от нас метрах в шестистах-семистах. Как потом он объяснил, духа, видимо, научили менять позицию в бою, что он исправно и делал после одного-двух выстрелов из винтовки. Когда он поднялся в очередной раз, Сычев его снял. «Все!», — уверенно сказал он, — «Можно вставать», — и сам подал пример. Встал и я.

Внизу, в ущелье, в свете встающего солнца открывалась прекрасная картина: пять автомобилей, застывших на дороге и в русле реки. Ощущение гордости за то, что мы все-таки это смогли сделать, не потеряв никого даже раненным, наполнило мою грудь подлинным счастьем.

Подошел Абу и сказал, что триста тринадцатая все же связалась с Центром и скоро над нами будут вертушки, а также к нам вышла бронегруппа нашей роты.

Это была новость, которая добавляла хлопот, поскольку вертолетчики не знали, что мы в национальной одежде и могли сдуру отработать по нам. Я приказал на флангах и в центре группы приготовить сигнальные дымы, а сам достал «Ромашку» и зеленую ракету. Вскоре с юга зашла пара «полосатых». Видимо увидев нас, вертушки хищно клюнули носами и задрав хвосты изготовились для атаки. Я тут же запустил ракету и связался с ними по радио. Предупредив, что мы переоделись под духов, я попросил посмотреть вокруг, нет ли настоящих моджахедов. По моей команде разведчики обозначили наши позиции. Командир ведущего сказал, что он все понял и пошел на разведку. Вернувшись он сказал, что вокруг все чисто. К этому времени я отобрал несколько человек, которые должны были вместе со мной идти для досмотра каравана и я попросил летчиков прикрыть нашу работу. Кроме того я, оставив за главного в группе сержанта Сычева, приказал ему организовать наше прикрытие во время работы и охранение позиций группы, особенно с тыла.

Машины были гружены под завязку. Кроме оружия, боеприпасов и различного инженерного вооружения в них была куча различного барахла, листовок, Коранов в дорогих переплетах, которые отбрасывали в сторону. Искали документы и то, что относится к боевым трофеям. Их складывали отдельно. Вскоре появилась броня, которую привел командир роты капитан Лихидченко. Но кроме наших солдат на броне прибыла целая толпа офицеров, прапорщиков и бойцов подразделений обеспечения. Им трофеи были безразличны. Они приехали пограбить забитый нами караван. Лихидченко начал психовать из-за того, что не был в состоянии остановить этот беспредел. Пришлось примерно половину трофейных боеприпасов уничтожать на месте. Их сложили в кузов одного из «Симургов» из которого они возвышались горой. Перед отъездом их вместе с машиной подожгли. На борт одной из разбитых машин я прикрепил листок с надписью «Привет от Козлевича». Это была моя курсантская кличка. Часть трофеев погрузили на броню, а часть в один из «Симургов», который меньше всех пострадал и был на ходу. На нем в составе бронегруппы я и несколько моих бойцов въехали в батальон. За рулем сидел Вовка Налетов улыбаясь во весь рот.

Когда огромную гору трофеев сложили возле склада РАВ, подошел комбат. Сияя, как начищенный самовар, я нагло спросил: «Ну что, дырку для ордена колоть?». Комбат пробурчал что-то невнятное и отошел. Это было более, чем странно. Подошедший ко мне начальник разведки отряда Мишка Вороницкий сказал, что комбат, видимо, не знает еще, как себя вести, поскольку за то, что я пропустил первый караван, на меня приказали завести уголовное дело.

Вскоре меня вызвали к телефону ЗАС. Звонил старший офицер по специальной разведке разведотдела армии майор Михайлов. Я доложил о результате, но когда я перечислил то, что мы захватили, он не поверил и потребовал от меня, чтобы я доложил только реальные цифры. Я ответил, что все, о чем я рассказал, сейчас лежит возле склада РАВ, поскольку внутрь пока не помещается. Если он мне не верит, то может прилететь и пересчитать все сам. В конце концов не на Кандагарском рынке же я все это купил. Я сказал, что половину пришлось уничтожить, но цифры эти я не называл. Михайлов помолчал немного и спросил, почему я не бил первый караван. Я ответил, что при отсутствии связи это было бы самоубийством. Если бы была связь, можно было бы сковать моджахедов боем до подлета авиации и подхода брони. А без нее... Я сказал, что звание Герой Советского Союза, конечно почетное, но посмертно оно мне ни к чему.

Позже действительно рассматривался вопрос о присвоении мне этого звания, но поскольку это был мой первый результат, а в большей степени из-за пропущенного первого каравана, ограничились орденом «Красное знамя». Почти вся моя группа была награждена орденами и медалями. Сержанта Фролова я представлял тоже к «Знамени», но штабные крючкотворы урезали представление до «Красной звезды».

Парторг обиделся на меня за то, что его обошли при «раздаче подарков». Весь батальон знал, что Мовенко струсил — бойцы о таких вещах не молчат. Через несколько месяцев его перевели на повышение в Газни замполитом отряда.

После этого случая в разведотделе штаба армии меня иначе не называли кроме как: «кандидат в герои Советского Союза».

С тех пор записку «Привет от Козлевича» я частенько оставлял на разбитых машинах и на груди убиенных духов, под задницу которым неизменно подкладывал гранату без чеки. Но несмотря на это, я так и остался только кандидатом.

Разобрав захваченные нами документы, «агентурщики» выяснили, что мы «засадили» формированию иранских наемников, которые находились в Пакистане на доподготовке. Вводил их в Афган офицер Пакистанской разведки. Узнав это, нам стало ясно почему пленный и Гусейнов смогли понять друг друга. Видимо этот парень был из Южного Азербайджана, который находится на севере Ирана.

Бытует расхожее мнение, что в спецназ отбирали лучших из лучших. Но это не совсем так. В спецназ отбирали просто нормальных парней, да и то не всегда.