— Ты была не здесь, а во Вьетнаме, в Дананге, — возразил я. — Конечно, мужчиной, и черным. — Я ласково улыбнулся, а она потрясенно взглянула на меня. — Возвращайся в Бангкок, а мне надо побывать в родной деревне Дамронг. Это проще сделать, если ехать по земле, а не лететь на самолете и пересечь границу в провинции Сурин.

Мы решили, как все, пройтись вдоль Меконга. Кроваво-бурая, обросшая мифами, эта река значила для всех разное. Даже агент ФБР несла в себе ее частицу — здесь вершили отчаянные подвиги спецназовцы ВМФ США. Это наш Ганг, и ее сотворил, конечно, дракон. Судоходство здесь совсем не такое, как на Чао-Прая, хотя в черте Пномпеня Меконг еще спокоен и ленивая вода сверкает на закате в объятиях красноватой земли, словно разбрызгивающая искры упавшая в грязь ракета. За день удается насчитать едва ли десяток неспешных рыболовецких суденышек, а большинство каноэ не имеют мотора, но даже если и имеют, то такие маленькие и тихие, что в этой неподвижной жаре, глядя на доисторических рыбаков, забрасывающих в воду леску, можно подумать, что мир здесь не нарушался тысячу лет. Вот такая иллюзия.

— Я его люблю, — объявила агент ФБР, отвернувшись к реке, словно оставляя за собой право отрицать то, что только что сказала, но впервые осмелившись произнести эти слова. — Извини, — тут же добавила она, взяв себя в руки. — Никогда еще не чувствовала себя как шестнадцатилетняя. Это недолго продлится.

— Завтра днем ты будешь с ним, — улыбнулся я.

— Сегодня вечером, — поправила она, так и не повернувшись в мою сторону. Уронила руку с моего плеча, провела по локтю и схватила за запястье. — Я только что послала ему эсэмэску. Сончай, ты сам не знаешь, какой ты провидец. Прошлой ночью я видела очень яркий сон — Вьетнам, Дананг. Ты прав: я была черным парнем лет девятнадцати. И единственное, о чем он мог, умирая, думать, — это девушка из Сайгона. Уходя из мира, жалел только об одном: что больше никогда ее не увидит. Распрощался с жизнью, глядя на ее маленькую фотографию для паспорта.

— Это был Лек?

— Как говорится, до последней черточки. — Кимберли посмотрела на меня, но тут же отвернулась и стала глядеть на реку, в сторону Лаоса. — Ты всегда меня учил, что люди — это только видимое проявление кармических цепочек, тесно переплетенных с другими, простирающимися во времени на тысячи, если не на миллионы, лет назад. Но кажется, отрицаешь, что это верно и для влюбленной американки?

Прямо в глаз. Я был готов на этом остановиться, но Кимберли ведь фаранг до мозга костей.

— Сончай, тебе не обязательно отвечать «да» или «нет». Я и так все пойму по твоему лицу. То, что я чувствую, не просто реакция организма сексуально разочарованной тридцати-с-чем-то-летней бабы. Ты же не думаешь, что речь идет только о превосходстве, деньгах, власти и экзотичности? Когда ты это говорил, то просто злился. Он больше чем на десять лет моложе меня и очень женствен. — Кимберли кашлянула. — Да, признаю, он совершенно неотразим. Такая красота, такая чувственность… американскому копу вроде меня вообще кажется чудом, что он есть на свете. Позавчера вечером я смотрела, как он делал макияж, перед тем как пойти в бар. Меня всю жизнь раздражал женский ритуал макияжа, но им я была готова любоваться всю ночь. Что со мной произошло?

Пять утра. Автобусная станция в Сурине по размерам не меньше аэропорта. Отсюда можно уехать куда угодно, но в основном в Бангкок. Даже в этот час мой кочевой народ куда-то спешит. Мы прячем непоседливость под безмятежной наружностью, но тот, кто возьмется изучать наши маршруты по жизни, поймет, что мы бесконечно перемешаемся из деревни в город и обратно. Как храмовые собаки, несем на себе своих блох и не перестаем чесаться.

Агента ФБР я оставил в аэропорту Пномпеня. Она показала фотографию Лека, которую сняла на мобильник. Лек выглядел, конечно, красивым, но очень неземным, словно прилетел с другой планеты и прекрасно это сознавал. А Кимберли смотрела на него так, будто в нем не было ничего такого, чего бы она не понимала.

Мне повезло: я занял заднее сиденье в идущем в Убон-Ратчатани автобусе. А когда водитель сел на свое место и завел двигатель, испытал знакомое чувство облегчения начавшегося наконец путешествия. Но он тут же включил укрепленный над своей головой телевизор и пустил шумный фильм. К несчастью, это оказалась тошнотворная мелодрама, где подолгу показывали пустые пляжи и бесконечно мучили зрителя крупными планами заплаканных глаз, — зрелище, способное заинтересовать только офтальмолога.

Я закрыл глаза и через несколько секунд отрубился. Видимо, сильно устал, потому что обычно я в автобусах не сплю. Кресло оказалось неудобным, и я все время ерзал, пытаясь устроиться покомфортнее, и при этом толкал коленями спинку переднего сиденья. А когда становилось совсем невыносимо, выгибался и упирался головой в стекло. То и дело просыпаясь, смотрел в окно, за которым мелькали «замороженные» стройки, убогие дома, казавшиеся незаконченными, хотя стояли здесь несколько десятков лет, растрепанные речушки и островки душных джунглей.

Пустошь тянулась несколько миль, но ближе к Пак-Чеунгу пейзаж слегка изменился: здесь на пути наползающей зеленой растительности баррикадами стояли поселения из развалюх.

После обеда я разговорился с молодой соседкой. Пару минут походили вокруг да около, а затем признались друг другу, что оба заняты в индустрии торговли телом. Она работала на площади Нана и последние несколько месяцев весьма преуспевала. А теперь ехала домой побыть с пятилетней дочерью, рожденной от любовника-тайца, которого не видела с тех пор, как сообщила ему, что забеременела. Женщина не сказала, но я понял: она предвкушает встречу с односельчанами и ждет, что они проявят к ней уважение за то, что содержит родителей и близких. Ей будет приятно, ведь в большом городе она одна из многих шлюх. Я спросил, не знает ли она деревушку Черный холм, где родилась Дамронг. Женщина кивнула — да, бывала там несколько раз. Даже по меркам Исаана, это очень бедное поселение. Она своими глазами видела, как дети ели грязь. Жители существуют на грани голода.

От Убон-Ратчатани я нанял внедорожник с шофером, чтобы тот доставил меня до цели моего путешествия. Теперь вокруг расстилалась подлинно исаанская земля.

Стало темнеть, но еще хватало света, чтобы разглядеть таинственно плоскую равнину, кажущуюся самой низкой точкой на земле. В кузовах грузовиков мелькали обмотанные майками головы диковатых на вид поденщиков. Правильная линия деревьев образовывала ветрозащитный барьер, за которым ютились небольшие хозяйства. Женщины на кострах готовили еду. Зелень рисовых полей казалась намного таинственнее от неизъяснимого присутствия слонов. Толстокожие животные паслись или неподвижно стояли, как изваяния, придавая особую остроту пустынности.

Я вспомнил, что в Таиланде провинция Сурим считается «столицей» слонов. В последние выходные ноября в городе Сурим проходит праздник под названием «Слоновье родео», и дороги несколько недель бывают забиты великанами. В деревне считается удачей, даже жизненно необходимым делом, если детям удастся пробежать под брюхом проходящего мимо гиганта.

Внедорожник въехал в деревню, когда уже стемнело. Я не стал спрашивать о родителях Дамронг — слишком устал. Вместо этого нашел женщину, которая за небольшую плату в сто бат согласилась пустить меня на ночлег и еще накормить завтраком.

Как все жилища в этой части страны, ее дом стоял на сваях. Поднявшись по деревянной лестнице, я обнаружил, что он состоит из единственной, но очень большой комнаты со множеством хлопковых матрасов на полу, а все земные пожитки хозяйки свалены в один угол. Вдове, уже немолодой, не зазорно пускать на ночлег мужчину, в этом нет ничего предосудительного. Дом моей хозяйки был окружен такими же домами ее родных. Наверное, за всю жизнь ей не пришлось испытать городского психоза. Но все же она перетащила свой матрас к противоположной стене, и я благодарно провалился в сон. Утром она угостила меня жидкой рисовой кашей с жареным яйцом. Я начал издалека и осторожно принялся расспрашивать о Дамронг и ее родных. Но не сказал, что я полицейский.