— Как вы узнали о ее смерти?

Он пожал плечами.

— Она пришла ко мне во сне.

Поскольку монах давал мне информацию добровольно, я никак не мог его принуждать. Но тем не менее был заинтригован.

— Больше ничего не хотите сказать? Вы потратили столько усилий, чтобы связаться со мной.

— Хотел понять, насколько вы восприимчивы. И очень доволен, что нашел в вас такого сердечного человека.

В мой мозг впорхнула мысль, видимо, зародившаяся в его голове.

— Вы поняли, что она мертва, потому что она явилась к вам в образе духа? Но почему вы настолько уверены?

Монах повернулся ко мне с тем неуловимым изяществом, которое отличало все его движения.

— Я сказал достаточно. А пришел, чтобы наладить с вами контакт.

— И каким образом мы продолжим общение?

— Когда у меня будет новая информация, я найду способ о ней сообщить. Но не хотел бы разговаривать в полицейском участке. Если не возражаете, встретимся в местном храме. — При этих словах я испытал чувство потери, и у меня возник страх, что больше его не увижу.

Монах сочувственно улыбнулся.

— Не беспокойтесь. Если Будда решил кого-то свести, их уже ничто не разведет.

Меня покорила его необыкновенная набожность. И я с энтузиазмом поддержал:

— Что верно, то верно.

И хотя в следующую секунду во мне заговорил подозрительный коп, я сумел от него отмахнуться.

Звучит унизительно, но мне невольно захотелось получить одобрение этого юноши. Что-то вроде отпущения грехов.

— Вы знали, что ваша сестра некоторое время работала в клубе моей матери? И мы были с ней знакомы…

Мой вопрос будто направил его мысли в другом направлении. Он свел брови, чакра между глаз превратилась в пугающий сгусток. Безжалостный взгляд сказал то, что не потребовалось произносить вслух: «Я знаю все».

— Она называла вас юродивым, — бросил он, прежде чем перейти улицу.

Только когда он ушел, я вспомнил, что забыл спросить, в каком монастыре его посвятили в духовный сан. Поэтому попросил Лека проверить. Через полчаса помощник сообщил, что в духовном сообществе не знают ни Гамона, ни, в монашестве, Титанаку. Лек вел себя странно: поиграл палочкой яа дум, откинул обеими руками волосы назад. Затем кашлянул.

— В чем дело, Лек?

Раздалось новое покашливание.

— Та белая женщина… ты помнишь?

— Лек, ты по крайней мере мог бы называть ее агентом ФБР. Так было бы вежливее.

— Вчера, когда тебя не было, она пригласила меня пообедать.

Я отпихнул стул, не совсем уверенный, какое уместно употребить выражение.

— Ясно.

— Она хочет выйти за меня замуж. Но при условии, если я не стану делать операцию. — Он посмотрел мне в глаза.

Внезапно я ощутил себя посторонним, человеком с белой кровью. Можно это так объяснить? Ничто в манере Лека не говорило, что он стал обдумывать будоражащее предложение американки, — культурный разрыв слишком глубок. Он просто хотел знать, могу ли я дать совет, как вести себя землянину в присутствии особенно настырного пришельца с созвездия Андромеды.

— Если женишься на ней, можешь рассчитывать на половину ее заработка. Думаю, сотрудник ФБР ее уровня получает около тридцати пяти тысяч долларов в год.

Лек небрежно пододвинул лежащий на столе калькулятор, одной рукой запихнул палочку яа дум в правую ноздрю, другой постукал одним пальцем по клавишам и моргнул, увидев результат. Думаю, цифра оказалась больше, чем он предполагал. Лек беспомощно пожал плечами.

— Но тогда я не смогу стать женщиной. — Он отошел, в отчаянии качая головой при мысли о том, каков в наши дни уровень образования в созвездии Андромеды.

В глубине души я злился на американку, но сейчас мне было не до нее — надо сконцентрировать внимание на брате Дамронг.

Проблема с неизвестным, а может, и непознаваемым, в том, что воображение способно делать с ним все, что угодно. Я поделился своими сомнениями с Леком.

— Он меня надул. А я подумал, что он в самом деле тот, за кого себя выдает.

— Он такой и есть. — Мой помощник больше не считал монаха ненормальным. — А ты на нем подвинулся. Он такой, каким должен был стать ты, учитель. — Последнее слово Лек употребил, чтобы сгладить эффект присущей ему прямоты трансвестита.

— Но в духовном сообществе о нем ничего не известно.

Лек убрал ароматную палочку и, что бывало с ним нечасто, одарил меня откровенным взглядом.

— Ты не хуже меня знаешь, что он — настоящий монах и провел годы в монастыре. Иначе он бы не ходил и не говорил подобным образом. Он очень продвинутый. Видимо, посвящен в духовный сан в другой стране.

— Например в Камбодже, откуда его родители. Думаешь, человек из Камбоджи способен вести себя как он?

Я нахмурился и вышел из участка пройтись. За неимением определенной цели пошел за саленгом, который, высматривая всякий хлам, медленно крутил педали тележки с плоским кузовом. Наши саленги — чародеи-мусорщики. В их руках банки из-под пива превращаются в детские игрушки, пластиковые бутылки — в мобильные телефоны, которые можно вешать в витринах магазинов, банки из-под коки вшиваются в шляпы от солнца, а радиаторы от грузовиков становятся садовыми воротами. Я видел, как он, покопавшись в мусорном бачке, торжествующе возвращается к тележке со сломанным зонтиком в руке. Без его величайшего смирения я бы не сумел направить мысли в иную сторону и не думать о брате Дамронг.

Боюсь, я отождествлял с ним себя настолько сильно, что мне не требовались объективные данные. Не нужно было читать его биографию, я и без того чувствовал каждую деталь. Он был тверже меня, но речь шла лишь о степени твердости. Мы с матерью тоже в прошлом бывали на грани краха. Нонг выбрала путь перемещений и сознательно сближалась с клиентами, которые для смены обстановки увозили нас за границу, а Гамон оставался дома, когда его сестра продавала тело. За то, чтобы выжить, он заплатил немалую цену: родной ему человек терпел надругательства остервенелых самцов всех рас и вероисповеданий. А Гамон, по его собственному признанию, был чувствительным ребенком. Сколько ночей он провел в невероятной муке, прежде чем кто-то рассказал ему про метамфетамин? Но он дорог. А если человек беден и нуждается в нем, приходится немного приторговывать этим же препаратом.

Я не стал углубляться в свои сокровенные воспоминания о его бедах — не хотел ради него прокручивать старые пленки. Поразило меня другое: насколько он возвысился над всем. Я никогда не достигал таких вершин. Мы с моим покойным напарником Пичаем провели год в лесном монастыре, согласившись на это, потому что иначе нам пришлось бы сесть в тюрьму. Гамон пошел на это сознательно и на всю жизнь. Его наставник был не менее строг, чем мой, а может, еще суровее. Он бы не выдержал долго в качестве молодого послушника, если бы не подверг себя разрушительному испытанию, которое носит название «медитация випашьяна». [27]Я понимал, что он начал свой подъем из бездны разочарования с его ловушками: бедностью, преступлением, токсикоманией, продажей сестры… По-настоящему потерянная душа на волосок от отчаяния и безумия.

Когда я возвратился в участок, Лек стоял у окна рядом с моим столом.

— Он еще минут на десять забежал в интернет-кафе, затем направился через улицу в сторону храма, — объявил он сонным голосом. — Очень набожный брат.

Мой мобильный телефон дважды пикнул.

«Можем начать с малого, чтобы проверить надежность курьера. Или лучше рискнуть и отправить весь товар одной партией? Я хочу умереть за искусство. Насколько мне надо быть искренним? Насколько отчаявшимся? Ямми».

— Он тебе сказал? Да? — Это был голос агента ФБР. Тихий, нервный шепот в трубке.

— Да.

— И как сильно ты разозлился, если считать по шкале от единицы до десяти? Только не говори одиннадцать.

— Одиннадцать.

— Хорошо. С тобой это означает возвращение к библейским временам. Ты полагаешь, западный ум — это франкенштейнское порождение латаной перелатаной религии и кучки древнегреческих педофилов, все та же нечестивая комбинация школьной логики, жажды крови, славы и зазнайства — мол, мы знаем все лучше других и имеем право уничтожать во имя спасения, как поступили во Вьетнаме, где было убито три миллиона человек, главным образом женщин и детей, и все во имя свободы и демократии, пока мы оттуда не ушли, потому что воевать стало слишком дорого… Так?