– Нет! Все это полный абсурд! Я вообще не знаю, почему позволила тебе войти. Я думаю, тебе лучше уйти. Если уж так хочешь меня видеть, возвращайся утром.

– Утром я уеду, Полли.

Для Полли это было уже слишком. Едва ли такие слова можно было счесть тактичными, принимая во внимание, как они расстались в последний раз, когда были вместе.

– Да, кажется, некоторые вещи действительно совсем не изменились, но все же… кое-что… разве можно… ты… Ты!..

Полли прикусила губу и замолчала. Разумеется, она на него злилась, злилась на то, что он ее бросил, и на то, что он теперь вернулся таким странным образом. Но – несмотря ни на что – она была так счастлива, что он вернулся!..

– Это значит, что я буду в Англии всего несколько часов, Полли. И другого времени зайти к тебе у меня не будет.

– Джек, это так… это так… Я не знаю, сколько все это длилось…

– Шестнадцать лет.

– Я прекрасно помню, сколько это длилось!

Ах, если бы она могла это забыть!.. Если бы она могла забыть хоть одно мгновение того лета, а заодно и каждый день, который прошел с тех пор.

– Шестнадцать лет и два месяца, если быть точным, – сказал Джек, который, по всей видимости, тоже очень внимательно следил за ходом времени.

– Точно! Совершенно точно! Шестнадцать лет и два месяца, и, как оказалось, ты был более чем в состоянии обходиться без меня, не делал никаких попыток меня увидеть и вдруг собрался это сделать сейчас!

– Да, именно так.

– И хотя прошло уже шестнадцать лет и два месяца, хотя прошло уже больше полутора десятилетий с тех пор, как мы последний раз смотрели друг другу в глаза, ты решил, что должен видеть меня немедленно, не теряя ни часа, ни минуты, в четверть третьего ночи!

– Я же тебе сказал. В Лондоне я буду только одну ночь.

– Ну хорошо, а почему ты не зашел, когда в твоем расписании было больше свободного времени? Да бог его знает, мы могли бы просто назначить друг другу свидание в удобное для нас обоих время!

– Меня не было в Англии, Полли. Я попал сюда впервые с тех пор, как мы… как я… ну, в общем, с тех самых пор. – Его голос слегка осекся.

Оба они прекрасно помнили тот холодный рассвет, когда он ее покинул.

– А почему ты не вернулся раньше? – спросила Полли.

– Я не мог. Я езжу только туда, куда мне скажут.

Слабое объяснение. Он знал это, и она тоже.

– Это очень трогательно.

– Полли, я выполнял приказы.

– То же самое говорили преступники в Нюрнберге.

Джека слегка покоробило. Он знал, что был не прав. Тем не менее, его нельзя было отнести к той породе людей, которые с легкостью раскаиваются, и насылать на него тень Нюрнберга поэтому не имело никакого смысла. Всю жизнь его глубоко раздражала манера некоторых людей – в особенности людей либеральных взглядов, а среди них в особенности его родителей, – которые заимели привычку использовать нацистов как готовый ярлык для тех вещей, что они по каким-то причинам не одобряли. Если кто-то собирался урезать благотворительные пособия, он был фашистом; если кто-то собирался повысить тарифы на проезд в автобусе, он тоже был фашистом; а уж если кто-нибудь протестовал против стихийного народного творчества на стенах общественных и частных зданий, то он тем более был фашистом! Во всем этом Джек видел что-то ребяческое. Разумеется, он был готов согласиться с тем, что, возможно, по отношению к Полли вел себя как свинья. Но все-таки он не убивал шесть миллионов евреев!

– Ой, ради бога, Полли! Неужели вокруг тебя все еще одни фашисты? Неужели ты еще не выросла из всех этих игрушек?

– А ты, неужели ты еще не дорос до того, чтобы иметь собственное мнение? – Уничтожающее презрение Полли едва не опалило Джеку брови. – «Я выполнял приказы!» – передразнила она, пародируя американский акцент. – И что, неужели они приказали тебе никогда не писать писем? Никогда не звонить? Исчезнуть с лица земли и шестнадцать лет близко не подходить к телефонам в Америке?

– Просто они бы этого не одобрили.

– А если бы они приказали тебе вставить в задницу зонтик и раскрыть его там? Ты бы тоже это сделал?

– Да, конечно. – Разумеется, он бы это сделал. А что она думает, кто он такой? Он солдат. Неужели она думает, что солдаты делают только те вещи, которые им нравятся?

– Ну, хорошо. Надеюсь, что они это еще тебе прикажут. И не простой зонтик, а какой-нибудь чудовищно огромный, пляжный, с заостренным концом и перекрученными спицами.

Джек посмотрел на часы. Было около половины третьего. На следующий день к обеду его уже ждут в Брюсселе. Это значит, что самое позднее он должен вылететь из Лондона в 10.30.

Полли поймала его взгляд.

– Очень сожалею, я, кажется, тебя задерживаю.

Джек ненавидел, когда с ним так разговаривали.

Насколько он помнил, женщины всегда чувствовали себя задетыми, когда он смотрел на часы. Как будто бы его желание точно знать время и соблюдать свои договоренности было для них смертельным оскорблением, ослабляющим их личное влияние.

– Просто я люблю точно знать время, вот и все.

– Сейчас четверть третьего ночи, Джек! Мы ведь это уже установили!

Вовсе нет. Сейчас уже полтретьего ночи, а Джек должен был точно соблюдать свой график.

– Полли, поверь мне, – сказал он. – Я понимаю, что должен был связаться с тобой заранее. Не проходило дня, чтобы я о тебе не думал. Ни единого дня.

Полли просто не знала, верить ему или нет. Все это казалось очень сомнительным, но, с другой стороны, если он говорил правду, тогда все было просто замечательно. Замечательно, что все эти годы, особенно первые годы, когда она чувствовала себя особенно несчастной и подавленной своими хроническими неудачами, он о ней постоянно думал.

– Просто до этого дня они ни разу не посылали меня в Британию, вот и все, – продолжал Джек.

– И за это время у тебя ни разу не было отпуска?

Да что она вообще может об этом знать? Она не знает ничего. Разумеется, у него были отпуска. То есть случались дни, когда он не должен был заниматься планированием смертей тысяч вражеских солдат. Дни, когда он бывал совершенно свободен и мог себе позволить отправиться на рыбалку или прокатиться на машине вдоль побережья. Однако люди в его положении в некотором смысле вообще не имеют отпусков, то есть настоящих отпусков: отпусков, которые освобождают их от всех обязанностей и от всего того, кем и чем они были. Джек никогда не был просто Джеком – ни одного мгновения, – он был только генералом Джеком Кентом, одной из самых важных фигур в системе обороны Соединенных Штатов. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году.

– Я всегда на работе.

– Ой, ради бога!..

– Я говорю так, как я это вижу.

– Да, конечно, так же, как и я. А я сейчас вижу перед собой труса и дерьмо.

– Ой, Полли, что ты говоришь… Я не трус.

Он всегда умел ее рассмешить. Этот непринужденный, хладнокровный, самоумаляющий юмор, который могут себе позволить только сильные, уверенные в себе люди. Полли почти расслабилась и начала смеяться вместе с ним. То есть не громко смеяться, но на короткое мгновение в уголках ее губ показалось какое-то подобие слабой улыбки. Он это заметил, и она знала, что он это заметил, но решила так просто не сдаваться.

– Значит, теперь, почти через семнадцать лет, твоя «работа» привела тебя опять в Англию, и всего на одну ночь?

– Да. На одну ночь.

– И ты не мог меня даже предупредить заранее? Ты не мог позвонить мне из аэропорта?

– Нет. Я не мог тебя предупредить. Я очень сожалею, но у нас так принято. Все, что я мог сделать, это прийти, и я пришел. Сегодня вечером я прилетел в Брайз-Нортон и оттуда пришел прямиком сюда.

Разумеется, это была ложь, но Джек чувствовал, что в каком-то смысле это была скорей правда. В конце концов, он же действительно хотел прийти прямо к Полли. И пришел сразу же, как только обстоятельства ему это позволили, сразу же после того, как покончил со своей презентацией Кабинету и пожелал всего наилучшего послу.