Все здесь было именно так, как Джек себе представлял. Единственное, что его поразило, – это сам факт, какой малой собственностью владеет Полли. Большая удача, если за все содержимое ее комнаты кто-нибудь выложит две тысячи долларов. Не слишком много для женщины тридцати четырех лет. А может, тридцати пяти? Не слишком впечатляющий итог для, можно сказать, середины жизни.

Не отрываясь от уборки, Полли поглядывала на Джека. Она знала, что за мысли вертятся в его голове в эти минуты.

– Не очень впечатляет, не правда ли?

Полли все еще не была уверена, насколько эффектно выглядит ее жизнь, в которой она ухитрилась сжать свои потребности до последней степени. Да и вообще, много ли нужно несчастливой женщине? И на каком основании ее можно за это винить?

Ни на каком, разумеется. Некоторым людям везет в жизни и в любви, а некоторым нет, и никто не может заранее сказать, кому какая фишка выпадет. В школе никто, глядя на Полли, не подумал бы, что ей суждено закончить свои дни в одиночестве. По всем статьям она относилась к тем людям, которые сами распоряжаются своей судьбой. Кроме того, она была яркой и привлекательной. Судьба благоволила к ней, и она должна была иметь в своей личной жизни большой успех, но почему-то этого не произошло.

Как жестоко бросать тень на неудачи и злополучные обстоятельства несчастливой жизни. Когда в возрасте семнадцати лет Полли и ее друзья веселой компанией сидели в пабе, то, взглянув на них, никто не мог бы сказать, что «вот та, вторая слева, у которой в руке ром и кока-кола, столкнется в жизни с большими трудностями». В те времена совершенно невозможно было предсказать, что Полли, которая казалась такой сильной и самоуверенной, очень скоро падет жертвой любви и будет ею безжалостно растоптана. Что потом она проведет долгие годы в беспомощных и бессмысленных попытках найти себе опору то в одном краткосрочном знакомстве, то в другом, пока наконец ее, уже почти тридцатилетнюю, вдруг не охватит подлинный, граничащий с отчаянием ужас, что она до конца своих дней может остаться одна. Что Полли окажется в числе тех, кого поймает в свои сети женатый мужчина (живущий раздельно со своей женой и ждущий развода), который будет ей лгать, морочить голову всякими небылицами и в конце концов бросит ее ради своей бывшей жены, которую он некоторое время назад точно так же покинул ради Полли.

Каждое триумфально вступающее в жизнь поколение, каждая группа юных друзей по статистике включает в себя тех, кто станет жертвой неблагоприятных жизненных обстоятельств, которые, как они полагали, никогда не коснутся их. Развод, алкоголизм, болезнь, неудача. Именно то, что подстерегает представителей всех поколений. Причем, как правило, когда они уже повзрослеют, когда про них уже нельзя сказать, что вся жизнь у них впереди. Осознание этого приходит как шок. И тогда во всей обнаженности перед молодым человеком встает правда, что он уже перестал быть таким уж молодым, потому что подобные превращения всегда происходят гораздо быстрее, чем мы думаем.

В конце лета, уже после того, как Джек покинул Полли, она решила остаться в лагере Гринхэм. Ее родители делали все возможное, чтобы убедить ее вернуться домой и снова пойти в школу, но она оставалась непреклонной как скала. Ее аттестат может подождать, объясняла она, потому что имеются дела поважнее – надо спасать планету. Полли рассказала миссис и мистеру Слейд, что ее ждут большие дела, что среди единомышленников в лагере у нее появилось множество друзей, и они уже наполовину соорудили куклу женского божества, высотой в десять футов, которую они назвали «Фемина» и с которой они собираются пройти парадом по Ньюбери. Разумеется, Полли не рассказала своим родителям, что все лето она предавалась буйному разгулу с мужчиной, который был вдвое ее старше, и что теперь, когда он ее покинул, ее сердце безнадежно разбито. Она не рассказала им, что все ее существо просто корчится от боли и что иногда ей кажется, что она сойдет с ума. Она рассказала им только о «Фемине» и о том, что не собирается возвращаться домой.

По существу, Полли покинула дом навсегда. Она обосновалась в лагере, где жила в автофургоне с одной старушкой по имени Мэдж. В прошлую весну Мэдж овдовела и решила, что теперь, в оставшиеся годы, она хочет совершить что-нибудь полезное, и, купив маленький автофургон, она приехала в Гринхэм, чтобы спасать мир. Мэдж была хорошим товарищем, и Полли ее даже полюбила, несмотря на то, что Мэдж была одержима вопросами опорожнения кишечника, в особенности кишечника Полли. Она постоянно расспрашивала Полли о состоянии ее фекалий, напоминала ей о том, что она должна быть чрезвычайно бдительной и внимательно осматривать все то, что из нее выходит, перед тем как закопать это в землю. Мэдж никогда не уставала убеждать Полли в том, что регулярный, правильный стул является первейшим условием долголетия, и постоянно готовила блюда с такой высокой концентрацией отрубей и других грубоволокнистых компонентов, что они могли заставить испражняться даже слона.

Полли поддерживала связь со своими родителями, посылая им по почте открытки и иногда фотографии, благодаря чему мистер и миссис Слейд были в курсе тех изменений, которые происходили с внешностью Полли и заключались в том, что из весьма стильного и самоуверенного анархического панка она превратилась в унылую, оборванную и хиппующую шлюшку. Глядя на эти фотографии, миссис Слейд пребывала в сомнениях, когда и как моет теперь Полли свои волосы, потому что вместе с вплетенными в них бусами они выглядели как свисающие на плечи косматые, нечесаные патлы. И ее ужасная догадка заключалась в том, что она их, скорей всего, не моет вообще. Мистер Слейд, в свою очередь, беспокоился о том, что съеденная Полли еда может забиваться в продетое сквозь ее губу кольцо и там загнивать, а он где-то читал, что гниющее мясо является сильным канцерогеном. Но потом он вспомнил, что Полли вегетарианка, и немного успокоился. Кроме того, родителям Полли совершенно не понравилась наколотая на ее плече татуировка, на которой был изображен женский половой символ со сжатым кулаком посередине. К сожалению, татуировка была сделана очень непрофессионально, каким-то вандалом во время фестиваля в Глэстонбери, так что кулак скорей был похож на пенис, что в любом случае вряд ли можно было счесть феминистическим символом.

Лагерь Гринхэм чем-то напоминал Полли Иностранный легион, то есть был местом, где лечат израненные души. Здесь она чувствовала себя относительно спокойно, если не считать, конечно, ее исстрадавшегося сердца и постоянных приставаний Мэдж относительно ее далеко не таких частых, как той бы хотелось, походов в туалет. Да, лагерную жизнь вполне можно было бы счесть сносной, если, конечно, при этом не считать себя совершенно никчемным и пропащим человеком и вообще не обращать внимания на то, жива ты или нет, как тогда чувствовала себя Полли. Да, в таком случае жизнь в лагере была более чем выносимой.

В некоторые аспекты лагерной жизни Полли тем не менее не влезала. Даже в ее оцепенелом состоянии ума все это хоровое пение и воздержание казались ей в лучшем случае делом утомительным и скучным. Эти борющиеся за мир женщины были настолько озабочены тем, чтобы в своем поведении ни в коем случае не уподобляться агрессивному позированию мужчин, что иногда выглядели глуповато. Часто по ночам, когда обитательницы лагеря только-только успевали съесть свою чечевицу, из пабов гурьбой возвращались британские новобранцы. Они мочились в сторону их лагеря и при этом горланили во всю глотку: «Лесби! Лесби! Лесбиянки!» Когда такое случалось, Полли страстно желала со всего размаху запустить в них пригоршней той самой грубой пищи и таким образом довести до их сознания, что они – безмозглые идиоты без всяких признаков пениса, но, к сожалению, такое поведение в лагере не поощрялось. В конце концов, лагерь был создан для того, чтобы останавливать агрессию, а вовсе не для того, чтобы ее разжигать. Поэтому вместо того, чтобы женщинам сплоченно выступать против нападавших на них молодых мужчин со всей своей нерастраченной женской энергией, создавалось силовое поле любви и умиротворенности, на которое новобранцы иногда мочились.