Она чувствовала его горячие руки на теле: чувствовала, как они сдирают с нее рубашку и панталоны. Чувствовала его ласковые и требовательные прикосновения к ее обнаженному, трепещущему телу.

Но его ласка была столь же нежной, сколь и неотступной. Его руки были везде: они требовали, они заставляли ее томиться. Они делали из нее женщину, которой она прежде себя не чувствовала.

Бет застонала, почувствовав, как его губы прикоснулись к ее груди. Он сосал ее, как тот младенец, при рождении которого она вчера присутствовала.

И, в то же время, совсем не как ребенок.

Бет не могла себе представить, что мужчина может делать это с женщиной. Обезумев от страсти, она резко рванула его рубашку. Дункан задержал прорвавшийся было довольный смех. Все так, как он мечтал, как он надеялся. Слова Бет были холодны, но в груди ее билось сердце дикой кошки. Но и сам он сейчас был диким котом. Дункан поднял Бет и поставил на ноги. Она предстала перед ним нагой, как в ту первую ночь.

Его взгляд скользил по ней, распаляя ее кровь.

— Ты сейчас прекраснее, чем была тогда! — воскликнул он. И даже теперь она покраснела.

— Я думала, что ты спал.

— А я решил, что оказался в раю.

Сорвав с себя рубашку, Дункан отшвырнул ее в сторону. Он жаждал чувствовать ее тело, наслаждаться каждой частичкой — всем, что только у нее было. Пожалуй, он вел себя так, словно и для него это тоже было впервые.

Что ж, такое у него действительно было впервые.

Она не понимала, что за безумие овладело ею. Она понимала только, что это безумие и что оно ей нравится.

Нерешительно, неловкими пальцами, она коснулась материи его бриджей. Ей захотелось устранить этот барьер.

— Ты одет, а я нет. Это нечестно! — возмутилась она. Казалось, что кончики ее пальцев пылали, обжигая его кожу, хотя она касалась лишь прикрывавшей ее ткани.

«Нечестно? Да, в самом деле», — подумал он. Нечестно, когда охотник превращается в добычу. Но сейчас он с радостью становился преследуемым, ведь его преследователем была она.

— Я всегда буду честен с тобой, Бет. Всегда. — Он произнес эти слова с улыбкой, но в них тем не менее было куда больше правды, чем она могла предположить, больше, чем она могла в это поверить. Дункан сам ужаснулся глубине охвативших его чувств, которые вместе с кровью растекались по его венам, словно речные воды, вздувшиеся после ливня. Он всегда был хозяином своих чувств — даже и в ту ночь, в имении своего отца. Никогда прежде ему не приходилось прикладывать усилия, чтобы держать себя в узде.

Ибо сейчас это было необходимо.

Чувства к Бет рвались из его сердца, из самой глубины его души. Они держали его крепче, чем любая железная цепь, выкованная в подземельях лондонского Тауэра. Дункан хотел, чтобы эта женщина принадлежала ему всегда. Именно такой, какой была сейчас.

Что бы она сказала, если бы узнала об этом?

Дункан не столько помог, сколько позволил Бет самой раздеть его. Он задержал дыхание, почувствовав, как длинные, тонкие пальцы девушки скользят вдоль его бедер. Когда его бриджи упали на пол, он отбросил их в сторону и почувствовал, что сгорает от нетерпения.

Он жаждал войти в нее прямо сейчас, но вместо того, чтобы сразу устремиться к конечной цели, взял руку девушки и нежно поцеловал ее ладонь. Он почувствовал, что она дрожит — не от холода, а от страсти, и сердце его наполнилось ликованием.

— Иди ко мне, Бет, я покажу тебе, как это делается, — прошептал Дункан.

И ей стало страшно.

Она боялась того, что будет дальше. Боялась, что все это кончится до того, как она достигнет конца пути. Никогда прежде она не знала такого смятения.

Но как только его губы коснулись ее губ, как только его тело прижалось к ее телу и они упали на постель, все ее сомнения улетучились. У нее не осталось ни одной мысли, кроме желания идти за ним туда, куда он ее поведет.

Когда Дункан прикоснулся к Бет и его ладони заскользили по его гладкому телу, она застонала, не потеряв, однако, единственной своей мысли и единственной цели. Она хотела, чтобы он принадлежал ей так же, как она будет принадлежать ему.

Дункан уже давно потерял счет женщинам. В свое время они доставляли ему бесконечное удовольствие, но теперь он не мог вспомнить ни одной из них. По существу, можно было сказать, что у него не было женщин вообще. Сама память о них сгорела в объятиях Бет.

Угли, которые раздула в его душе эта девушка, чувства, которые она в нем пробудила, были чем-то необыкновенным и совершенно непознанным. Ему хотелось упасть перед ней на колени в экстазе поклонения и благодарности. Он наслаждался пиром, который она устроила в его честь. И за каждую тайну, которую он открывал ей, одаряла его своей тайной. Дункан почувствовал, что стал совсем другим человеком, и не узнавал себя.

Бет вся была страсть и огонь. Она оказалась такой прекрасной возлюбленной, о которой он не мечтал даже в самых смелых своих фантазиях. Лишая его всех сил, она в то же время придавала ему новую силу.

Сама Бет не смогла бы объяснить, что с ней происходит. У нее для этого просто не было слов. Она чувствовала, что сгорает от желания, от мучительной жажды. Чем больше он ласкал ее, тем больше она хотела новых ласк. Чем больше он ее целовал, тем более страстно она искала его губы.

Когда Дункан почувствовал, что он уже больше не может сдерживать себя, он перевернул ее на спину, удерживаясь над ней.

Вот и пришло время.

Заглянув в ее затуманенные страстью и все еще такие невинные глаза, Дункан подумал, что ей осталось совсем недолго оставаться невинной. Он прижал ее лицо к своей груди. Он навсегда останется для нее первым мужчиной, и не имеет значения, кто будет любить ее потом. Эта женщина всегда будет принадлежать только ему.

Опираясь на локти, Дункан взял ее лицо в свои ладони.

— Тебе будет больно, Бет, — прошептал он. Ему очень хотелось, чтобы это было как-нибудь по-другому! — Я очень жалею об этом. Не хочу причинять тебе боль.

Ей показалось, будто она тонет в его глазах, как в зеленых морских волнах. Но теперь у нее не было страха. Бет еще никогда не чувствовала себя такой уверенной и улыбнулась ему уголками губ.

— Мне будет хуже, если ты не сделаешь этого.

Начиная с этого момента, Дункан потерял всякую власть над собой.

Бормоча ей ласковые слова и обещания, которые она все равно — он это знал — не слышала, Дункан как победитель вошел в крепость и сам стал ее пленником.

Бет оцепенела, испытав ту боль, о которой он ей говорил. Но эта боль тут же прошла, сменившись бушующим пожаром страсти. Пожар этот загорелся в тот момент, когда Дункан проник в нее и начал двигаться то вверх, то вниз. Бет, не желая отстать от него, сделала то же самое, и их тела слились в любовном гимне, который голуби поют на рассвете.

Этот гимн превратился в разгульную, неистовую моряцкую песню, и ритм этой песни становился все неистовее, все яростнее, словно буря, вздыбившая океан. И наконец они вдвоем достигли гребня самой высокой волны. Бет выкрикнула его имя, но его плечо, в которое она вцепилась зубами, заглушило этот крик.

Обессиленный и ошеломленный, Дункан вновь вернулся на землю, хотя по-прежнему был как в тумане и боялся, что в конце повел себя с ней слишком грубо. Он почувствовал, как под ним дразняще опускаются и опадают ее нежные груди. Даже и теперь, усталая и выдохшаяся, она все еще возбуждала его. Дункан чувствовал, как снова воспламеняется в ее объятиях. Что же она была за женщина, если ей удалось так быстро пробудить в нем новое желание и притом без каких бы то ни было усилий?

Собрав последние силы, Дункан приподнялся на локтях и взглянул ей в лицо.

— Бет?

Если бы она попыталась, то наверняка могла бы, протянув руку, схватить целую пригоршню звезд. Благодаря своему возлюбленному, она чувствовала, что сможет сделать все, что пожелает.

— Я все еще здесь, — пробормотала она, закрывая глаза. По ее телу разливалась сладостная истома.