После возвращения в Вашингтон Адаму не давал покоя вопрос, стоит ли рассказать Максу о своем последнем разговоре с Хартнеллом. Его наставник и без того уже был огорчен тем обстоятельством, что пациент, которого он принимал за президента Соединенных Штатов и ради которого поступился принципами, на поверку оказался совсем другим человеком. А если Макс узнает, что Босс, пользуясь своим влиянием, собрался помочь ему получить Нобелевскую премию, то, учитывая его щепетильность, это может навсегда дискредитировать в его глазах самую высокую научную награду.

Как бы то ни было, стоило завести разговор о Нобелевской и высказать мнение, что Макс уже давно ее заслужил, – реакция была неизменной: профессор лишь небрежно отмахивался:

– Если мне и суждено ее получить, то лучше уж, чтобы это произошло позднее. Томас Элиот был прав, когда говорил: «Нобелевская – это приглашение на ваши собственные похороны. Ни один нобелевский лауреат не сделал ничего знаменательного после ее получения».

– В таком случае скажи, как мне поступить, если завтра тебе позвонят из Стокгольма, – подыграла ему Лиз. – Звать тебя к телефону или нет?

– А тебе известно, – как обычно, ушел от разговора профессор, – о существовании шведского стола, где одной селедки больше двадцати видов? О стейке из копченой оленины я уж и не говорю.

– Тогда надо соглашаться, – высказался Адам. – Хотя бы из гастрономических соображений.

Вопрос был закрыт на этот раз. После непродолжительного молчания Макс, вновь став серьезным, вдруг заявил:

– Да и вообще, меня никогда не выберут – я же на конференции не езжу. Я в эти игры не играю.

Лиз улыбнулась. Она знала, что в таких случаях мужу требовалась ее поддержка.

– Дорогой, поскольку ты не политик, я думаю, Нобелевскому комитету иногда не грех удовольствоваться таким скромным мотивом, как гениальность.

Они продолжали непринужденно беседовать – хотя в доме Рудольфов любой разговор неизменно вертелся вокруг самых серьезных тем. После оживленного обсуждения художественных достоинств возрожденного Сарой Колдуэлл «Орфея» Монтеверди Лиз принесла еще чаю и небрежно спросила:

– Теперь, когда вы излечили своего загадочного больного, что титаны мысли готовятся исполнить на бис?

– Лиз, – принялся объяснять Макс, – эта лимфосаркома была не совсем в русле наших исследований. У нас просто позаимствовали мышек, чтобы испробовать на них чужие теории. Не забывай, наша лаборатория называется иммунологической, а аутоиммунных заболеваний не счесть, их можно изучать до бесконечности. И конечно, никто не отнимал у нас темы по злокачественной анемии.

– Это я понимаю, – возразила жена. – Ваша лаборатория похожа на цирк, а вы двое всегда оказываетесь в центре арены.

– Не переживай, – с деланным неудовольствием произнес Макс. – Когда мы примем какое-то решение, ты узнаешь о нем первая.

– Мне нужно обсудить с тобой один серьезный проект, – как-то объявил Макс.

– Что-нибудь новенькое? И давно скрываешь?

– Лет десять, наверное. – По каким-то ноткам в голосе учителя Адам догадался, что тот если и преувеличивает, то совсем немного.

Они заперлись в кабинете Макса, отделенном от внешнего мира стеклянными перегородками.

– Для меня это очень трудный разговор, – смущенно начал старик. – Скажи честно, до тебя не доходили слухи о том, почему у нас с Лиз нет детей?

– Меня это совершенно не касается.

– Порядочность отдельных людей не способна остановить распространение сплетен, мой мальчик. Ты хочешь сказать, что никогда не слышал в коридоре шепотка о том, что я отказался от детей, чтобы не отвлекаться от научной работы?

Адам посмотрел наставнику прямо в глаза и убежденно произнес:

– Во-первых, я этого ни разу не слышал. А во-вторых, я в это не верю.

– Что ж, спасибо, – ответил Макс. – На самом деле мы оба очень хотели ребенка. И Лиз беременела не меньше четырнадцати раз.

– Четырнадцати раз?

– В большинстве случаев беременность прерывалась так скоро, что только врач мог бы сказать, что она вообще имела место. И ни один человек в нашем блистательном гинекологическом отделении, похоже, не в состоянии объяснить, в чем тут дело. Поэтому я занялся этим вопросом сам. И вскоре обнаружил, что достаточно большое количество женщин проходят через это мучение по многу раз, прежде чем окончательно капитулируют. Это беда, безмерно омрачающая им жизнь. И одновременно загадка, которую наука еще не разгадала.

Он поднял глаза, лицо его раскраснелось от нахлынувших чувств.

– Макс, вспомни, сколько ночей мы с тобой провели в лаборатории, поверяя друг другу самое сокровенное. Как получилось, что ты ни словом не обмолвился об этих своих переживаниях?

– Просто не хотел грузить тебя проблемой, с которой ни ты, ни я не можем ничего поделать. Но я уже лет десять собираю информацию.

– За моей спиной?

Макс кивнул.

– Я подрабатывал в гинекологической клинике города Марблхед, которая специализируется на привычных выкидышах. – Он похлопал рукой по компьютеру и сказал: – У меня все здесь. Не хватает только твоих мозгов.

– Ладно, шеф. Но что-то мне подсказывает, что раз Бэтман кличет Робина, значит, решение у него уже почти созрело.

– Между прочим, ты угадал, вундеркинд ты эдакий. Я, конечно, дам тебе распечатки, но думаю, ты согласишься с моей базовой гипотезой: эти выкидыши могут быть следствием отторжения женским организмом плода как чужеродного тела – подобно реакции, наблюдавшейся у первых больных с пересаженным сердцем и почками. Мои опыты на мышах показали, что организм некоторых женщин вырабатывает антитела, токсичные для плода. – Он нагнул голову и пробурчал: – Подозреваю, что моя маленькая Лиз принадлежит к такой породе «мышек».

– Представляю, как вы настрадались, – сочувственно прошептал Адам.

– Не совсем так. Лиз, конечно, мучилась, я же только ждал. – Профессор решительно перешел на деловой тон и объявил: – Ну так что, займемся делом? Твой компьютер уже подключен к моей базе данных, для входа тебе нужен только пароль.

– И какой же он?

– Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом. А ну угадай!

– «Блинчик»?

– У тебя потрясающее научное чутье.

– Благодарю.

– Не благодари, мальчик мой. Я только что взвалил на твои плечи задачу неимоверной тяжести.

– Знаю, – кивнул Адам. – Но согласись, есть разница – ставить абстрактный эксперимент или видеть, как твои изыскания помогают конкретному человеку. – И тихо добавил: – Даже если для Лиз будет уже поздно.

Имея в своем распоряжении базу данных, лаборантов и подопытных мышей, Адам относительно легко перенес свои исследования из «головы» Макса в кабинеты иммунологической лаборатории № 808. Кроме того, уже собранная информация давала ему и его сотрудникам ключ к тому, с чего, собственно, следует начать.

От Макса он знал, что некоторый прогресс в смежных областях медицинской науки уже достигнут.

– Мне доподлинно известно, что в Сандосе близка к завершению разработка иммунодепрессанта, благодаря которому пересадка органов станет самым обыденным делом.

– Отлично, – обрадовался Адам. – Нам остается только найти его аналог, который позволит подавить реакцию отторжения при беременности.

– Точно, – улыбнулся Макс. – А потом сразу пойдем обедать.

Адам трудился не покладая рук. Каждую минуту, свободную от приема больных и родовспоможения, он проводил в лаборатории.

Как-то вечером в лаборатории зазвонил телефон, резко прервав тишину, в которой рождались научные открытия.

– Адам, тебя, – сказала микробиолог Синди По. – Женский голос. И очень сексуальный притом.

Адам, с головой погруженный в размышления, не сразу отреагировал на сообщение о том, что ему звонит «сексуальный женский голос», да еще так поздно вечером. С отсутствующим видом он взял телефонную трубку: