И Сэнди испытал облегчение, когда разговор зашел о чем-то понятном им обоим – о планах на будущее. Они несколько раз совершали долгие прогулки по берегу океана в Санта-Монике и делились друг с другом своими самыми дерзновенными мечтами.

Старший Рейвен мечтал о широком экране – о большом кино со звездами первой величины за большие деньги. А больше всего о том, чтобы в титрах значилось: «Фильм Сидни Рейвена».

Для Сэнди же пределом мечтаний был мир биохимии, тут он хотел бы властвовать безраздельно. Особенно в генетике. Когда он попытался объяснить отцу, какие возможности эта наука может открыть человечеству, тот с нежностью произнес:

– Ну что ж, можно сказать, что в каком-то смысле мы с тобой заняты одним делом. – Он положил руку сыну на плечо. – Ты будешь воссоздавать жизнь в пробирке, я – на широком экране.

Они отлично понимали друг друга.

Тут Сидни, со своей извечной склонностью к чрезмерной патетике, стал мечтать о том времени, когда он получит «Оскара», а сын – Нобелевскую премию. И произойти это должно было в один год.

– Пап, у тебя слишком бурное воображение, – засмеялся Сэнди.

– Поэтому я и работаю в кино, сынок.

Никогда еще отец и сын не были так близки, даже в те времена, когда находились вместе триста шестьдесят пять дней в году.

Из первой поездки на Западное побережье Сэнди привез загар и уверенность в себе. Этой уверенности, во всяком случае, ему хватило для того, чтобы опустить в автомат монетку и набрать номер прекрасной мисс Таубман – просто чтобы поздороваться.

Нельзя сказать, чтобы она с особым восторгом восприняла его звонок – но только до того момента, как он напомнил, где провел каникулы. Тут ее голос разом смягчился, и Рошель предложила встретиться в кафе «Шрафтс».

Войдя в заведение, Сэнди внимательно осмотрелся, но Рошель нигде не было. Потом он увидел ее в кабинке рядом с музыкальным автоматом – красавица уже заняла место и поджидала его.

Рошель помахала рукой, Сэнди поспешил к ней.

– Прости меня, Рошель, – бросился он извиняться, – я тебя сразу не узнал. Ты мне не сказала, что ты теперь блондинка. И что ты… – Он осекся, чуть растерянно глядя на ее лицо.

Она закончила за него:

– Я сделала это еще весной, во время пасхальных каникул. Что скажешь? По-моему, мне попался не врач, а кудесник. – Она покрутила перед ним головой. – Как тебе мой новый нос?

Сэнди искренне опечалился. Ему показалось, что прежняя Рошель была намного симпатичнее.

Он вдруг с огорчением подумал, что никогда больше не увидит того милого лица. Операция превратила ее из одухотворенной мадонны в куклу Барби.

– Да, действительно, – послушно поддакнул он, – потрясающе.

– Конечно, поначалу я сопротивлялась, – рассказывала девушка. – Но мой агент убедил меня в том, что без классического профиля в кино мне ничего не светит. А теперь расскажи мне о Голливуде. Все-все!

Сэнди сделал знак официанту, а Рошель завела разговор, которого устыдился бы и сам Нарцисс.

– Лето выдалось на удивление удачным. Не поверишь, мне дали столько ролей! Сначала были два спектакля по современным пьесам, а потом даже «Ромео и Джульетта». И ко мне за кулисами подходил сам Джо Папп. Знаешь такого продюсера?

– Слушай, это же замечательно! – пролепетал Сэнди, чувствуя себя никчемным и совершенно потерянным. С Рошель Таубман они теперь играют в разных лигах. Он все лето был зрителем, а она играла на сцене.

– Ну давай же, – попросила она, – выкладывай поскорей свои новости. Что сейчас снимает твой отец?

Он рассказал ей про студию, про обезьян. И про «Фрэнки».

– Судя по всему, – подытожил он, – это будет небывалый успех.

– Звучит потрясающе, – подхватила Рошель. – А на главную женскую роль актрису уже взяли?

– Насколько мне известно, там нет крупной женской роли.

– Как это? – удивилась она. – Но я сама читала, что это будет мюзикл. Там непременно должна быть героиня. Да… – Она махнула рукой. – Что мне-то волноваться? Наверняка возьмут Джулию Андерс.

– Если хочешь, я спрошу у отца, – великодушно предложил Сэнди.

– Ну, я не хотела бы тебя утруждать, но… – Рошель, разумеется, тут же с жаром ухватилась за подвернувшуюся возможность. – Самое большее, о чем я могла бы тебя попросить, – это кинопробы. А там пусть твой отец решает.

А затем, словно устыдившись своего энтузиазма, тихо пробормотала:

– Прости, мне не следовало использовать дружеские отношения.

– Нет-нет, что ты, – поспешил возразить Сэнди. – Для чего же тогда друзья? Сегодня же позвоню папе.

– Знаешь, Сэнди, ты замечательный парень, – радостно проговорила Рошель. – Как с отцом поговоришь – перезвони мне, хорошо? В любое время. Буду ждать!

Впервые со дня их знакомства в детском саду Сэнди Рейвен твердо знал, что сегодня Рошель Таубман будет действительно с нетерпением ждать его звонка.

То, что поведал Сидни, можно было отнести к разряду горько-сладкого известия. Сладкого для Рошель и горького для него самого.

Как выяснилось, студия пустилась в экономию, и у руководства возникли сомнения относительно целесообразности запуска нового мюзикла, хотя сама идея «Фрэнки» была всем по душе.

В то же время, поскольку Сид работал еще над тремя проектами, он не сомневался, что сможет устроить для Рошель прослушивание для поступления в актерскую школу «Фокс». Это было не столько учебное заведение, сколько коллекция самых красивых актеров и актрис, потенциальных героев-любовников и донжуанов, из которых здесь лепили звезд.

Сид пообещал, что, когда студия в очередной раз приедет отбирать людей в Нью-Йорк, пассию сына непременно прослушают.

Рошель была преисполнена благодарности.

– Сэнди! – закричала она в трубку. – Как жаль, что ты не здесь! Я бы тебя обняла и расцеловала.

«Ради такого дела могу и подгрести», – подумал он. Но вслух ничего не сказал.

Сид Рейвен слово сдержал. Зимой, когда студийные вербовщики рыскали по Восточному побережью в поисках будущих звезд, Рошель не просто прослушали, но еще и сняли кинопробы. Было решено, что, хотя Рошель немножко плосковата «на верхнем этаже» (это был конфиденциальный комментарий), она оставляет впечатление не просто красотки, но даже довольно убедительной актрисы. Но и одной внешностью она заслуживает поступления в школу-студию. С испытательным сроком на три года.

Рошель спешно собиралась в Калифорнию, и у нее почему-то не нашлось времени для Сэнди. Но, находясь в самолете, когда надо было убить пять часов полета, отделявших ее от края чудес, она все же черкнула записочку на листке казенной бумаги: «Никогда не забуду того, что ты для меня сделал».

Однако, сойдя с трапа в аэропорту Лос-Анджелеса, Рошель позабыла опустить письмо в ящик.

Объявили рейс Тони.

– Адам, – как заклинание, повторяла она, – если хочешь, я с удовольствием останусь.

– Тони, все в порядке, – сказал он, желая сохранить свою эмоциональную независимость. – Я справлюсь.

Но, едва сев в машину, Адам тут же затосковал. Он вдруг понял, что не в силах ехать домой. Мало того что квартира хранила воспоминания о Максе, теперь в ней недоставало еще и Тони.

И он направился в единственное место, где мог рассчитывать на понимание и, главное, поговорить о Максе Рудольфе.

Интуиция его не подвела. Большинство сотрудников собрались в лаборатории, движимые желанием почтить память своего руководителя. К моменту появления Адама разговор уже велся, насколько было возможно, в юмористическом ключе: все вспоминали «старые добрые времена» и чудачества босса.

Кое-кто перебрал с выпивкой, в том числе и биохимик Роб Вайнер, который вдруг пробормотал:

– Я хорошо знаю Макса, и можете мне поверить: где бы он ни был, он будет продолжать свои нежданные воскресные визиты.

Потом до Адама донесся разговор, который лучше ему было бы не слышать.