— Если не ошибаюсь, Джоел проходит весьма серьезный курс физиотерапии…

— Да, но этого мало. Как насчет методов, о которых я прочла в Интернете? Сенсорная стимуляция, джитерапия? Почему он не получает всего этого?

Доктор Краусс устало потупился: ему опять предстояло заполнять бездонную брешь между медицинским знанием и претензиями родственников.

— Видите ли, миссис Литвинов, очень многие так называемые терапии, о которых пишут в Сети, не имеют или почти не имеют научного обоснования.

— На днях я читала статью о каком-то враче — не о шарлатане, о настоящем враче, — так вот, он вживляет электроды в мозг пациентов, находящихся в коме, и больные начинают реагировать.

— Потрясающе, правда? Но если копнуть поглубже, то выяснится, что у этих пациентов еще до начала лечения наблюдалась реакция на некоторые раздражители…

Одри прервала лекцию:

— У меня не создалось впечатления, что вы делаете все, что в ваших силах.

— Поверьте, — доктор Краусс слегка покраснел, — вы ошибаетесь. Вряд ли в Америке найдется другое учреждение, которое предложило бы Джоелу более агрессивный курс терапии, чем наш. — По-петушиному закинув голову, он расслабил узел на галстуке. — Думаю, мы задали верные параметры, соответствующие нашим ожиданиям, и это очень важно.

— И чего же вы ожидаете?

— Ну, Джоел не молод. И он перенес тяжелый инсульт…

— Я в курсе, — перебила Одри. — Доктор Сассман считает, что никто не в силах предсказать, как пойдут дела у Джоела. Но надежда на улучшение сохраняется по крайней мере в течение года, и за этот год может произойти все что угодно, вплоть до полного выздоровления.

— Да-а-а… — Доктор Краусс примерялся разом и согласиться с мнением коллеги, и опровергнуть его. — В принципе доктор Сассман прав. Мы не можем доподлинно знать, как будут развиваться события. Но мы можем строить разумные предположения, основываясь на предыдущем опыте… — Он замялся. — Наверное, здесь не подходящее место для таких разговоров. Будет намного лучше, если мы побеседуем в моем кабинете, когда у меня будет больше времени…

— Нет уж, договаривайте!

Краусс тяжело вздохнул:

— Джоел находится в вегетативном состоянии. Каждый день пребывания в коме уменьшает его шансы на приемлемое качество жизни в будущем. Знаю, вы категорически против отключения вашего мужа от аппаратов жизнеобеспечения, хотя многие родственники в подобных случаях приходят к осознанию…

Одри ошеломленно таращилась на врача; еще немного — и глаза у нее вывалились бы из орбит.

— Да что с вами? — закричала она. — Или вы прогуляли тот день в колледже, когда ваши сокурсники давали клятву Гиппократа?

— Миссис Литвинов, я должен…

— А, — Одри резко взмахнула рукой, — да пошли вы.

Шагая назад к палате, она, чтобы избавиться от рези в глазах, по-детски терла их костяшками пальцев. Об этом подонке надо сообщить в медицинский совет. И его вышвырнут из больницы пинком под тощий зад. Одри сжала кулаки с такой силой, что на ладонях полумесяцем отпечатались следы от ногтей.

В палате Джоела Ханна, навалившись на поручни кровати, разговаривала с сыном. Одри задержалась на пороге, глядя на крупные пылинки, лениво кружащиеся в сероватом освещении, и слушая, как свекровь что-то умиротворяюще бормочет, не получая ответа. Затем Одри подошла к кровати, села рядом. С каждым днем, чудилось ей, муж все меньше походил на того Джоела, которого она знала и любила. Кроме проводков ЭКГ, крепившихся к груди, и катетера на мочевом пузыре, из горла Джоела торчала трахеотомическая трубка, из желудка — трубка, искусственного кормления, а макушку покрывал прибор, измерявший внутричерепное давление. Скоро под этим напластованием приспособлений, поддерживающих жизнь, Джоела совсем не будет видно.

К злости на врача примешивались угрызения совести: Одри поймала себя на лицемерии. Они с Джоелом никогда не впадали в сентиментальность, когда речь заходила об их собственной смерти. Их реплики на этот счет звучали намеренно иронично.

— Когда я не смогу самостоятельно пописать, — несколько лет назад сказал ей Джоел, у которого начались проблемы с простатой, — сдай меня на скотобойню. Пусть из меня сделают собачьи консервы.

Глядя на людей, толкующих о святости человеческой жизни и требующих, чтобы их обожаемому родственнику длили существование, хотя этот родственник давно превратился в овощ, супруги Литвиновы лишь сокрушенно качали головой: «Рехнулись, бедняги». И как же они радовались своей антирелигиозности, ибо лишь атеизм способен должным образом подготовить человека к тому, как с достоинством встретить свою кончину.

— Нам нечего бояться, — говорил Джоел. — Мы знаем,что больше ничего нет.

Но теперь, вне уютной атмосферы послеобеденных дурачеств, теперь, когда Одри лоб в лоб столкнулась с вероятностью пережить мужа, она поняла, какой трусливой была их тогдашняя бравада. Сколько они сэкономят государственному здравоохранению, удушив друг друга полиэтиленовыми пакетами? Чем они были, эти остроты, если не жалкими увертками? Лишь бы не глядеть в глаза ужасу небытия.

Подавшись вперед, она неловко погладила руку Джоела, чуть ли не целиком скрытую под сбруей проводов. Она любила его руки — сухие, плотные ладони, длинные пальцы с выпуклыми костяшками. У него не прикосновение, шутила она, но секретное оружие, волшебный бальзам от всех супружеских разногласий.

Она вспомнила, как 34 года назад Джоел пришел проведать ее в больницу «Гора Синай», где она рожала Карлу и куда ее доставили на «скорой». Девочка появилась на свет накануне ночью с помощью кесарева сечения, а Джоел в это время не находил себе места в бостонском аэропорту, накрытом туманом. Когда он наконец явился, шумный, веселый, Одри уже полдня лежала на больничной койке. Она с обидой наблюдала, как он скачет по палате, как тают медсестры, сраженные его обаянием, как он, склоняясь над дочкой, напевает вместо серенады песенку из мюзикла «Карусель».

— Спасибо, что пришел, — процедила Одри, когда Джоел передал ребенка медсестрам и они остались одни.

— О-о, бедненькая моя. — Задернув прикроватную занавеску, он улегся рядом с ней.

— Скотина, бросил меня одну.

— Но я рвался к тебе, любимая…

— Не надо было вообще уезжать! Поперся в Бостон, когда у тебя жена на сносях.

— Милая… — Засунув руку под одеяло, он погладил ее распухшие, сочащиеся груди, скользнул ладонью на перевязанный живот, потом вниз, к болотистому месиву между ног.

— Ох, я сейчас просто отвратительна, — проворчала Одри. — Из меня отовсюду течет.

Джоела это не пугало. В нем не было ни капли брезгливости, с какой мужчины обычно относятся к женской биологии. Он любил ее тело целиком, со всеми выделениями.

— Прости, детка. Я правда переживал. Было оченьбольно, когда они тебя резали?

— Не особенно, — призналась Одри. — Словно кто-то роется в нижнем ящике моего комода.

— Молодчина, — рассмеялся Джоел.

И снова тихонько запел песенку из «Карусели», но на этот раз для нее.

— Черт! — прошептал Джоел, схватившись за мошонку. — Когда мы опять сможем трахаться?

Ранним вечером, паркуясь у своего дома, Одри заметила Джин, перебегавшую через улицу.

— Привет! — крикнула Джин. — Похоже, я как раз вовремя!