— Отлично выглядишь, приятель! — объявил он, разжав объятия. — Просто замечательно! — Он потер пальцем круглый отпечаток пуговицы от своего костюма, оставленный на щеке Хассани.

Однако на это жаркое приветствие ушло столько энергии, что Джоела зашатало. Он сел и уставился прямо перед собой, пытаясь унять головокружение.

Спустя некоторое время в зале появился судебный клерк.

— Встать, суд идет, — приветливо обратился он к публике.

С трудом поднявшись, Джоел услыхал звонкий хруст, раздавшийся у него в голове, — словно кто-то наступил на сухую ветку, и одновременно начало темнеть в глазах, тьма надвигалась откуда-то сбоку. Не сесть ли, подумал Джоел, но в этот момент пол поплыл у него под ногами.

Когда Джоел упал, мгновенной реакции не последовало. Позже некоторые признавались, что приняли обморок за очередной адвокатский трюк Джоела. Но спустя несколько секунд все завертелось. Подбежала стенографистка и пощупала пульс. Журналисты ринулись вниз передавать свежую новость в редакции. Кейт попросила полицейского вызвать по рации «скорую». Хассани, наклонившись к Бахману, вежливо справлялся, где ему теперь искать другого адвоката.

В доме у Центрального парка, в светлой просторной гостиной, где из-за книг не было видно стен, сидела Одри, попивая чай со своей подругой Джин Химмельфарб. Сюда Одри заглянула по пути в «Коалицию бездомных», где раз в неделю безвозмездно дежурила. Тем утром бригада строителей приступила к перепланировке кухни Джин, и приятельницы слышали друг друга через слово: в прихожей рушили стену.

— Конечно, — почти орала Одри, потрясая номером «Нью-Йорк пост», — эти фашисты любят выставлять Джоела несовременным и утратившим влияние. Но никаких доказательств его «отсталости» привести не могут, поэтому норовят его маргинализовать.

— М-м. — Подтянув ноги с пола. Джин обхватила колени руками и прижала их к груди. В свои шестьдесят пять эта высокая розовощекая женщина сохраняла повадки непоседливой девчонки, а несуразные головные уборы лишь дополняли облик «озорницы». Сегодня Джин, к неудовольствию Одри, напялила желтую панамку вроде тех, что красуются на головах юных разносчиков газет; панамку для нее связала внучатая племянница. — И все же, когда люди нервничают из-за таких, как Хассани, их можно понять.

Одри подалась вперед:

— Еще раз?

— Я говорю, что в наше время нервозность, связанная с террористами, легко объяснима.

— Ты о нем? — с некоторым раздражением переспросила Одри.

В политических делах на Джин никогда нельзя было положиться. Они познакомились тридцать лет назад на сборе средств для Африканского национального конгресса, и уже в первую встречу Одри была вынуждена отчитать Джин за чистоплюйские высказывания о «безобразном поведении» палестинцев. С тех пор Одри неутомимо трудилась, дабы рассеять хотя бы самые вопиющие заблуждения подруги в области международной политики, но значительных успехов так и не добилась. У Джин было доброе сердце, и чутье никогда ее не подводило, но, предоставленная самой себе, она сразу же становилась на сторону комментаторов из «Нью-Йорк таймс», воспринимая их статьи как Священное Писание.

— Надеюсь, ты понимаешь, — продолжила Одри, — что в этой стране развязана чертова охота на ведьм?

— Ну да, — согласилась Джин, — этоя понимаю… Но иногда даже охотникам на ведьм удается поймать настоящую ведьму, верно?

— «Настоящую ведьму»? О господи! Ты что, предлагаешь упечь за решетку всех смуглых американцев? Ведь, собственно, этим наше правительство теперь и занимается.

— Нет конечно, не дай бог. Но… а что, если Хассани, вернувшись из Афганистана, действительно замышлял взрывы во имя Аллаха?

— Бред, — поморщилась Одри. — Нам просто пытаются задурить головы байками о воинах Аллаха. А ведь Аль-Каида — вовсе не религиозная организация, но политическая.На всех углах только и кричат, что об исламском фундаментализме и религиозных фанатиках, хотя совершенно очевидно, что, когда люди примыкают к бен Ладену, вера тут ни при чем.

— Разве? То есть… неужели никтов Аль-Каиде не вдохновляется религией?

Как обычно в дискуссиях с Одри, Джин упрекала себя, что не удосужилась прочесть побольше материалов на обсуждаемую тему. Она была уверена, что Одри не права насчет Аль-Каиды, — или, по крайней мере, не совсем права, — но с самого начала догадывалась: ее робкий протест обречен. Джин полагала правильным и даже благотворным с гражданской точки зрения не забывать о нюансах и о том, что все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Но, увы, спор подобными аргументами не выигрывают.

— Не-е-ет, — Одри энергично помотала головой, — категорически нет. Гнев, который движет взрывниками-смертниками, — это политический гнев. Абсолютно рациональный и направленный против американской гегемонии.

Джин оттопырила ладонью ухо:

— Против чего?

—  Американской гегемонии, Джин.

— Ах да… Но разве они не ненавидят нас еще и за то, что мы неверные?

— Что?

— Я говорю… по-моему, религия тут все-таки замешана.

Одри закатила глаза: о боже, боже.

— Именно этого и добивается администрация Буша, чтобы ты. Джин, поверила в их брехню. Они ненавидят нашу свободу… конфликт цивилизаций… мы бомбим Афганистан, чтобы умненькие афганские девочки могли пойти в школу.Чушь собачья. Они воюют, потому что мы поддерживаем Израиль и прочие пакостные режимы на Ближнем Востоке. А мы воюем, потому что через Афганистан проходит толстый жирный нефтепровод.

Джин молчала. Она не сомневалась, что в истории с Афганистаном много вранья и нарушений закона, но разговоры о нефтепроводах и тайных договоренностях — те же сплетни, только более «возвышенные», разве не так? И откуда Одри знать, что на самом деле послужило причиной этой войны?

— И все же, — сказала она наконец, — Талибан был довольно ужасным режимом.

Одри поставила чашку на стол, потянулась:

— Киска, в мире полноужасных режимов.

Джин вздохнула. Некоторые люди обладают даром убеждения — талантом всегда находить дорогу в темных джунглях мировой политики и твердо заявлять: «Все ясно. Следуйте за мной». Одри была из таких людей. Впрочем, как и все в семействе Литвиновых, хотя и в разной степени. Наверное, это у них в генах. Однажды Джин смотрела фильм о Первой мировой войне: взводу французских солдат приказали перебросить пушку однополчанам, накрытым вражеским огнем. Неделями они возили эту пушку по бездорожью, теряя товарищей одного за другим. Кого-то убили. Кто-то дезертировал. Или свалился от истощения. Положение было самым отчаянным, но даже когда выяснилось, что пушка неисправна, командир взвода упрямо отказывался бросить орудие и повернуть назад. Упрямством Одри немного напоминает того командира, подумала Джин. Десятилетиями она тащит на себе груз теоретических догм, веря, что ей выпала высокая честь любой ценой уберечь их от уничтожения. Ни перемены в обществе, ни разумные доводы не способны заставить ее отступиться от этой миссии. Даже события прошлого сентября сумели выбить ее из колеи лишь на пару часов. К обеду того дня, когда рухнули башни, когда весь Нью-Йорк, оцепенев, блуждал в тумане, Одри уже праздновала крушение мифа об американской исключительности и сравнивала атаку террористов с бомбежкой американскими военными суданской аспириновой фабрики в 1988 году. Скорость, с которой она обкатала в уме эту катастрофу и приладила к своему мировоззрению, изумляла, но и одновременно пугала.

— Кстати, о религии, — сказала Джин в надежде сменить тему. — Как дела у Розы? Она по-прежнему?..

Лицо Одри потемнело.

— О да, она по-прежнему отплясывает хору — назло нам, по-видимому.

Роза была младшей дочерью Литвиновых. На протяжении четырех лет она жила на Кубе, но, вернувшись полтора года назад, объявила, что ее вечная преданность делу социалистической революции приказала долго жить и она больше не верит в политическое решение мировых проблем. А недавно Роза нанесла еще один и куда более чувствительный удар в семейную челюсть, сообщив, что стала прихожанкой ортодоксальной синагоги в Верхнем Вест-Сайде.