— Что?

— Увези меня, — повторила Одри. — Я хочу уехать с тобой.

Ранним утром на верхнем этаже скрипучего дома в Гринвич-Виллидж спали Джоел и Одри. Полоска света, пробившаяся сквозь щель между занавесками, медленно укладывалась поперек одеяла. Одри еще плавала в далеком море сна. Джоел уже приближался к берегу, барахтаясь в шумном прибое. Волной его отбросило назад, в море; он застонал и сердито ударил ладонями по простыням. Вскоре, когда храп, похожий на клекот, достиг очередного крещендо, Джоел проснулся и поморщился от боли.

Вот уже два дня у него раскалывалась голова — в черепе пронзительно лязгало, будто какая-то остроконечная металлическая деталь отвалилась и теперь болтается, не находя себе места. Одри пичкала его «Тайленолом» и уговаривала пить побольше воды. Но не жидкость ему нужна и не таблетки, подумал Джоел, а механик. Он приложил ладонь тыльной стороной ко лбу и полежал так немного, словно нервическая героиня викторианского романа. Затем решительно сел и в хаосе, царившем на тумбочке, нащупал очки. Через несколько часов ему предстояло выступать в качестве адвоката на первом заседании по делу «Соединенные Штаты Америки против Мухаммеда Хассани». Вчера, перед сном, он внес кое-какие исправления в подготовленную речь, и теперь ему хотелось перечесть все заново.

Иногда, читал Джоел, в искреннем желании защитить нашу великую страну, мы, случается, хватаем через край. Иначе говоря, допускаем ошибки, грозящие гибелью тем самым свободам, которые мы стараемся сберечь. Я пришел сюда, чтобы сказать вам: привлечение к суду Мухаммеда Хассани — одна из таких ошибок.

Джоел оторвался от бумаг и, прищурившись, уставился в пространство, пытаясь оценить действенность этой риторики. Хассани был одним из Скенектадской шестерки — группы американских арабов из штата Нью-Йорк, побывавших в афганском тренировочном лагере Аль-Каиды весной 1998 года. Пятеро из группы уже успели заключить сделки со следствием. Но Джоелу сделки были отвратительны. Он уговорил Хассани проявить стойкость и не признавать себя виновным ни по одному пункту.

Вам говорят, что Мухаммед Хассани — пособник террористов. Вам говорят, что он ненавидит Америку и склонен оказывать содействие тем, кто стремится ее уничтожить. А теперь, позвольте, я расскажу вам правду о том, кто же такой Мухаммед Хассани. Подсудимый — американский гражданин, имеющий троих детей-американцев и вот уже пятнадцать лет женатый на американке. У него есть свой маленький бизнес, он владеет продуктовым магазином, спонсирует местную команду юных бейсболистов, и всю свою жизнь этот человек прожил и проработал в штате Нью-Йорк. Придерживается ли мистер Хассани твердых религиозных устоев? Да. Но, дамы и господа, помните: что бы ни пытался внушить вам прокурор, в этом зале мы судим не ислам. Высказывал ли мистер Хассани неодобрение американской международной политикой? Несомненно. Но о чем свидетельствует этот факт? О том, что мистер Хассани — изменник? Нет, этот факт лишь делает честь конституционным свободам, на которых основано наше государство.

Джоел строил защиту на том, что его клиента обманом заманили в тренировочный лагерь. Некий знакомый из мечети, которую Хассани посещал в городке Скенектади, намеренно ввел его в заблуждение, сказав, что он едет не в лагерь, но в религиозный центр.

Верно, четыре года назад Хассани отправился в Афганистан, полагая, что его путь лежит в духовную обитель. На последующих слушаниях вы узнаете, как он пытался, и не единожды, уклониться от обязательной военной подготовки и даже нарочно покалечил себя, чтобы не стрелять из реактивного гранатомета. Вы узнаете, сколь категорично он отказывался от предложений лагерного командования принять участие в разрушительных акциях на территории Соединенных Штатов. Дамы и господа, вы можете не разделять политических и религиозных воззрений мистера Хассани. Вы можете винить его в том, что он крайне неудачно выбрал место для поездки в отпуск. Но вы не можете, положа руку на сердце, признать его террористом или даже сочувствующим террору.

Джоел посмотрел на спящую жену. Одри не соглашалась с его адвокатской стратегией. Она твердила, что он должен защищать Хассани как этнического араба, испытывающего вполне законный гнев. В последнее время его жена по всем вопросам придерживалась более жесткой политической линии, чем сам Джоел. Он не обижался. Ситуация скорее забавляла его: подумать только, женщина, которой он в былые времена растолковывал азы марксистской теории о базисе и надстройке, теперь упрекает его в недостаточном радикализме! Он любил посокрушаться: мол, на старости лет Одри подалась в ультралевизну, но при этом в его голосе звучали те же интонации, что и у мужей, которые поддразнивают жен, самозабвенно тратящих деньги в гипермаркете. Джоел великодушно наделял женщин прерогативой на вздорные политические мнения. А кроме того, ему нравилось, когда в доме веяло старомодным экстремизмом: так он чувствовал себя моложе.

В 6.30, встрепенувшись, ожил будильник в радиоприемнике. Джоел отложил бумаги, стянул с себя липкие пижамные штаны, свернул их в комок и ловким движением забросил в корзину для грязного белья. В молодости он был хорошим спортсменом — чемпионом бруклинского района Бенсонхерст по гандболу — и до сих пор не утратил привычки заядлого физкультурника тренироваться при каждом удобном случае. Встав, он потянулся перед зеркалом в дверце шкафа. Пусть ему и семьдесят два, но нагишом он по-прежнему выглядит весьма недурно, решил Джоел. Крепкие ноги; широкая грудь, покрытая густыми завитками седых волос; пенис, толстый и достаточно длинный, чтобы дружелюбно поколачивать его по ляжке, когда Джоел зашагал в ванную.

На лестничной площадке он остановился. Снизу, под приглушенный вой пылесоса, доносилось монотонное насвистывание Джулии, сестры его жены. Джулия приехала из Англии два дня назад вместе с мужем Колином, и с тех пор она без устали и ропота порхала с ведрами, тряпками и обеззараживающими моющими средствами по тяжко вздыхавшей лестнице, словно какая-нибудь Флоренс Найтингейл, выхаживающая раненых в крымском полевом госпитале. Одри свирепела. И бесило ее не столько безмолвное осуждение ее собственных понятий о чистоте (так она говорила и, похоже, не лгала: Одри всегда была неряхой и гордилась этим), сколько пылкая вера Джулии в искупительную силу лимонной свежести и отсутствие всяких сомнений в том, что окружающие полностью ее поддерживают.

— Пусть дает волю своему гигиеническому неврозу у себя дома, я не против, — прошипела Одри накануне вечером, ложась спать. — Но зачем посыпать этими долбаными ароматизаторами мойковер?

Выйдя из ванной, Джоел надел спортивные штаны, рубашку и спустился вниз. С Джулией он столкнулся в коридоре второго этажа, она прилаживала к пылесосу специальную насадку для труднодоступных мест.

— Привет! Привет! — громко поздоровался Джоел, огибая свояченицу. Во избежание продолжительных контактов с Джулией он вел себя с ней так, словно был пассажиром мчащегося мимо поезда.

Колин сидел за кухонным столом и читал путеводитель по Нью-Йорку.

— С добрым утром, любезный хозяин! — приветствовал он бегущего Джоела. — Мы с женой собираемся на «Нулевую отметку». [7]Не порекомендуешь какое-нибудь заведение поблизости, где мы могли бы пообедать?

— Увы, нет, — торопливо ответил Джоел, выскакивая в прихожую. — Я плохо знаю те места.

— Могу я предложить тебе чашку чая? — окликнул его Колин.

— Спасибо, не надо. Я иду за газетами.

Отпирая дверь, Джоел почувствовал, что снаружи кто-то дергает за ручку.

— Это я, — раздался голос. — Ключи забыл.

Дверь распахнулась; на пороге устало топтался приемный сын Джоела, Ленни, со своей подружкой Таней; в руках они держали бумажные стаканы с кофе из «Старбакса». Таня поверх короткого платьица накинула потертый жакет из кролика. Ленни дрожал в одной футболке. Молодые люди явно не спали всю ночь.