Постмемориальный прием на Перри-стрит планировался как мероприятие для узкого круга близких друзей Джоела и родственников. Но когда Джин приехала в дом Одри, там толпилось не меньше двух сотен человек. Обливающиеся потом молодые люди в черных галстуках ужом скользили сквозь густую толпу, стараясь не опрокинуть тарелки с канапе. В буфете публика, из последних сил сохраняя похоронную чопорность, локтями прокладывала себе путь к водке. Откровения Одри, похоже, раззадорили гостей. В воздухе витало веселое возбуждение — ощущение, что здесь и сейчас происходит нечто скандальное, а возможно, и эпохальное. Беренис с Джамилем, внезапно обретшие звездную славу, несколько ошарашенные, стояли у камина в окружении людей, жаждущих с ними познакомиться. Не найдя нигде Одри, Джин вернулась в холл. Ленни, сидевший на ступеньках лестницы вместе с Таней, застенчиво поздоровался с ней. На днях он объявил, что хочет пожить в Нью-Йорке. Плотницкое дело оказалось не столь интересным, как он надеялся. А кроме того, сообщил он доверительно Джин, он возвращается «туда», чтобы быть рядом с Одри в столь трудное для нее время.

На кухне небольшая бригада официантов раскладывала по тарелкам копченую рыбу, у холодильника стояла Роза в черном библейском платке, который был ей весьма к лицу. Племянницу осаждали Джулия и Колин с расспросами о поминальной речи Одри.

— «Клан», — говорила Джулия, — что это конкретно означает? Свободную любовь или что?

— Понятия не имею, — отвечала Роза. — Спросите лучше у мамы.

Джин пришло в голову, что Одри, возможно, прячется в кабинет Джоела, украдкой раскуривая косячок.

Но в подвале она обнаружила только двух официантов: улизнув на перекур, они обсуждали работы Стивена Сондхейма. [54]Завидев Джин, парни вытянулись в профессиональной позе скорбного почтения:

— О, простите! Мы лишь…

Джин жестом прервала извинения:

— Все в порядке. Я не за вами пришла. Просто ищу кое-кого.

Она поднялась наверх и наконец увидела Одри. Та стояла у дверей в гостиную, принимая соболезнования от седовласого человека в джинсах и разноцветных подтяжках. Джин тактично дожидалась в сторонке, пока соболезнующий закончит, но Одри, заметив подругу, поманила ее пальцем, решительно отправив седого говоруна восвояси.

— Когда-то он читал прогноз погоды по ТВ, — пояснила Одри вслед говоруну, рысцой направлявшемуся в гостиную. — Думала, никогда от него не избавлюсь. — Она улыбнулась в предвкушении похвал. — И? Как, по-твоему, все прошло? Удачно, правда?

— А ты темная лошадка, — засмеялась Джин. — У меня и в мыслях не было, что ты на такое способна.

— Я до последней минуты сомневалась, хватит ли меня на все это. Мне казалось, непременно дам слабину.

— Ну, ты закатила такое представление!

Одри нахмурилась:

— Я тебя не совсем понимаю. Это было не долбаное бродвейское шоу. Это были похороны моего мужа.

Джин открыла рот, но ничего не сказала, сообразив, что времена доверительной искренности миновали. Отныне даже ей не дано будет знать, что таится за парадной внешностью счастливой предводительницы клана.

— Разумеется, — пробормотала она. — Я только… выступление на публике всегда своего рода спектакль, верно? И ты очень хорошо сказала о Беренис.

— Да, над этой частью речи я основательно поработала, — милостиво смягчилась Одри. — Хотелось выправить ситуацию. Ради Джоела.

За спиной Одри возник Майк:

— Прошу прощения за беспокойство, ма, но ты не видела Карлу? Нигде не могу ее найти.

— Наверное, плохо искал, — пожала плечами Одри.

— Я смотрел наверху и на улицу выходил. Ума не приложу, где она может быть.

— Да не волнуйся ты…

— Но это прием в память ее отца. Не могла же она взять и уйти!

Одри вздохнула:

— Не зуди, Майк. А вдруг ей вздумалось пустить слезу, вот она и спряталась. Оставь ты ее в покое.

Карла находилась в четверти мили от Перри-стрит, на станции метро «Четырнадцатая улица», где ждала поезда до Бруклина.

«Скажи, где ты, — попросил Халед, когда она позвонила ему с улицы, — и стой там, я за тобой приеду».

Но Карле не хотелось топтаться на месте, ей хотелось двигаться, повинуясь охватившему ее порыву.

— Нет, — сказала она. — Я еду к тебе.

По рельсам бежала крыса. Карла рассеянно наблюдала за ее дергаными, вкрадчивыми движениями. Как поступит Майк, когда до него наконец дойдет, что она ушла? Он не покинет прием следом за ней, в этом Карла не сомневалась. Некоторое время он будет тереться среди гостей, раздираемый презрением к вычурным друзьям семейства Литвиновых и одновременно страстным желанием быть принятым в этот волшебный круг. Но гости будут сторониться этого нелепого, угрюмого соглядатая, уклоняться от контактов с ним, бормоча извинения: мол, надо наполнить бокал, посетить ванную. Взбешенный их уклончивым поведением, Майк в итоге плюнет и отправится восвояси. Примерно час он будет трястись на поезде до Бронкса, а когда явится домой, еле сдерживая ярость и тщательно обдуманные упреки, обнаружит, что в квартире никого нет…

Поезд с грохотом ворвался на станцию, и Карла шагнула вперед, поставив ногу на желтую линию, прочерченную вдоль края платформы. А что, если она совершает огромную ошибку? Что, если, очнувшись через несколько месяцев от романтичной фантазии, она обнаружит, что разрушила свой брак ради пустой прихоти?

Динь-дон,пропели, открываясь, двери.

Еще не поздно, она еще может вернуться и объяснить отлучку желанием проветриться. Майк отчитает ее; жизнь продолжится.

Динь-дон, закрылись двери. Карла была в поезде. Вагон был набит юными французскими туристами, они галдели и изумленно озирались. Карла села и прикрыла глаза под их убаюкивающий непонятный гомон. Через остановку-другую дальняя дверь открылась с сердитым лязгом, в вагон ввалился потрепанный черный мужчина средних лет. Юные туристы беспокойно заерзали.

— Привет, леди и джентльмены, — произнес мужчина. — Меня зовут Флойд. Я бездомный и страдаю диабетом, а также эпилепсией. Не волнуйтесь, я не попрошайничаю. Я здесь, чтобы немного вас позабавить.

Зажмурившись, он издал протяжный высокий звук. Песня называлась «Там, где спят львы», глупая новомодная песенка, которая у Карлы ассоциировалась с радиостанциями, передающими музыку пятидесятых, и китчем. Но сейчас, слушая эту песенку в обшарпанном вагоне метро, Карла была поражена ее красотой. Какой простой и правдивой она казалась! Таинственной и печальной, как сама жизнь!

Поезд внезапно вырвался из туннеля, и вагон залило ярким дневным светом. Они пересекали мост Уильямсбург. Перед Карлой расстилалась береговая линия Бруклина: башня с часами, коричневые камни Бруклин-Хайтс, дымовые трубы военно-морского порта, краны рядом с недостроенными небоскребами, тоскливо устремленные в небо. Она подумала о Халеде, о том, как он ждет ее в своей квартире, и ей захотелось, чтобы поезд прибавил скорости. Ей надо спешить: а вдруг он исчезнет или решит в конце концов, что она ему не нужна?

Флойд допел песню и двинулся по проходу, выставив перед собой мятый бумажный пакет:

— Дамы и господа, если мой музыкальный талант пришелся вам по душе, пожалуйста, выразите свое одобрение в форме финансового вспомоществования. Ничего не бывает ни много, ни мало. Я принимаю монеты, банкноты, чеки, карточки «Американ Экспресс»…

Когда он добрался до Карлы, поезд тормозил на очередной станции.

— Спасибо, мэм, — с поклоном поблагодарил Флойд, беря у нее доллар. — Спасибо, и да поможет вам Бог.

Двери открылись, и он выпрыгнул на платформу. Поезд снова тронулся с места, и Карла мельком увидела, как он стоит, перебирая деньги в пакете. Ей хватило времени, чтобы поднять руку в неловком жесте приветствия и прощания, прежде чем поезд, разогнавшись, ухнул в черноту туннеля.

Я очень благодарна домам творчества Yaddo и MacDowell Colony за отдых от домашних обязанностей, который они мне любезно предоставили, и возможность продуктивно поработать над книгой. Также я хочу поблагодарить Дженнифер Барт, Аманду Урбан, Джульетт Аннан, Джилл Кольридж, Сару Кауэрд, Нормана Розенталя, Мелвина Коннера, Скотта Рудина, Патрика Макграта, Патрика Марбера, Шеринг Долма, Марину О’Коннор, Колина Робинсона и Люси Хеллер за разнообразную помощь — литературную, техническую и всякую иную, которую они оказывали мне, пока я работала над этим романом. А более всего я благодарна моим дочерям, Фрэнки и Луле, за то, что они постоянно спрашивают, когда же я закончу писать, и моему мужу Ларри за то, что он никогда об этом не спрашивает.