Поначалу она управляла своей разнузданностью: включала с намерением развлечь публику на вечеринке и отключала, возвращаясь домой. Но со временем, незаметно для себя самой, она утратила контроль и начала в той же бесцеремонной манере выражать свои подлинные чувства: скуку, в которую ее вгоняло материнство; гнев на мужа, опять с кем-то спутавшегося; отчаяние при мысли о ничтожности ее домохозяйской участи. Одри не уловила этой перемены. Как старуха упорно пользуется той же яркой помадой, которая так ее красила в прежние славные деньки, так и Одри еще долго счастливо верила, что ее девический задор по-прежнему находит добродушный отклик у окружающих. А когда опомнилась и обнаружила, что люди за ее спиной брезгливо морщатся, — и что она уже не молодая привлекательная женщина, очаровательно взрывная и не по годам воинственная, — было поздно. Злость въелась в нее, расползлась по нутру так широко, что не вырежешь, проникла в топкую почву ее разочарований так глубоко, что не выкорчуешь.

— Как ты, дорогая? — Джин, вернувшись в гостиную, робко положила руку на плечо подруги.

— А разве кому-то есть до меня дело? — огрызнулась Одри. — Всех волнует только одно — ежемесячный чек для жирной суки.

— Пожалуйста…

— Твои закуски пользовались успехом. Ты видела, как она жрала? За уши было не оттащить от орешков. (Джин молчала.) Да-а, знаю, — протянула Одри, — я не должна плохо отзываться о бедняжке Беренис. Несчастной одинокой мамашке. А она тебе понравилась, верно? Что ж, приглашай ее в гости. Ей наверняка захочется обзавестись богатыми подружками, которым она станет ровней, когда присосется к моему банковскому счету, — точнее, высосет то, что еще не успела.

— Знаешь, Одри, мне кажется, что тут дело не в деньгах.

— О, ты абсолютно права! Не тольков деньгах. Все гораздо хуже. Она хочет кусок Джоела. Хочет стать членом моей семьи.Весьма затрапезная тетка жила себе в безвестности, зарабатывала тошнотворными фотками и вдруг учуяла шанс прогреметь на весь Нью-Йорк. Ребенок от Джоела — самое гламурное, самое яркое, что случилось с ней в жизни.

— Это правда — то, что ты сказала о детях? Они не хотят ее видеть?

— Разумеется, вранье. Я им ничего не говорила.

— А может, стоит сообщить им?

— Зачем, скажи на милость, им знать, что Джоел неудачно перепихнулся с какой-то фототварью? Я не собираюсь подрывать уважение к отцу.

— Такие вещи не утаишь, — рассудительно сказала Джин. — Они всегда выходят наружу. И если дети узнают, что ты скрывала от них Беренис, то…

Она осеклась. Одри, уронив голову на руки, издавала странные ухающие звуки. Джин чуть было не поинтересовалась, что такого смешного она сказала, но вовремя спохватилась: впервые за тридцать лет их дружбы она увидела, как Одри плачет.

В «Девичьей силе» Роза и Рафаэль наблюдали в качестве зрителей, как Кьянти и семеро других девочек репетируют танец. В песне, звучавшей в переносном кассетнике, молодой женский голос превозносил постельные таланты бойфренда.

Девочки, еще не достигшие половозрелости, вращали головами, прижимали руки к груди, имитируя сексуальный экстаз.

— Неплохо, а? — шепнул Рафаэль, и Роза ответила мрачным взглядом. — Да ладно тебе! В самом деле неплохо. Посмотри, как синхронно они двигаются!

Распростершись на полу, девочки отбивали ритм попками о линолеум.

— Вижу, они бьются об пол, — констатировала Роза.

— Ну, на балет мы не замахивались.

Под финальный аккорд девочки, лежа на спине, раскинули руки и ноги, изображая морские звезды.

— Браво! — крикнул Рафаэль. — Отличная работа!

Танцорки сели и захихикали.

— Реально? — спросила запыхавшаяся Кьянти. — Вам понравилось?

— Шутишь? — выпучил глаза Рафаэль. — Это было потрясающе. Я горжусь вами, ребята. — Он похлопал Розу по колену. — Розе тоже понравилось.

— Честно? — не унималась Кьянти.

Роза ответила не сразу, она подбирала слова — правдивые, но не обескураживающие.

— Это было красиво. Несколько однозначно, на мой вкус…

— Знаете что? — встрял Рафаэль. — Вы должны выступить на сентябрьском концерте «Девичья сила». Это будет здорово. Скажи, Роза?

Девочки заверещали наперебой:

— Правда?

— А у нас получится?

— Вау, да мы станем знаменитостями!

— Ты ведь разрешишь нам, Роза?

Роза прижала палец к губам, требуя тишины:

— Думаю, это вполне возможно. Если только вы согласитесь смягчить этот уличный тон…

— У-у-у, — разочарованно провыли девочки.

— Что значит «уличный»? — набычилась Кьянти. — Мы не уличные девчонки.

— Да, мы не уличные, — зароптали остальные.

Рафаэль, иронически улыбаясь, опустил большие пальцы вниз:

— Браво, Ро.

— Мне пора. — Роза встала. — Мы обсудим это завтра, Кьянти.

— Торопишься в синагогу? — ехидно спросил Рафаэль.

— Не угадал. Спешу домой. Ленни должен зайти.

— Что такое «синагога»? — спросила одна из девочек.

— Это место, где молятся евреи, — объяснил Рафаэль.

— А кто такие «евреи»?

— Ха! — воскликнула Кьянти. — Ты не знаешь? Евреи — это те люди, которые убили Иисуса.

Роза погрозила ей пальцем:

— Ты заблуждаешься. Кьянти. Иисус сам был евреем. И строго говоря, его убили римляне.

—  Мнепо-другому рассказывали, — парировала Кьянти.

— Что ж, я буду рада продолжить эту беседу завтра, а сейчас мне действительно надо бежать. — Роза направилась к дверям. — До встречи!

Когда она выходила из комнаты. Кьянти пробормотала что-то себе под нос, и все, включая Рафаэля, засмеялись. Отзвуки их веселья преследовали Розу вплоть до выхода из здания.

Квартирку на Сто второй улице Роза снимала вместе с пиарщицей Джейн. В отделе по связям с общественностью компании «Тиффани» соседка обычно трудилась допоздна, и по вечерам Роза хозяйничала дома одна. Но в этот вечер, стоило ей отпереть дверь, как в коридор вывалилась Джейн, размахивая бутылкой вина. Вместе с ней ворвался голос Шании Твэйн, чей диск Джейн слушала в своей комнате.

— Эй! — завопила она, стараясь перекричать музыку. — Выпьешь?

Роза помотала головой. Она по опыту знала, что соседке нельзя уступать ни пяди личного пространства, особенно когда та пребывает в натужно разгульном настроении.

— Точно? Я сегодня на целый вечер предоставлена самой себе.

— Нет, спасибо, — отказалась Роза. — А где Эрик?

С Эриком, высоченным плечистым малым с детской физиономией, Джейн недавно обручилась.

— Хо, — Джейн игриво надула губки, — у него мальчишник… Эй! Хочешь, покажу, что он мне подарил?

Прежде чем Роза успела ответить, Джейн нырнула к себе в комнату и через миг вынырнула с огромным белым и пушистым кроликом. Между передними лапами мягкой игрушки было зажато алое сердце с вышитой надписью: «Я люблю тебя больше морковки!»

— Классно, правда? — крикнула Джейн.

На лице Розы не дрогнул ни единый мускул.

— Очень мило.

Не без некоторых оснований Роза считала себя человеком, знающим жизнь. Ребенком она преломляла хлеб с Даниэлем Ортегой, пела песни свободы с активистами АНК в Соуэто и играла в софтбол с Эбби Хоффманом. [37]К восемнадцати годам она успела многое повидать: аресты родителей за акты гражданского неповиновения, а также камеру предварительного заключения — ее саму дважды арестовывали. По сути, однако, безупречно прогрессивный, интернационалистский опыт Розы был приложим лишь к очень узкому сектору жизни; существовало немало обширных пластов американской повседневности, в отношении которых она обнаруживала поразительное невежество. Еще год назад, когда она откликнулась на объявление Джейн, искавшей, с кем бы снять квартиру на паях, контакты Розы с бойкими молодыми американками из пригородов, для которых мягкая игрушка означала выражение взрослой любви, стремились к нулю. И даже теперь, спустя год совместного обитания, многое в Джейн — от грамоты «Лучшей в мире дочери», висевшей на стене, до обтрепанных книжечек с рецептами, хранившихся на шикарной импортной этажерке; от печенья, которое Джейн пекла в выходные для Эрика, до телефонных переговоров трижды в неделю с Форт-Лодердейлом, где обитали пекущиеся о дочке родители, — все это представлялось Розе неразрешимой антропологической загадкой. С Джейн она контактировала в настороженной, брезгливой манере школьницы, препарирующей лягушку. К счастью, от обид на холодность Розы соседку спасала природная толстокожесть, усиленная многолетними курсами по повышению самооценки. Если она и замечала «странности» Розы, то списывала их на неумение общаться с людьми. Роза, постановила Джейн, ужасно зажата, и ее нужно растормошить. С этой целью она регулярно являлась в комнату Розы — сверкая гусиной кожей на выпирающих из джинсов бедрах, с кружкой горячего травяного чая и предложением либо обсудить во всех подробностях интервью со знаменитостью в журнале «Стиль», либо выслушать подробный отчет о ее захватывающих приключениях на скоростной трассе пиара. На днях, перечисляя вип-приглашенных на тематический вечер «Русская зима» в «Тиффани», Джейн, желая утешить Розу, обняла ее за плечи и сказала: