— Шалтая-Болтая, — мечтательно произнес Ленни; Джоел его проигнорировал.

— Георга III, — вставила Роза.

— Точно, золотце, — улыбнулся Джоел. — Вот народ и принялся отстреливать британских солдат по всей стране, от Лексингтона до Конкорда…

Карла, лихорадочно соображавшая, чем бы отличиться, выпалила:

— Сначала парламент, потом налоги! [20]

Но Джоел пропустил это мимо ушей. Он смотрел на Ленни, который, притворяясь раненым британским солдатом, в театральной агонии сползал на пол.

— Ради бога, — крикнул Джоел, — сядь! И попробуй хоть десять минут вести себя не как идиот!

Ленни поднялся и угрюмо сел за стол. Джоел гневно взирал на сына:

— Почему ты всегда валяешь дурака?

Эти стычки пугали Карлу, и, чтобы отвлечь отца, она сделала вид, будто ей что-то непонятно:

— Значит… значит… иногда убивать людей — это нормально, да, папа?

Вопрос заставил Джоела вздрогнуть.

— Нет, Карла, это всегда не «нормально». Это ужасное и очень серьезное решение, но в некоторых случаях оправданное. Если ты заглянешь в историю, то увидишь, что людей, сражавшихся за свои права, часто называли террористами, партизанами, да и как только не называли. Но если они добивались успеха — если они побеждали в борьбе с угнетателями, — их провозглашали национальными героями, им передавали бразды правления.

— Как сионистам, которые основали Израиль, — сказала Роза.

Джоел кивнул:

— Умница. Очень хороший пример.

Ленни выскользнул из кухни. Карла знала, куда лежит его путь воскресным утром, — в комнату Одри. Она представила: вот он открывает дверь материнской спальни, забирается на высокую кровать, устраивается в теплой вмятине, оставленной телом Джоела. Как же она завидовала равнодушию брата к отцовским назиданиям — его нежеланию участвовать в соревновании за родительскую благосклонность!

— Карла, — раздался вдруг окрик Джоела, — чтоты делаешь? — Потянувшись было к тарелке за последним гренком, Карла отдернула руку. Джоел улыбнулся, пытаясь смягчить упрек. — По-моему, золотце, тебе уже хватит.

Карла положила вилку и покаянно уставилась в пол.

Майк был уже на финишной прямой, он скрипел зубами, раздувал ноздри. Спохватившись, Карла открыла рот с намерением издать подбадривающий стон, но в этот момент Майк замер и с коротким сердитым «уф!» обмяк — отработал свое. Карла лежала не шевелясь, отмечая знакомые признаки финала. Вот теплое становится холодным, опухшее съеживается; с едва различимым влажным хлюпом Майк выскользнул из нее.

До начала курса лечения Карле на этом этапе полагалось встать и принести теплое полотенце (Майк любил, чтобы его вытирали и освежали перед сном), но теперь ее избавили от этой обязанности. Майк сам отправился за полотенцем, оставив Карлу лежать, задрав ноги; в такой позе она должна была провести двадцать минут, привлекая на подмогу силу тяжести. Майк вычитал об этом методе в какой-то книжке и немедленно взял его на вооружение. Карла не особенно верила в полезность задранных ног, но, будучи слабым звеном в деле оплодотворения, не чувствовала себя вправе оспаривать идеи мужа, сколь бы вздорными они ни были.

Отыскав на ощупь подушку, она положила ее под бедра и подняла ноги. Селена и Кеннет Дэниелс рекомендовали еще одну полезную технику — позитивную визуализацию. «Только для женщин: мысленно сосредоточьтесь на сперме вашего партнера, представьте, как она движется к вашей яйцеклетке. Думайте исключительно позитивно! Мы не располагаем научными доказательствами эффективности такого „соучастия“, но — хуже точно не будет!»

Карла пыталась следовать этому совету. Крепко зажмурившись, она рисовала в своем воображении бесшумную битву за жизнь, разгоравшуюся где-то внутри нее: отважные головастики гурьбой несутся во тьме шейки матки; в розовом фаллопиевом будуаре яйцеклетка, млея, поджидает своих доблестных рыцарей. Но постепенно на позитивные образы наползали негативные. Либо сперма, так задорно начинавшая, теряла кураж и норовила дезертировать, либо в утробе взбухали огромные грибовидные фибромы, преграждая путь. Иногда вокруг принцессы-яйцеклетки, как в сказке, вырастала непроходимая чаща эндометриозных рубцов.

Карла не очень-то верила, что можно добиться чего-то хорошего лишь силой воли. Скорее все происходит ровно наоборот. Стоит чего-нибудь сильно захотеть, возжелать всем сердцем, как мир тут же фыркнет: «Опять ты со своими глупостями!» — и презрительно отвернется. Хорошее достается тому, кто плевать на это хотел, — например, ее сестре. Роза стягивает свои прекрасные светлые волосы в неряшливый хвостик, изнашивает до дыр дешевые кроссовки, умывается водой с мылом, но всегда выглядит как французская киноактриса…

Майк что-то прошипел. Кажется, «вверх, вверх!».

— Что? — сонно переспросила Карла и, открыв глаза, увидела раздраженную физиономию мужа.

— Подними ноги! — Команда сопровождалась тычком ногой в ляжку жены. — Двадцати минут еще не прошло!

— Миссис Одри-и!

Одри задремала на диване в гостиной, а открыв глаза, увидела, что над ней стоит Сильвия, убиравшая в ее доме.

— Мне надо тут пропылесосить. Вам что, больше поспать негде? — добродушно съязвила Сильвия.

Когда Одри садилась почитать газету, в гостиной было сумрачно и прохладно. Теперь сквозь грязные окна просачивалось солнце, расчерчивая полосами ее рубашку и поджаривая бархатную обивку на диване до золотистости. Одри хрипло откашлялась. Ей было досадно, что домработница застала ее развалившейся на диване, храпящей средь бела дня. Обычно, когда являлась Сильвия, Одри находила себе какое-нибудь важное, «умное» занятие, чтобы не испытывать неловкости перед пожилой латиноской, которая драит ее туалеты.

— Встаю, — сказала она. — Дайте мне минутку.

— Ладно уж. Только не мешкайте! — погрозила пальцем Сильвия и удалилась.

Одри проводила ее взглядом. Декларативное равенство и братство с прислугой иногда бывает очень утомительно. Про себя Одри думала, что Сильвия могла бы проявлять к ней чуть больше почтения, — ведь далеко не всякая богатая леди исповедует социалистические убеждения. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить сон, что ей снился. Бессвязные образы, пережившие вторжение Сильвии, уже начали выскальзывать из сознания, как из неподатливой механической клешни выскальзывают призы в ярмарочном автомате. В итоге Одри сдалась и снова открыла глаза. Глянула на часы. Через час она встречается с Розой в Бруклине, они повезут Ханну, мать Джоела, к сыну, а у нее в машине кончился бензин. Одри занялась поисками ключей.

Она ненавидела спать днем, это ее угнетало: дневной сон — удел старух. Но беда в том, что теперь она недосыпала по ночам. Она плохо организоваласвое новое существование. Днем Одри сидела у постели Джоела в нарколептическом ступоре, вяло борясь со сном, а по ночам шаталась по дому, чувствуя себя одинокой горошиной в огромной банке. Сорок лет ее домашний уклад держался на шумном взыскательном присутствии Джоела, и теперь, без этого фундамента, все расползалось по швам. Она убивала вечера, неподвижно пялясь в телевизор, выкуривая косяки, забредая на кухню, попусту открывая холодильник, — лишь бы оттянуть наступление момента, когда надо тащиться наверх, в спальню. Разумеется, ни темноты, ни привидений она не боялась, просто без Джоела ей не хватало ни мужества, ни дисциплинированности, чтобы подвести черту под прожитым днем.

В сумке ключей не оказалось. Одри отправилась на кухню перетряхивать газеты и почту, сваленные на столе. Она виновато ностальгировала по первым безумным дням болезни Джоела. Тогда кризисная ситуация образовала вокруг нее кокон, внутрь которого ничто, мало-мальски смахивающее на обыденность, не имело шансов проникнуть. Джоел перенес две срочные операции на мозге. У него дважды останавливалось сердце. На этаже интенсивной терапии Одри разбила лагерь: она ночевала рядом с Джоелом в кресле, а по утрам принимала душ в родильном отделении. Роза и Карла взяли отпуска по уходу за больным родственником. Каждый день целыми делегациями приходили друзья Джоела, коллеги и бывшие клиенты. Порой в небольшую комнату для посетителей набивалось человек по двадцать, и, заказав хлеб и лососину в ближайшем деликатесном магазинчике, визитеры наперебой рассказывали трогательные байки о Джоеле. Однажды явилась Джуди Коллинз, [21]и все хором пели «Нас не сломить».