— Прекрасно, — коротко ответила свекровь, перебирая желтые пластмассовые пузырьки на тумбочке. В маслянистом свете настольной лампы Одри различала каждую морщину на ее лице, изогнутую или прямую, как насечка. Все равно что смотреть на океан из самолета.

— Ты что-то потеряла?

— Куда-то запропастился… а-а, вот он. — Ханна взяла пульт управления креслом и принялась давить на кнопки. Раздался громкий механический звук, предвещавший перемены; кресло, однако, не шелохнулось.

— Тебе помочь?

— Нет, — ворчливо ответила Хана, — ты ничего в этом не понимаешь.

Непомерно дорогое и сложно устроенное откидное кресло было подарком Джоела на девяностый день рождения матери. Три различных вида массажа, спинка откидывается под пятью разными углами, — но ни одним из этих благ Ханна не умела воспользоваться. В кресле она только спала, а по квартире ковыляла на старорежимных костылях, упорно отказываясь от помощи.

— Ну пожалуйста, — не отступала Одри, — дай взглянуть.

— Не дам!

Свекровь ревниво прижала пульт к груди. Кресло вдруг резко дернулось и откинулось назад, ножницы с лупой полетели на пол. Но когда Одри изготовилась вырвать пульт из цепких пальцев Ханны, кресло, загудев, рвануло вперед, возвращая старуху в вертикальное положение.

— Получилось! — воскликнула Одри. — Молодец, Нана!

Свекровь сидела, выпрямившись и надменно прикрыв веки, словно жена египетского фараона.

— Нечего меня нахваливать, дорогуша. Я еще не выжила из ума. — Она обернулась к внучке: — Роза, о чем мы только что говорили?

— О том, что написали в «Таймс».

— Ну да. — На полу, у кресла Ханны, лежала кипа газет.

— И что же там написано? — полюбопытствовала Одри.

— Они взяли интервью у главы профсоюза Карлы, — ответила ее свекровь.

— А, понятно, — пренебрежительно сказала Одри. Утром она собиралась прочесть интервью, но ее сморил сон. — Меня это совершенно не колышет. Не желаю знать, как эти иуды оправдываются.

— Нет, нет, — заволновалась Ханна, — ты винишь не тех людей. Если бы демократы за последние двадцать лет хоть как-нибудь поддержали рабочее движение, профсоюзу не пришлось бы соглашаться на такую сделку.

— Но разве профсоюзы не должны отстаивать интересы всегорабочего класса? — возразила Одри.

— Ты никогда не состояла в профсоюзе, Одри, иначе…

Одри звонко рассмеялась:

— Вряд ли мы впредь можем называть работников здравоохранения профсоюзом. По-моему, они отныне преследуют личные цели.

Ханна предпочла не услышать замечание невестки.

— Отец Джоела всегда говорил, — назидательно произнесла она, — что рабочему движению необходима солидарность, а солидарность достигается дисциплиной, а дисциплина…

— К чертям дисциплину! — перебила Одри. — Не будь Карла такой размазней, она бы вышла из профсоюза.

На лице Ханны появилась загадочная улыбка, и она замурлыкала что-то себе под нос.

— Мне пора, — сказала Роза.

— Куда ты? — встрепенулась ее бабушка.

— У меня дела, Нана.

— Разве Роза тебе не сообщила? — вмешалась Одри. — Она не поедет с нами в больницу. У нее очень важная встреча с раввином.

Старуха неодобрительно закряхтела.

— Ну-ну, — ехидно улыбнулась Одри, — мы не должны плохо отзываться о религиозных приятелях Розы. А то она на нас разгневается.

Роза шумно выдохнула:

— Мама, ты не могла бы…

— Вот что я тебе скажу, внучка, — начала Ханна, — мои родители проплыли тысячи миль на пароходе, чтобы добраться до этой страны…

Роза, опустив глаза в пол, с заученным терпением слушала историю, которую ей рассказывали много-много раз.

— Три недели они были в море, — продолжала Ханна, — в третьем классе. С двумя маленькими детьми. И что, как ты думаешь, сделала моя мать, стоило кораблю войти в нью-йоркскую гавань? Когда она впервые увидела статую Свободы? (Роза молчала.) Моя мать сдернула платок с головы и бросила его в воду! Ты понимаешь, что это был невероятно скандальный поступок, прямо-таки вопиющий, еврейка не имела права показаться на людях с непокрытой головой. На нее стали кричать, говорить, что она навлечет на всех гнев Господень, но мама не обращала внимания. «Я уже в Америке, — сказала она. — И отныне я — свободная женщина. Больше не стану слушать раввинов, которые диктуют мне, что есть и как одеваться. Вы поступайте как знаете, а я для себя решила». Представляешь, каким мужеством она обладала? Они чуть не сбросили ее за борт! А почему она так поступила? А потому, что не хотела, чтобы ее дети и дети ее детей росли под тиранией религии. Что бы она сказала сейчас, если бы узнала, что ее правнучка увлеклась всеми этими штучками-дрючками и сладкими посулами, которые моя мать отвергла сотню лет назад?

— Надеюсь, как свободный человек, она бы с уважением отнеслась к моему выбору.

— Все, хватит, Нана! — хлопнула в ладоши Одри. — Не трать попусту сил на Розу, прибереги их на поездку. Нас ведь еще ждет немало приключений, верно?

Ханна вздохнула. Воспоминания о матери настраивали ее на меланхолический лад.

— Как ужасно навещать родное дитя в больнице! Ты не представляешь, каково матери видеть сына таким!

— Нам всем нелегко, — пробурчала Одри.

— Как подумаю, вот он лежит там один-одинешенек…

— Он не один. Я почти всегда рядом. И у него полно посетителей.

— Да, — повеселела Ханна, — Карла рассказывала, что к нему заходил Джесси Джексон. [22]Провел с ним больше часа. Ну разве это не мило с его стороны?

Одри зевнула и снисходительно согласилась:

— Джесси — нормальный парень. Хотя иногда его заносит.

Ханна с раздражением глядела на невестку, не желавшую восторгаться знаменитыми политиками.

— И все же, — вернулась она к предыдущей теме, — это неправильно, что Джоел болен, а я здорова. Это я должна лежать в больнице. Я свое отжила.

— О, Нана, — запротестовала Роза.

Одри, полагавшая, что слова свекрови не лишены смысла, промолчала.

В тот день у одного из пациентов реабилитационной клиники был день рождения. В комнате отдыха под потолком сиротливо болтались связки воздушных шариков, а над медсестринским столом красовалась, провисая посередине, потертая растяжка «С днем рождения!». Проходя мимо, Одри с Ханной увидели мельком юного именинника со стеклянным взглядом, неподвижно сидевшего в кресле; бумажная корона на его голове съехала на ухо. Три медсестры тщетно пытались заинтересовать парнишку тортом. Одри скривилась и ускорила шаг.

Открывая дверь в палату Джоела, она углядела на другом конце коридора, у бачка с водой, доктора Краусса, невролога. Торопливо усадив Ханну у постели сына, Одри выбежала в коридор.

— Здравствуйте! — крикнула она. — Можно вас на минутку?

Бледный долговязый Краусс, одетый в двубортный коричневый костюм, недоуменно обернулся, явно не понимая, кто и зачем его окликает.

— А, здравствуйте, миссис Литвинов! — узнал он Одри, когда та подошла поближе.

— Я уже десять дней добиваюсь встречи с вами, — сказала Одри.

— Неужели? — Доктор Краусс допил воду и нагнулся, чтобы налить еще. — Так не годится. Но почему вы не позвонили в мой офис и не записались на прием?

— Я хотела поговорить о том, что происходит с моим мужем.

— Конечно. — Вода в бумажном стаканчике переливалась через край, и теперь доктор держал стакан на вытянутой руке, чтобы не забрызгать ботинки. — Только, боюсь, сейчас не самое подходящее время…

— Меня беспокоит курс лечения, который ему определили.

— Запишитесь на прием, пожалуйста.

— Он здесь уже две недели, но ничего не изменилось.

— Мою секретаршу зовут Пэм. Позвоните ей…

— Я хочу поговорить с вами прямо сейчас.

Доктор Краусс расхохотался, как Санта-Клаус из универмага:

—  Хо-хо-хо!Ну ладно, что же конкретно вас беспокоит, миссис Литвинов?

— Думаю, Джоела лечат недостаточно интенсивно. Я нахожусь здесь постоянно, и большую часть времени он просто лежит бревном…