Ольга, сверкнув разноцветными глазами, пустилась во все тяжкие, разглагольствуя о сортах колбасных изделий, об их приготовлении и отличиях. Как говорится, что хорошо вампиру, то прочим смерть. О колбасах карлов и холмовиков Ольга прошлась вскользь, не желая, видно, и так портить мой изрядно уменьшившийся аппетит. Немного я и сама знала. Основой рецептов подземных являлось закапывание всего, что можно съесть, в землю, где оно приходило в такое состояние, что сильнее испортиться уже просто не могло. А о птичьих яйцах, которые томили на солнце до черноты, ходили легенды. Страшное оружие подземных в борьбе с зазнайками поверхностными. Лакомством встречали дорогих гостей. Попробуй, откажись. Даже твоих отдаленных потомков лишат чести общения с глубинным народцем. Кровная обида — не фунт изюму. Яйцо раздора, если можно так сказать.

Оглядев стол и не обнаружив ничего похожего на чудо-яйца, я немного успокоилась, и продолжила осторожную дегустацию. По примеру колдуна, нагребла в тарелку диковинных разноцветных овощей, и теперь могла спокойно вступить в светскую беседу, которую неспешно вели Ольга, Сол и колдун. Правда, было заметно, что Вейр и князь общаются с прохладцей, но унизиться до открытой вражды ни колдун, ни вампир позволить себе не могли. Аристократы, ёж подери. Если деревенские от всей души надают друг другу по мордасам, и тут же, выяснив отношения раз и навсегда, могут стать друзьями на всю жизнь, то у благородных всё шиворот-навыворот. Камень долго носится за пазухой, пестуется, лелеется и украшается лживыми улыбками. Вражда, которая закутана в одежды приличий, доводила в истории до самых кровавых и разрушительных войн. Правда, был выход и для благородных. Суд Чести. И Остров Проклятых. При этих словах бледнел любой. Колдун, веда, вампир, эльф или перекидыш. Об Острове ходили разные слухи, один ужасней другого, точно знали только одно — оттуда никто ещё не возвращался.

— Принцесса, ты задумалась о судьбах мира? — князь сверкнул мальчишеской ухмылкой и протянул мне прозрачный кубок. Напиток искрился всеми цветами радуги, взрываясь фейерверком крохотных звезд.

— Это что? — подозрительно спросила я.

— Панацея от горестей, как и обещал, — подмигнул Сол.

Я подумала, что хуже уже не будет, и выпила залпом. Это было последнее, что я успела подумать ясной головой.

***

Зарывшись глубже в постель и укрывшись с головой, я с нездоровым удовольствием махрового садиста продолжила издевательство сама над собой. Воспоминания всплывали одно за другим, как картинки. Те, что продают из-под полы, или показывают тайком, краснея и хихикая.

Спор, что можно называть вином, а что нет, приводит к дегустации всего, что есть на ковре, под дружный хохот от задорных и неприличных тостов князя. Ольга ангельским голоском поет похабные частушки. Север лежит брюхом вверх у второго тазика, не в силах подняться. Вейр молча цедит напитки, хмуря брови, на шутки и байки о колдунах не отвечает. Сол невесть откуда достает шкатулку, украшенную тончайшей финифтью. В шкатулке оказывается набор скаковых единорогов. Спорим на раздевание. Спустя десяток забегов под вопли, свист и тосты, полураздеты я, Ольга и князь. У меня ещё хватает стыда радоваться, что вампирша заставила напялить шелковое белье, вместо моего старого, видите ли, не слишком презентабельного для новой одежки, которое она недолго думая развоплотила, раздраженно щелкнув пальцами. Правда, более-менее приличный комплект оказался бесстыдного алого цвета, но выбор был невелик. В остальном предложенном мне белье даже развеселые блудницы поскромничали бы показаться.

Север храпит у третьего тазика. Вейр пересчитал всех журавлей. Байки о колдунах кончились. Единорожки, хоть и магические, устали. Болят животы от безудержного смеха и воплей, которыми сопровождался каждый забег. Журавли троятся, четверятся, кружа голову бесконечным танцем. Всевидящий икает.

Я глубже закопалась в подушки. Где моя голова была? Какое раздевание? С кем? С ними? Да и древние хороши! Совратили бедную меня, не моргнув глазиком! Неужто это — я? Пустилась во все тяжкие, страдает она, видите ли. Болеет она, видите ли, пьяница безмозглая и скотина развратная! При смерти она, несчастная! А как с вампиром развратничать, так у неё ничего не болит! Щеки пылали, я с содроганием вспомнила, чем закончилось так называемое лечение от хандры. А ведь Ольга предупреждала…

***

Вода в озере оказалась настоящей. Словно шагнула в парное молоко. И плевать, как это устроено на самом деле. Загадочно мигают звезды, сверкает мальчишеская улыбка и совсем не мальчишечий, серьезный взгляд мужчины, ведомого наидревнейшим инстинктом. Сильные руки на моей талии. Ноги отнялись, странное томление внизу живота, прохладные губы на моих плечах, россыпь поцелуев горит диким, первобытным огнем страсти. Беловолосая в лунном свете голова клонится к моей шее, обжигая и одновременно замораживая легким дыханием кожу:

— Не бойся, принцесса, я могу сделать так, что тебе никогда не будет больно. Болезнь отступит навсегда…

Я клоню голову ему на плечо. Пусть хоть живьем сожрет, лишь бы прекратить эти адовы муки, и отвечаю на поцелуй. Земля уходит из под ног, я лечу…

Так летел щуплый дебошир, когда Золтан вышвырнул его из корчмы. Приземлился он у свинарника, забавно дрыгая руками и ногами в полете, и отчаянно матерясь на весь Миргород. Я, наверное, переплюнула его полет. Последнее, что запомнила — бешеные светло-серые глаза, и горловой рык, в котором никто бы не узнал чарующий голос Вейра.

Я приоткрыла глаз и приподняла голову, изучая белоснежную спину и пепельный хвост, перетянутый черной лентой. Вейр обернулся.

***

Он молча смотрел в светло-карие глаза. Вчера весь вечер исподволь наблюдал за этой знакомой незнакомкой. Увидев её во всем блеске, он был очарован, как восторженный прыщавый юнец.

Наряд подчеркнул точеную фигурку и сочную, южную красоту девушки. Грива распущенных волос придала утонченность эльфа чертам лица, подчеркнув скулы и огромные глаза цвета темного янтаря, но и сегодня, после бурного вечера и без дорогих нарядов, она выглядела ничуть не хуже. Милое заспанное личико, тени от пушистых ресниц на бледном лице, взъерошенная копна смоляных волос, шелком укрывшая постель. Её хотелось съесть. Или прижать к себе и не отпускать. Никогда. Вейр не понимал сам себя. Отказывался понимать. Капли имели странный побочный эффект. Или это последствия смешения сил, и его поэтому так тянет к веде? Ничего, это временно. И, значит, пройдет. На его век женщин и без деревенских девчонок, влипающих в неприятности, хватит. Только помани. Зоря моргнула, словно пытаясь понять, что у него на уме, и нахмурилась, забавно сморщив носик:

— Тебя кто просил лезть, защитничек хренов?

Он криво улыбнулся. Если бы он и сам знал…. С этой пигалицей он вел себя как распоследний дурак.

— Твоя жизнь неразрывно связана с моей, не забывай. Заботясь о тебе, я забочусь в первую очередь о себе, своем покое. И, потом, из-за смешения сил, я чувствую твои сильные эмоции. Я всего лишь хотел спокойно отдохнуть после ужина, а не забавляться заочно с вампиром.

— И что? Сразу руки распускать? Ты же с вампиршей забавляешься! И я почему-то ничего не чувствую, в отличие от тебя! Заврался совсем! Нежные мы какие, оказывается! Ни себе, ни людям! Даже бы если и так, потерпел бы! Что? Что тебе не нравится? — вскинулась Зоря, сверкая глазищами.

— Ничего, мне всё нравится! — заорал он. Нет, это был не он. А похотливый неудовлетворенный самец, насмотревшийся на полуобнаженных девиц. Надо сказать, девицы очень даже ничего, хоть сейчас в гарем к Фессийскому султану. Ну вот, опять! С него хватит, решил Вейр, и вылетел из собственной комнаты, как ошпаренный, и едва не сшиб с ног Сола. Вампир совсем не походил на того смазливого распутника, которому он зарядил по физиономии, едва не выбив клыки. Правда, фонарь почти такой же, как и у него, но заживет на Соле уже сегодня к вечеру, в отличие от него. Подтянутый, суровый, одетый в черное, князь древних сухо проговорил: