Мучительно текут минуты. Чтобы не дёргаться решаю пройтись по линии нашей обороны. Шуршит и поскрипывает под ногами уже утрамбованная земля. Бойцы — кто спит, кто не спит. Многие курят. Но настроение боевое. Кое-где, накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно огня, пишут письма домой, обмениваются адресами. На поле, уставленном подбитой техникой — тишина, что и радует, и напрягает одновременно.

Наконец, возвращаются, да не пустые, а сгибаясь под тяжестью трофеев: автоматов, пулемётов, ящиков с боеприпасами. Один из солдат, невысокий парнишка лет восемнадцати, со вздохом облегчения сваливает свою ношу под ноги и с трудом разгибается. Ого! Три станкача, пять автоматов, цинк с патронами. Нет, не цинк — стандартная укладка под ленты с бронетранспортёра. Богатство!

— Товарищ командир, там наши ребята ещё тащат! Немцев набили — жуть! Больше чем наших, намного больше!

— Молодец, товарищ красноармеец! От лица службы объявляю вам благодарность!

— Служу Трудовому Народу!

Тем временем появляются остальные бойцы. Они, надрываясь, волокут что-то непонятное, с четырьмя стволами на двухколёсном лафете.

— Что добыли, орлы?

— Та ось дивитесь, яка штуковина, товарыщу командиру!

Действительно, интересная машинка. Вызываю Пилькова, благо Валера уцелел. Тем временем агрегат оттаскивают за линию окопов. С приходом переводчика выясняется, что это зенитная 20-мм установка. Ну, теперь дадим отпор и авиации, пусть слабенький, но дадим!

Наконец решаю прилечь, отдохнуть перед боем, но только голова касается сапог, положенных вместо подушки, как меня будят:

— Товарищ майор, тут это…

— Что ещё, Сидорчук?

— Да наши ребята привели двоих…

— Немцев, что ли?

— Нет, товарищ майор, тех, что на поле в ячейках сидели…

С трудом раздираю глаза. В них словно насыпали песок.

— Что, сами не можете разобраться?

— Да посмотрите сами, товарищ майор…

— Давай их сюда.

Я зол, словно оголодавший дворовой пес на цепи. Между тем старшина уходит и возвращается с двумя бывшими функционерами. Лощёные морды уже не блестят — черны от копоти. У одного в руках немецкий кургузый автомат, за поясом две гранаты с длинными деревянными ручками. Второй держит на весу длинноствольный пулемёт с дырчатым кожухом и обмотанной вокруг него лентой. Последним за ними входит лейтенант из второй роты. Он отдаёт честь:

— Товарищ капитан, были на нейтральной полосе. Вот, нашли. Фруктов.

— Оружие откуда?

— При них было, товарищ капитан.

Я лезу в карман, достаю папиросы и закуриваю, замечаю, как жадно у одного дёргается кадык, помедлив, протягиваю ему раскрытый портсигар. Трясущимися пальцами он берёт папиросу, достаёт из брюк спички и прикуривает.

— Так откуда оружие?

Тот, что с автоматом, неумело рапортует:

— Взято в бою, товарищ командир.

— В бо-ою… — «сомневаясь», тяну я. Автоматчик торопливо начинает рассказывать:

— Я, товарищ командир, когда в ячейке остался и немцы нас бомбить начали, испугался очень. Сами посудите, не военный я человек! А когда танки пошли, и вовсе, признаюсь, чуть в штаны не наложил. Хорошо, тут наши пушки стрелять начали. Рядом броневик проходил, в него попали, немцы с брони как мыши в разные стороны. Один ко мне в окопчик и заскочил.

Внезапно он суровеет и сплёвывает:

— Задушил я его. Руками удавил.

— Со страху, наверное?

— Не, со злости… А потом с автомата давай остальных гвоздить. Ничего машинка, только вот ствол вверх дёргает. А там и Иван Яковлевич подполз. Вначале-то у него винтовка германская была, а потом с броневика пулемёт содрали — так и дрались с ним вдвоём.

— А остальные? Вас же там человек пятьдесят было!

— За остальных мы не ответчики, товарищ командир. Видели четверых — руки подняли и в плен побежали.

Он сплёвывает, но тут вступает пулемётчик:

— Сами разобрались. Там и положили, гадов.

Я смотрю на них, потом на лейтенанта.

— А что вы скажете?

— Перед их ячейкой штук тридцать трупов. Рядом — броневик. Один ганс за ячейкой валяется. Видно, что придушили. Язык высунут и глаза выпучены. Не похоже, что врут.

— Да и я вижу, что не врут. Вот что, лейтенант: веди их в свою роту. Оформи, как полагается, пулемётчиками. Первый и второй номера. Поделись патронами. Я вижу, у них лента всего одна осталась. Комиссар где?

— У нас, товарищ капитан.

— Вот ему и отдайте. Кстати, как он?

— Нормально, товарищ командир. Стреляет метко, словно снайпер. Что не выстрел, то готов фриц!

— Вот ему и команда. Кстати, откуда вы, товарищи?

— Левченко, Пётр Семёнович. Секретарь Козелецкого райкома Партии. Второй секретарь.

— Рабинович, Иван Яковлевич. Заместитель секретаря городского комитета ВЛКСМ. Из Фастова я.

— Что же. Спасибо вам, товарищи. Честное слово, не в обиду будь вам сказано, не ждал я такого от вас. И рад, что ошибся. Низкий поклон вам…

Они уходят. А я никак не могу уснуть, взбудораженный происшедшим. Не все, оказывается, сволочи. И среди них нормальные люди попадаются…

Утро начинается с музыки. Над нашими позициями плывёт мелодия «Катюши». Затем, когда песня кончается, звучит гнусавый голос с жутким акцентом:

— Русский Ваньюшька! Сдавайсйя в пльен! Путешь шить, кушать пелый хльеп, яйко, сальо. Стреляйт сфой комисар-жид, комантир-юде, хоти в пльен. Путешь жить. Спать со сфой молотка.

Над окопами вдруг раздаётся гомерический смех. Да, такого ещё не было! Один голосок чего стоит! Видно, что и немцы озадачены. Голос затихает, затем как-то обиженно спрашивает:

— Это нье йесть смьешно. Почьему «ха-ха»?

Некоторые из нас, уже обессилев от смеха, валятся на дно окопов.

— Ферфлюхтер русише швайн!

Вот это другой разговор — тупоносая машина с огромными репродукторами стоит в тени деревьев, на холмике, до неё — с километр. Может, чуть побольше. Бах! Одинокий пушечный выстрел, и взрыв разносит агитустановку в клочья. Словно по команде немцы открывают ответную стрельбу. Вздымаются столбы разрывов, летят какие-то обломки, куски деревьев и брёвен. Снаряды рвутся и на линии нашей обороны, и в глубине, и перед нами. Так продолжается полчаса, затем вновь появляются танки.

Ну, на этот раз вы попали, ребята! ПТО на передней линии, а эти пушечки с километра снимают шляпу любому немецкому гаду. Точно, ползут, поблёскивая на солнце серой бронёй. Чуть позади глубокоэшелонированными порядками наступает пехота. Солдаты время от времени прикладывают к плечу оружие и стреляют. И метко, сволочи! Я замечаю, как пули время от времени жужжат над моей головой. Рядом вскрикивает боец, и присев на дно окопа хватается за развороченное плечо. Появляется санинструктор, вдвоём с помощником они накладывают бинт и утаскивают раненого по ходу сообщения в тыл…

Тысяча… Восемьсот… Семьсот… Низкий приплюснутый танк, в котором я узнаю «штугу» на мгновение замирает. Выстрел! Над моей головой с переливчатым журчанием пролетает снаряд и взрывается позади окопа. Барабанит земля, свистят над головой осколки. Пора! Кручу ручку индуктора полевого аппарата:

— Огонь!

Орудия стреляют по очереди, но так, словно бьёт гигантский пулемёт невообразимого калибра! Вражеские танки вспыхивают один за другим. Вначале слышится рокочущий долгий взрыв, затем подбитую машину мгновенно охватывает пламя. Мне кажется, что я даже слышу вопли сгорающих заживо членов экипажей. Но этот только кажется. Слишком далеко, да и взрывы изрядно притупили мой слух. Такое ощущение, что я все звуки слышу сквозь слой забившей уши ваты.

Между тем вражеская пехота устремляется вперёд. Пригнувшись и умело прячась за уже подбитыми машинами, они быстро продвигаются вперёд и оказавшись на открытом пространстве начинают окапываться. Огонь из стрелкового оружия усиливается, и пули всё чаще врезаются в бруствер моего НП. Пора уносить ноги.

Едва мы с телефонистом успеваем уйти и подключить телефон к линии, как на том месте, где мы только что были, вздымается к небу огонь взрыва. Вовремя мы ушли! Хотя чего удивляться? Вычислили нас вполне умело…