Принимая гранаты в горсть, Отто не мог не обратить внимания на белые холеные руки пожилого мужчины, с чрезвычайно подвижными, длинными пальцами. «Лимонка» в этих руках, живших будто отдельной от их владельца жизнью, выглядела совершенно нелепо. Пальцы были хваткими и сильными, но было видно по тому, как они сжимали гранату, что они держат ее первый раз в жизни.

Отто остановил поспешные движения копошащегося в сумке старика и предложил ему взять и понести всю сумку. Тот тут же с благодарностью согласился, виновато оглядываясь на лейтенанта.

– Спасибо, молодой человек… – интеллигентно поблагодарил старик.

Он выглядел как профессор или пожилой учитель музыки. Догадка Отто оказалась недалека от истины.

– Кстати, я не представился… – откашлявшись, все с той же учтивостью произнес старик.

Поправив правой рукой ремень висевшего на плече «Маузера-98», он взял шляпу за верх и приподнял ее.

– Меня зовут Вайден… – представился старик. – Хельмут Вайден. Я виолончелист… Играл в Берлинской опере.

Отто посмотрел на него, как на привидение.

– Вайден?! – не сдержавшись, переспросил он. – Вы – командир нашего отделения?!.

Смесь недоверия, удивления и досады прозвучала в этом невольном вопросе Хагена.

Виолончелист Вайден с виноватой улыбкой закивал головой.

– Какого черта вы здесь делаете? – возмущенно прокричал Отто. – Вам здесь нельзя находиться!..

– Не ругайтесь, молодой человек… – снисходительно сделал замечание старик. – Наше место определяем не мы. Наше место определяет судьба. К тому же здание нашей оперы разбомблено, и, следовательно, я лишился места работы.

– Вы не понимаете!.. – с ходу вспылил Хаген. – Вас могут убить! Лейтенант Пиллер! Его надо отправить отсюда…

Старик крепко сжал плечо Хагена так, что Отто ощутил цепкую силу, таившуюся в натруженных пальцах этого пожилого музыканта.

– Не кричите! В конце концов, это некрасиво… – убеждающим шепотом зашипел Вайден. – К тому же меня научили стрелять из винтовки… И еще… Я ваш командир, черт возьми…

Ругательство, произнесенное Вайденом, помогло Хагену взять себя в руки. В конце концов, старик прав. У него не меньше прав сдохнуть на улицах этой про́клятой столицы про́клятой всеми богами страны. Не меньше, чем у Хагена и фузилера Даммера, или у тех молокососов из гитлерюгенда, на чьих лицах животный страх борется с неистребимым мальчишечьим любопытством. Или у гауптвахмистра Пфлюгера, который собственными руками реализовал это право на берлинском перекрестке, чтобы не оттягивать удовольствие. У них у всех есть право умереть на этой треклятой имперской брусчатке. И не стоит беспокоить по этому ерундовому поводу господина лейтенанта.

Впрочем, лейтенант даже не смотрел в их сторону. Его внимание, как и взгляды всех остальных, было приковано к передовой группе Даммера.

Они находились на один дом впереди и готовились перебежать на другую сторону улицы. Крыша здания, к цоколю которого они прижимались, гудела от пожара. Прогоревшие доски проламывались вниз, разбрасывая в стороны куски черепицы, обломки обгоревших стропил, которые, падая на брусчатку, озарялись снопами искр.

К этому моменту русские снова перенесли огонь своей тяжелой артиллерии в глубь города. Набережную и примыкавшие к ней кварталы обстреливали десятки вражеских минометов. В воздухе стоял неумолкающий вой, который перекрывали взрывы крупнокалиберных мин. Их осколки носились повсюду, кроша штукатурку, осыпая каждый квадратный метр мостовой и каменных стен.

В этом кромешном аду отделение фузилеров, не откладывая в долгий ящик, предприняло попытку занять свою огневую позицию. Им предстояло выполнить наиболее опасный маневр: среди взметавшихся разрывов мин, неумолкающего свиста осколков, рушащихся сверху кусков кирпича и черепицы они должны были пересечь полотно уличной мостовой.

Первыми смертельно опасную дистанцию преодолели сам Даммер и второй номер «дымоходного» расчета – фузилер с винтовкой, перекинутой за спину, державший в обеих руках по ящику с запасными выстрелами к «панцершреку».

Как только они, согнувшись в три погибели, ступили на брусчатку, наверху раздался страшный треск и высокий деревянный фронтон начал стремительно крениться в сторону мостовой.

Даммер успел поднять голову вверх и истошно крикнуть «Назад!» тем из своего отделения, кто находился у стены. И опытные фузилеры, и ребятишки из гитлерюгенда с фаустпатронами наперевес испуганно отпрянули назад. Пылающий деревянный фронтон с грохотом рухнул как раз на то место, где они находились секунду назад, подняв целые снопы искр.

Командир отделения эту картину увидел уже с другой стороны улицы, тут же спешно заскочив в распахнутую дверь в подъезд дома, который его отделению предстояло превратить в неприступный «фестунг»[19].

В целом, как позже рассудил Хаген, лейтенант принял единственно правильное решение: не распылять и без того маломощные силы взвода по всей улице, а сосредоточиться в трех ключевых узлах обороны, спроецировав контроль над кварталом в подобие равнобедренного треугольника, вершины которого – два угловых дома на правой стороне улицы и здание в самой середине противоположной стороны.

Расстояние между вершинами этой умозрительной оборонительной геометрической фигуры лейтенант Пиллер тоже определил грамотно – около ста пятидесяти метров. Оптимальная дистанция для фаустпатронов, которыми в избытке были оснащены все три отделения. Их перекрестный огонь должен был дать в проекции оптимальный результат при поражении всех целей, которые предпримут попытки пройти через эту улицу.

Когда взводный сообщил о необходимости разделиться, Хаген тут же вызвался помочь донести его группе ящик с фаустпатронами. Лейтенант не спорил, видимо, не желая тратить драгоценное время, только коротко крикнул «хорошо».

Хаген тут же сменил одного из мальчишек у рукояти ящика, другой рукой взяв винтовку за ствол, для удобства при перебежке.

Пиллер, обернувшись и выкрикнув имя Вайдена, пожелал ему удачи и тут же, не дожидаясь ответа, повел свою группу с торчащими из-за спин фаустпатронами вдоль стен домов. Ему предстояло воплотить опасную затею – пробраться в угловое трехэтажное здание на самой набережной.

Этот дом, с массивными каменными стенами, уже был полуразрушен, но, по оценке лейтенанта, еще мог стать надежным убежищем для тех, кто предпримет попытку осуществить оборону квартала, главным образом, вследствие своих толстенных стен и стратегического расположения.

Чем ближе к набережной подбиралась группа Пиллера, тем оглушительнее и отчетливее становился шум несмолкавшей стрельбы. Где-то совсем рядом, на берегу, у самого пересечения улицы с проезжей частью набережной, стучал пулемет, выпуская в сторону противоположного берега очередь за очередью. Автоматная трескотня и винтовочные выстрелы не утихали. Беспорядочный рой пуль градом осыпал стены домов с обеих сторон улицы и брусчатку мостовой.

Здание на левой стороне, вернее каменный, черный от копоти остов, дымилось. У его угла стояло сожженное орудие, такое же черное, как и стены дома. Возле стены и у искореженного щита орудия, в неглубокой, но широкой воронке, захватывавшей почти пол проезжей части, лежали обугленные трупы, по-видимому, артиллерийского расчета.

К тому моменту, когда лейтенант и остальные фольксштурмовцы достигли углового дома, пулемет не затих ни на секунду. Из-за обгорелого здания раздался звук орудийного выстрела, и тут же прогремел взрыв где-то совсем рядом с людьми Пиллера, на этом берегу. Как будто стреляли прямой наводкой.

Оконный проем был достаточно высоко. Напарник Хагена, парнишка лет шестнадцати, с густо обсыпанным веснушками лицом и огненно-рыжими бровями и веками, двумя руками вытащил осколки стекла из низа оконной рамы, потом положил на подоконник обе бывшие с ним трубы фаустпатронов.