Открыла конверт и поняла, что не только я занималась сегодня шоппингом. В конверте лежала вторая половина открытки, которую я получила накануне.

Половинка была абсолютно новая, с моим именем вместо имени Лиз. Он не забыл, где покупал открытку. Это ужалило меня в сердце… выходит, она так ему дорога, что он помнит, где покупал для нее открытки.

Прочитала подпись: «Эта открытка приглашает тебя на балет вместе со мной, безумно любящим тебя». Чернила того же цвета. Похоже, он учел все детали. Что касается содержания — и это все, что он сумел придумать? Для человека, заказавшего мне массаж, чтобы провести время с любовницей в том же самом отеле, это немного разочаровывает.

Но вслух я воскликнула:

− У-У-у! Как мило! Какой ты заботливый.

Затем я сказала, что не поняла, для чего ему понадобилось разрезать открытку и посылать половинки отдельно… но все равно я очень хочу пойти на балет. Как остроумно с его стороны, что он выбрал открытку с изображением балерины.

У него хватило совести не смотреть мне в глаза. Я отложила открытку и снова занялась собой. Не поцеловала его, не обняла. Вернулась к тому, что делала.

− Мы куда-то идем? — спросил он, пока я оправляла платье. — Красивое платье, между прочим.

— Спасибо, — кивнула я. — Я иду, а ты нет.

— Вот как? — удивился он.

— Вернусь не поздно. Встретилась случайно со школьной подругой. Вот мы и решили пойти в бар.

— Уж не с Кэти ли? — недоуменно спросил он. При мысли о ней у меня невольно сжалось сердце.

— Нет, не с Кэти.

Я пошла мимо Пита, но он схватил меня за запястье. Притянул к себе, легко поцеловал в губы. Я помедлила и тоже его поцеловала. Так же легко.

Он еще раз меня поцеловал, на этот раз крепче. Затем прижал к стене и сунул руки под платье.

— Мне пора, — возразила я.

На самом деле я никуда не собиралась. Но Пит этого пока не знал.

— Не сейчас, — забормотал он.

Он расстегнул верх моего платья. Провел пальцем по кружевам нового лифчика, поднял его, стал гладить тело. Я задохнулась и прикусила губу. Пит расстегнул лифчик и спустил платье с моих плеч. И платье, и лифчик бесшумно упали на пол. Его пальцы скользнули вниз, он расстегнул свои брюки и сдвинул на сторону мои дорогие красивые трусики. Мы никогда еще не занимались этим возле стены, и я едва не задохнулась под его весом, когда он прижался ко мне всем телом. Спине было больно. Я боялась, что мне будет неудобно.

Но не успела я об этом подумать, как Пит поднял меня, и я обвила его ногами. Тут же все пошло намного лучше. Я видела нас в зеркале: мы инстинктивно двигались вместе. Без остановок, плавно, слаженно. Выглядело это замечательно. Мускулы на его спине шевельнулись, когда он повыше поднял мои ноги, и я плотнее обхватила его. Я испытывала блаженство, Пит стонал от наслаждения. Наши крики становились все громче, а потом мы вместе пришли к финишу.

Мне казалось, что меня окружало эфирное сияние. Я опустила ноги. Пит натянул брюки, и мгновение мы стояли друг против друга. Он поцеловал меня в лоб и прошептал:

— Ты неподражаема.

И я сама это чувствовала. Подняла голову и заглянула ему в глаза. Я ощущала себя… любимой, а та, другая, словно исчезла. Я могла притвориться, что есть только я и он, что он никогда не изменял мне, и все, чего я хочу, у нас сбудется. Все еще возможно.

Лиз больше не угрожала нам. Мы слишком сильны, слишком любим друг друга. Он мог бы попросить меня сейчас о чем угодно, и я бы все сделала. Я открыла бы любые свои тайны, дошла бы до конца света и вернулась к Питу. Я люблю его, люблю по-настоящему.

Я погладила его по щеке, прошептала:

— Я не полюблю никого так, как тебя, Пит, — и посмотрела на него, молча умоляя ответить мне тем же.

Он промолчал, лишь отчаянно посмотрел мне в глаза.

Мы тихо стояли, не произнося ни слова. Раздетая, в одних трусиках, я слегка дрожала. За окном неистово ревел ветер, грохотал наличниками. Я боялась пошевелиться, чтобы не упустить момент. Он смотрел на меня так, словно увидел впервые. На какую-то секунду я увидела прежнего Пита. Такого, каким он когда-то был, — готового рассказать мне о себе все, не приемлющего лжи.

Но он ничего не сказал. Опустил голову и прижал меня к себе так сильно, что стало трудно дышать. Над моим плечом прозвучали слова: «Я очень тебя люблю». Однако лица его я не видела. Легко отстранилась и проговорила, пытаясь поймать его взгляд:

— Ты можешь рассказать мне, Пит, если тебя что-то беспокоит… Что бы ни случилось, ты можешь рассказать мне все, даже самое ужасное.

Конечно, это была неправда. Самое ужасное уже случилось, и оно заставило меня совершать безумства, на которые я считала себя неспособной. Но Пита я тем не менее прощала.

Он медленно поднял голову. Я затаила дыхание, ждала…

Наши глаза встретились, и то, что я заметила в его взгляде минуту назад, ушло. Он посмотрел на меня пустым взором и ответил:

— Мне нечего рассказывать. Оденься, а то опоздаешь.

Он вышел из комнаты, а я опустилась на пол.

Хотелось заплакать, да только слез не осталось. Ни слез, ни борьбы, ни энтузиазма. Я осела бесформенной грудой на полу, в трусиках, стоивших столько же, сколько пропитание на неделю. Рядом валялось платье… и оно уже не казалось сшитым специально для меня.

Долго я на полу не просидела: как-никак холодно, не считая всего остального. Я поняла, что Пит спустился на нижний этаж и назад не вернется, и мне ничего не оставалось, как встать, пойти в ванную, вымыться и снова одеться. Макияж смазался, и я его поправила.

Глубоко вздохнула, вскинула голову и вернулась в комнату. Я еще не сломлена.

Сунула руку в ящик, под белье, нащупала сережки Лиз. Они весело звякнули. Я с отвращением на них посмотрела. Страшная безвкусица: стекло и искусственные камни. Утонченностью она не отличается и не страдает аллергией на дешевые металлы.

— Пит! — крикнула я как можно громче.

Услышала его шаги. Он появился на пороге. Я бросилась к нему, обняла и воскликнула:

— Они такие красивые!

Он улыбнулся, довольный и удивленный, обнял меня и спросил:

— Ты о чем?

— О сережках.

Его лицо выразило удивление — еще бы! — и я пояснила:

— Вот, нашла их в ящике комода. Какой чудесный сюрприз. Спасибо!

И с этими словами я вдела одну сережку в ухо. Делать это мне было чрезвычайно противно. Как можно прикасаться к тому, что принадлежит Лиз? Это как колоть себя зараженной иглой.

Повернула голову, чтобы Пит мог разглядеть сережку, и он побелел как полотно. Да, сдерживаться он не умеет, но посудите сами: когда ваша любовница проникла в ваш дом и специально оставила в спальне вашей девушки свои сережки… это страшный удар.

Сережки очень броские, мягко говоря. Скромная девушка такие не наденет. Они театральные, сделаны под старину, этакие люстры из темно-зеленого стекла — подделка под изумруд. Пит сразу понял, чьи они.

Я покачала головой, чтобы стекляшки заиграли.

— Я их надену, когда мы с тобой пойдем на балет, — объявила я с улыбкой. — Столько подарков! Везет мне. И чем я это заслужила?

Я притворилась, будто гляжу в зеркало, а сама посмотрела на него.

Вид у него был очень встревоженный.

— Нет, такого ты не заслужила, — произнес он себе под нос, но я услышала. Вопросительно взглянула на него, а он изобразил улыбку и подошел ко мне.

— Я посмотрел, — сказал он, вынимая сережки из моих ушей, — и они мне разонравились. Выглядят какой-то дешевкой. Тебе нужно носить бриллианты. Верну их и обменяю на что-то достойное. — И он положил сережки в карман.

— Знаешь что? — спросила я весело. — Позвоню подружке и предложу встретиться в другой раз. Лучше останусь с тобой. Спущусь через пять минут.

Пит кивнул и пошел вниз.

Сквозь щелку оконных занавесок я увидела, как он вышел в сад. Свет из кухни освещал его фигуру. Он держал у уха телефон. Я бы все отдала за то, чтобы услышать его слова! Картинка была у меня перед глазами. К кому бы он ни обращался — а я надеюсь, что он звонил Лиз, — он был страшно зол. Сначала выразительно пожал плечами. Должно быть, сказал: «Ну, тогда объясни, как они сюда попали?»