Поиски продлились недолго. Пит сохранял списки телефонных звонков, чтобы в случае недоразумения предъявить их как доказательство своей невиновности, но совершенно не умел скрывать другие, куда более важные улики. Их я и искала.

Во-первых, программка. Я долго и сурово смотрела на лицо Лиз, пока страница не начала расплываться в моих глазах, и я еле удержалась, чтобы не порвать листок. После долгих поисков нашла счета по двум кредитным картам, о существовании которых не подозревала (вот что бывает, если уходишь на работу до утренней почты: Пит в это время дома, он ее и получает). А потом обнаружила открытку. На ней был изображен щенок, а внутри текст размашистым почерком:

Огромное спасибо! Я просто обожаю ее. И тебя! Теперь мы можем ходить па прогулки вместе с тобой и Глорией! Лиз.

Я так и села. Что он еще выкинул? Купил ей щенка? Тихо постанывая, упершись коленями в тумбу, я раскачивалась взад-вперед, старалась унять грызущую боль. Пит вместе с этой шлюхой прогуливал мою собачку? Ох, до чего тошно!

Мой план был разгромлен, как и кабинет Пита. Я вскочила на ноги, схватила его нож фирмы Стэнли и проделала им в столе дыры вроде оспин и безумные разрезы. Стряхнула все бумаги. Открытку разорвала на мелкие кусочки, документам тоже досталось. Воткнула нож в фотографию, где мы были запечатлены вдвоем. С криком и визгом разбросала по сторонам книги и перевернула ногой стул.

Вдруг я услышала лай Глории и остановилась, тяжело дыша. На лбу выступила испарина. Напуганная собачка скреблась и визжала. Она почуяла — в доме что-то не так.

Я спустилась на первый этаж и обнаружила, что Глория написала во всех углах. Я ее вымыла и выпустила в сад. Обтерла пол и пошла наверх — посмотреть на устроенный мною кавардак.

Кабинет разорен. Окончательно.

Только сейчас мне пришло в голову, что Пит придет домой и тотчас поймет, что мне все известно. Я загнала его в угол. Нам придется поговорить, и все выйдет наружу.

От одной мысли об этом стало вдруг страшно.

Я не представляла себя без Пита, он стал неотъемлемой частью моей жизни. Неужели я больше не поднимусь ему навстречу, не обниму его, не поцелую, когда он войдет в комнату? А когда у меня что-то случится, плохое или хорошее, неужели я не возьму трубку и не позвоню ему, не обращусь к нему в первую очередь? К кому же еще, если не к нему?

А если Пит только и ждет повода? Что, если он и сам не знает, остаться ему со мной или уйти к ней? Вчера я решила его не будить и не прогнала. Насколько я понимаю, выбор будет сделан не мной.

Когда Пит придет домой и увидит этот бедлам, а я скажу, что мне все известно, станет ли он спорить? Захочет ли остаться со мной или скажет: «Да, ты права, мне давно нужно было с тобой поговорить. Я виноват. Я не хотел, чтобы это случилось, однако все именно так, и я хочу быть с ней».

Стоя в разоренном кабинете, я пыталась представить себе жизнь без Пита. Со дня нашей первой встречи я просыпалась и засыпала с мыслью о нем. Вместе с родителями и друзьями он был воткан в мою жизнь. И домой я спешила к нему. Мне казалось, что он всегда был здесь. Я даже позабыла, что было в моей жизни до него. Он — главный мой друг, человек, знающий меня лучше, чем я сама.

У него не может быть таких отношений с кем-то другим. Это бессмыслица. Где мне теперь жить? Что делать? Вряд ли смогу позволить себе этот дом. Придется все начинать сначала. Полагаться на себя.

Тревога, поднявшаяся в груди, колотила изнутри по ребрам. Я огляделась вокруг и решила, что Питу нельзя видеть то, что я наделала, и почувствовала себя Алисой, провалившейся в кроличью дыру. Свадьбы, дети, семейные пары — все это пролетело между моих растопыренных пальцев. Я понимала, что должна как-то исправить содеянное, иначе попаду в ловушку, устроенную собственными руками, а этого я не хотела.

И мне в голову пришла мысль: ограбление… оно нее прикроет. Все, что нужно сделать, это разгромить остальные комнаты в доме. Тогда картина будет убедительной.

Мой первый обман.

— Хорошо, что вас не было дома, когда он здесь орудовал, — сказал самый молодой полицейский, пытаясь чем-то помочь. — Вы и представить не можете, что бывает, когда люди являются в момент ограбления…

— Такие мысли сейчас ни к чему. — Старший полицейский устало взглянул на своего коллегу. — Он далеко ушел. Думаю, он ввалился в дом наугад, мадам. Вы говорите, он ничего не взял, кроме двух украшений?

— Да, — подтвердила я срывающимся голосом и крепче зажала в кармане две броши. — Они достались мне от бабушки.

— Видите ли, если бы мы понимали, что он тут делал, то узнали бы куда больше. Разумеется, вам должно быть очень неприятно, что чужой человек рылся в ваших вещах, но мне кажется, это какой-то придурок, возможно подросток. — Полицейский сочувственно улыбнулся. — Мы все подробно опишем, откроем дело, но… — Он замолчал.

— Спасибо за помощь. — Пит отворил входную дверь. — Мы обязательно установим сигнализацию.

Я смотрела вслед полицейским. Те со скучающим видом прошли по дорожке и сели в автомобиль. Я по-прежнему держала руки в карманах. В одном лежали украшения, в другом — порванная на кусочки открытка. Не забыть бы от этого избавиться.

Пит закрыл дверь, повернулся ко мне и сказал:

— Ну, иди ко мне! — и притянул к себе.

Он говорил чудные слова, например:

— Бедная девочка, ты, должно быть, сильно напугалась… Слава богу, что ты ушла гулять с Глорией. Ты моя храбрая, тебе пришлось пережить такой шок, да еще в болезненном состоянии…

Я встала, тихонько подошла к окну, подняла край занавески и посмотрела на тихую улицу, на дорожку, по которой вчера ушли полицейские. Светало. Мне уже недолго ждать. Пит скоро встанет. Я опустила занавеску, вернулась к дивану, стараясь не опрокинуть кружку с молоком, по-прежнему стоявшую на полу. Даже если бы я его выпила, вряд ли бы оно мне помогло. Я взяла молоко и увидела на поверхности противную пенку. Она слегка задрожала, когда я наклонила кружку, но не лопнула.

Я вспомнила, как говорила Питу срывающимся голосом:

— Я так напугалась, Пит. За всю жизнь не испытывала такого страха!

Я поставила кружку нетвердой рукой. Хорошо, что не перевернула.

Пит держал меня в объятиях добрые пять минут, утешал. Шептал:

— Все нормально, моя хорошая, я здесь, я с тобой. Я никому не позволю тебя обидеть.

Эти слова заставили меня заплакать еще горше, я уткнулась ему в воротник, мое сердце разрывалось.

Он наконец разжал объятия и повел меня в гостиную. Отодвинул в сторону груду хлама на диване, бережно усадил меня и пошел на кухню. Приготовил крепкий сладкий чай.

Я испытывала невероятное облегчение оттого, что он рядом. Он тихо гладил меня по спине, пока я молча пила чай. Я не хотела ничего говорить: боялась выдать себя. Потом он сказал, что нам придется все приводить в порядок.

Он встал, снял пиджак, распустил галстук, повесил то и другое на перила. Оглянулся по сторонам, присвистнул и беспомощно пожал плечами.

— Боже, я даже не знаю, с чего начать!

«Может, лучше расскажешь, где ты ее встретил? Что нашел в ней такого, чего нет у меня? Как долго это продолжается? Ты ее любишь? Она бывала в нашем доме?»

— Нам, наверное, понадобится помощь. Я бы позвонил маме с папой, но они, наверное, уже в Африке. — Он глянул на часы, словно те могли точно сказать, в какое время Ширли приземлится на другом континенте. — Может, позвонить твоей маме?

— Она ведь в Майами, — покачала я головой.

— Черт! Я и забыл. Какое неудачное совпадение.

— Так уж бывает, — отозвалась я.

Я чувствовала страшное изнеможение. Интересно, думает ли он о ней сейчас? Я держала обеими руками горячую чашку, и мне хотелось швырнуть ее в голову Питу. Хотелось завизжать и высказать все, что скопилось у меня на душе…

Он принялся наводить порядок и бормотать, что у этих уродов, должно быть, нет сердца. Я не слушала. Я думала: если бы не Лиз, все у нас было бы и порядке. Она кружилась передо мной в своем платье-балахоне, гнусно улыбалась, и я ненавидела ее.