Он убрал руку, и Энди протестующе забормотала, потянувшись следом за ним. Джим взял ее за руки, положил их себе на плечи. Энди охотно подвинулась ближе к краю стола, чтобы обвить его талию ногами и впустить его в себя. Но вместо этого Джим подхватил ее под колени, поцеловал в висок и снял со стола. Энди вновь издала протестующий возглас неудовлетворенного желания.

— Нет, — Джим сжал ее в объятиях, как любимого избалованного ребенка, и снова поцеловал в висок. — Нет, детка, подожди, — бормотал он.

Неожиданно Энди успокоилась, обвила руками его шею и положила голову на плечо, молча соглашаясь со всеми его действиями. Всему свое время.

Она изнемогла от независимости и самостоятельности, устала быть сильной и решительной Энди Вагнер. Сегодня она вновь станет Андреа, позволит другому человеку принимать решения, вести ее за собой. Завтра утром все пойдет своим чередом.

А пока ее нес по лестнице в спальню единственный мужчина, к которому она испытала влечение с тех пор, как получила развод. Ей повезло: Джим способен не только получать удовольствие, но и дарить его, не разбираясь, кто кому и что должен. Рядом с ним Энди не боялась показаться неженственной или недостаточно сексуальной. Она могла позволить себе быть слишком агрессивной, умной и требовательной — его это не оскорбляло. Он был достаточно сильным и уверенным в себе, чтобы уступить ей пальму первенства в их любви. Теперь пришло время отдать долг. Если он хочет, чтобы на сей раз она играла пассивную роль, была беспомощной девушкой, трепещущей перед сильным мужчиной-завоевателем, — что ж, пусть так и будет! Джим не должен принять ее временную капитуляцию за слабость.

Он поставил ее у постели, и Энди послушно ждала, наблюдая, как он аккуратно сворачивает стеганое одеяло и взбивает подушки. Затем он бережно и молча избавил ее от платья, целуя по очереди плечи и руки. Наконец платье упало к ногам Энди, Джим молча подхватил ее на руки и уложил в приготовленную постель. Она ждала, что он ляжет рядом, поспешит броситься в ее объятия, но он только поцеловал ее в лоб и выпрямился. Лежа неподвижно, Энди наблюдала, как он ходит по спальне, ничуть не стесняясь своей наготы.

Джим подобрал с пола платье Энди, встряхнул его и повесил на спинку стула. Задернув шторы, он включил лампу на тумбочке и повернул ее так, чтобы свет падал на стену, а остальная комната пряталась в тени. Только потом он вернулся к постели. К женщине, лежащей в ней. Он присел на край кровати, касаясь Энди бедром, и поднес к губам ее руки. Она сжала кулаки, инстинктивно пытаясь спрятать огрубевшие ладони, но Джим не позволил ей.

— У тебя прекрасные руки. — Он покрыл нежными поцелуями мозоли у основания пальцев и пощекотал ладонь языком. — Сильные и умелые. — Поднеся ее руки к собственному лицу, он потерся о них, точно огромный кот.

Энди послушно касалась его щек, перебирала густые блестящие волосы. Повернув голову, Джим поочередно поцеловал пульсирующие жилки на каждом запястье. Энди вздохнула, когда он принялся осыпать легкими поцелуями ее руки вверх до локтей и изгиба плеч. Запрокинув голову, она подставила его ласкам шею.

Джим не замедлил воспользоваться ее щедростью и дотронулся губами до ключиц, а затем уткнулся носом в шею Энди. Он пропутешествовал по маленькой ушной раковине, затем по другой, проложил языком влажную дорожку вдоль щеки до подбородка.

— У тебя самые сладкие и нежные ушки в мире, — прошептал он. Энди счастливо вздохнула. Ее тело обмякло, руки упали, раскрывшись, точно бутоны цветов на фоне желтых простынь. Закрыв глаза, она бездумно отдалась ласкам.

Такая реакция вызвала у Джима благоговейный трепет. Только нежностью ему удалось сломить ее неистовую, железную волю. Он испытал гордость и унижение, чувствовал себя одновременно всесильным и беспомощным. Но самым сильным было его желание отдать Энди все.

Он вытянулся на постели рядом с ней, опираясь на локоть, и подсунул ладонь ей под голову, заставив повернуться к нему.

— У тебя бесподобная кожа, — бормотал он, скользя губами по ее лбу и вискам, по закрытым векам, носу и разрумянившимся щекам. — Как у ребенка — гладкая и шелковистая. — Он провел ладонью по ее телу, слегка задевая кончиками пальцев грудь. — А твои губы великолепны. — Он взял ее за подбородок и запечатлел по поцелую в каждом уголке рта. — А этот сексуальный шрамик… — он коснулся указательным пальцем тоненькой белой ниточки под нижней губой, — сводит меня с ума.

— Сексуальный? — с удивлением переспросила Энди, открыв глаза.

— Невероятно. — Джим лизнул ее подбородок, словно изумительно вкусное мороженое. — Он придает тебе таинственный и опасный вид. Хотел бы я знать, откуда он взялся?

— Шесть лет назад я попала себе молотком по губе, когда пыталась вытащить гнутый гвоздь. В этом шраме нет ничего опасного, — она усмехнулась, — ни для кого, кроме меня.

— И все равно он выглядит сексуально. — Джим прильнул губами к шрамику. — Стоит мне взглянуть на него, и я теряю голову. — Его глаза вспыхнули. — Ты вся сводишь меня с ума — твоя кожа, губы, глаза, духи. Да, твои духи — особенно когда их запах исходит вот отсюда. — Он коснулся пальцем ее ключицы и прижался губами к местечку, облюбованному еще предыдущей ночью. — У тебя изумительные плечи — это я понял еще в ту минуту, когда впервые увидел тебя в вестибюле Белмонт-Хауса. Они сильные, гладкие и покатые. А твоя грудь — настоящее произведение искусства.

Он спускался все ниже по ее телу, осыпая его томительными ласками рук и губ и похвалами, на которые Энди было нечего возразить.

— Ты такая хрупкая и нежная, — восхищался он, накрывая ладонью ее маленькие груди, спускаясь к узкой талии и мускулистым ногам. — И вместе с тем сильная. Ты чертовски сексуальна…

Никогда еще Энди не сталкивалась с таким желанием и искренним восхищением, никогда не чувствовала себя такой защищенной, как в объятиях этого человека. Он воспламенял ее чувства, пробивался сквозь твердый панцирь, которым она окружила свое сердце. Она слабела от влечения, сгорала в его пламени, была очарована его ласками и словами, потому не чувствовала потребности поторопить его. Она не отвечала на его поцелуи, не шевелилась, не приподнимала бедра. Все равно они будут вместе. Происходящее вполне удовлетворяло ее. В этот момент Энди полностью доверилась Джиму, зная, что он исполнит все ее желания, интуитивно поймет, чего она жаждет, — лучше, чем она сама.

И когда он наконец приподнялся и лег между ее ног, последнее, что мелькнуло в голове Энди, была мысль о том, что, возможно, в любви нет ничего плохого…

— О, нет! — Энди застыла на пороге Белмонт-Хауса, держась одной рукой за дверную ручку, а в другой сжимая только что вынутый из замка ключ. — Не может быть!

Джиму, который только что поцеловал ее в затылок и теперь стоял позади, не понадобилось спрашивать, в чем дело. Ярко-красной краской во всю стену вестибюля было намалевано: «Я предупреждал тебя, сука. Тварь. Шлюха. Иезавель».

— Но входная дверь была заперта! На два замка! — Энди обернулась к Джиму, словно пытаясь убедить его в своей невиновности. — Ты сам видел, как я запирала ее!

— Есть и другие двери, — напомнил Джим.

— Все они тоже были заперты. Я проверяла вчера вечером.

— Очевидно, к запертым дверям этот мерзавец питает не больше почтения, чем к женщинам-рабочим, — Джим сжат ее плечи. — Подожди у машины. Я хочу проверить, который из замков взломан.

Но Энди не желала ждать. Пострадало ее дело, которым она зарабатывала себе на жизнь. Сунув ключи в карман комбинезона, она направилась к застекленной двери, ведущей в гостиную, — скорее всего, взломана была именно она.

Но замки оказались нетронутыми, стекла — целыми. А вот от хрустальной люстры почти ничего не осталось. Пол усеивали осколки подвесок, голый остов с застрявшим в нем ломом свисал с потолка. В эту минуту Энди думала лишь об одном: хорошо, что она не успела заказать новые подвески, — теперь придется менять всю люстру.