Читатели часто спрашивают, правда ли, что персонажи книг имеют прототипы в реальной жизни. Конечно, первым импульсом, который ощущает новичок, становится желание написать о ком-то, кого он знает. Профессионал же, наоборот, понимает, что задача эта невыполнима. Человек, перед которым стоит задача создания персонажа, должен знать о нем больше, чем кому-либо удается угнать о жизни реально существующего человека. Автор должен знать все о своем персонаже: что он надевал наутро после Рождества, когда ему было пять лет, какие подарки получал, кто и как их дарил. Стало быть, персонаж и есть реальное существо, живущее в параллельном измерении, в другой Вселенной, порожденной авторским восприятием реальности.

Пишите о том, что вы знаете. Не о том, что лежит на поверхности, а о том, что скрыто внутри.

Я пишу короткий рассказ о Мэри Гордон Ховард. Горничная добавляет яд в ее шерри, и она умирает долгой мучительной смертью. Я написала шесть страниц и застряла. Кладу рассказ в стол.

Я часто и подолгу разговариваю с Джорджем по телефону. Вожу Доррит к психотерапевту, которого он нашел для нее в западном Хартфорде. Чувство такое, словно я вынуждена выполнять формальную работу. Доррит сердита, но больше на неприятности не нарывается.

— Папа говорит, ты будешь учиться в Брауне, — говорит она однажды днем, когда я везу ее домой после встречи с доктором.

— Меня еще пока не приняли.

— Я сплю и вижу, чтобы ты поступила. Папа всегда хотел, чтобы кто-то из нас пошел учиться в его альма-матер. Если ты поступишь, мне уже не придется беспокоиться.

— А если я не хочу учиться в Брауне?

— Тогда ты дура, — резюмирует Доррит.

— Кэрри! — кричит Мисси, выбегая из дома нам навстречу и размахивая толстым конвертом. — Это из Брауна.

— Посмотрим? — спрашивает Доррит. Даже она заинтригована.

Я разрываю конверт. В нем полным-полно расписаний, карт и других бумаг. В глаза бросаются заголовки вроде «Студенческая жизнь». Я нахожу письмо и разворачиваю его трясущимися руками.

«Дорогая мисс Брэдшоу, — написано в нем. — Мы поздравляем…»

О боже!

— Я поступила в Браун!

Я с ликованием прыгаю вверх-вниз, обегаю вокруг машины, потом вдруг замираю. Прошло всего сорок пять минут. Моя жизнь будет такой же, как прежде, но теперь я знаю, что поступила в колледж. И не в какой-нибудь, а в Браун. Что чрезвычайно лестно. Серьезное дело, что ни говори.

— Браун! — визжит Мисси. — Папа будет счастлив!

— Да, знаю, — отвечаю я, наслаждаясь моментом.

Кто знает, вдруг мне все-таки повезло. Как знать, может, жизнь, наконец, покатилась в нужную сторону.

— Пап, слушай, — говорю я через некоторое время отцу, который успел уже меня обнять, похлопать по спине и сказать все приличествующие случаю фразы вроде «Я знал, малыш, что ты можешь это сделать, если постараешься…». — Раз уж я еду учиться в Браун…

Я в нерешительности останавливаюсь, подыскивая слова, пригодные для того, чтобы описать то, что я хочу попросить, в самом выгодном свете.

— Я хотела спросить тебя, нельзя ли мне провести лето в Нью-Йорке?

Видимо, папа не ожидал такого вопроса, но он слишком растроган тем, что я поступила в Браун, и не в состоянии оценить его серьезность.

— С Джорджем? — спрашивает он.

— Да нет, не обязательно с ним, — говорю я быстро. — Я тут пыталась поступить на курсы писательского мастерства…

— Писательского мастерства? — спрашивает отец: — Если ты собираешься учиться в Брауне, это вроде как означает, что ты готовишься стать инженером.

— Пап, я пока еще не знаю.

— Это не важно, — говорит он, махнув рукой с видом, означающим, что он не видит, о чем тут можно говорить. — Важно то, что ты поступила в Браун. А строить планы на всю оставшуюся жизнь в данный момент не обязательно.

Вскоре наступает день начала нового сезона занятий в бассейне.

Перерыв закончен. Придется снова встретиться с Лали.

Прошло шесть недель, а они с Себастьяном по-прежнему вместе.

Мне совершенно не обязательно туда идти. Я вообще теперь ничем никому не обязана. Меня приняли в колледж. Папа уже послал чек. Я могу прогуливать, бросить занятия прыжками в воду, приходить в школу в пьяном виде, и со мной уже ничего не сделаешь. Меня приняли.

Так что, возможно, с моей стороны прийти в холл бассейна и отправиться в раздевалку — просто извращение.

Она здесь. Стоит возле наших шкафчиков, где мы всегда переодевались. Такое впечатление, что она заявляет права на паше общее пространство точно так же, как заявила права на Себастьяна. Кровь закипает в моих жилах. Из нас двоих не права — она, именно Лали поступает неправильно. Могла бы, по крайней мере, перебраться в другой шкафчик.

Голова внезапно словно наливается свинцом.

Я бросаю спортивную сумку рядом с ее вещами. Она напрягается, почувствовав мое присутствие, так же как я чувствую ее, даже если она находится в противоположном конце коридора. Я с силой распахиваю дверцу шкафчика, она со стуком ударяется о ее дверцу так, что почти прищемляет Лали палец. В последний, момент она успевает отдернуть руку. Смотрит на меня сначала с удивлением, потом со злобой.

Я пожимаю плечами.

Мы раздеваемся. Но теперь я не ухожу в себя, как обычно, чтобы отстраниться от ощущения наготы. Да она все равно на меня не смотрит, а старательно натягивает костюм. Вот она надевает бретельки, которые хлопают ее по плечам. Через мгновение ее не будет в раздевалке.

— Как Себастьян? — спрашиваю я.

И вот когда мне удается заглянуть в ее глаза, я вижу там все, что хотела узнать. Она никогда не извинится передо мной. Никогда не признает, что совершила нечто нелицеприятное.

Никогда не допустит, что причинила мне боль. Никогда не скажет, что ей меня не хватает или что ей без меня плохо. Она будет жить как ни в чем не бывало, как будто ничего не случилось. С мыслью, что мы были друзьями, но никогда не были особенно близки.

— Отлично, — отвечает она и уходит, помахивая плавательными очками, зажатыми в руке.

Отлично. Я одеваюсь. Мне больше ничего не нужно от нее. Пусть занимается плаванием. И пусть владеет Себастьяном. Если он нужен ей больше, чем дружба, мне ее жаль. Когда я выхожу из здания бассейна, из спортзала доносятся крики. Я заглядываю внутрь сквозь проделанное в деревянной двери окошко. У группы поддержки футбольной команды репетиция.

Я иду через весь зал по блестящему, начищенному полу, поднимаюсь на трибуну и выбираю кресло в четвертом ряду. Сажусь, опершись подбородком на руки, и задаю себе вопрос, что я здесь делаю.

Члены команды одеты в трико или леггинсы в сочетании с футболкой. Волосы зачесаны и убраны в пучок на затылке. Помимо гимнастической одежды на них старомодные сапоги для верховой езды. В углу стоит магнитофон, из которого разносятся звуки марша «Плохой, плохой Лерой Браун», обильно сдобренные духовыми инструментами. В гулком помещении звуки музыки отдаются эхом. Девочки строятся в колонну, размахивают помпонами, делают шаг вперед, затем назад, поворачиваются направо, затем каждая кладет руку на плечо соседки, и, наконец, они по очереди, с разной степенью умения и грации делают шпагат.

Музыка заканчивается девочки вскакивают на ноги, трясут помпонами над головами и кричат: «Команда, вперед!»

Честно? Очень плохо.

Девочки расходятся. Донна ЛаДонна вытирает потное лицо белой повязкой, которая во время репетиции была у нее на лбу. Она и еще одна девочка из группы поддержки по имени Наоми идут к трибунам и садятся двумя рядами ниже, Не подозревая о моем присутствии.

Донна сушит волосы, тряся головой.

— Бекки надо что-то делать с дурным запахом, — говорит она об одной из девочек, которая на пару лет моложе нас.

— Может, подарим ей упаковку дезодорантов? — предлагает Наоми.

— Дезодорант не поможет. Не от такого запаха. Я думаю, не поучить ли ее азам женской гигиены, — говорит Донна, ухмыляясь. Наоми гнусно хихикает над ее глубокомысленным замечанием. Донна снова заговаривает, на этот раз громче и на другую тему: