Мы заворачиваем в проезд, ведущий к дому, и останавливаемся позади пикапа. Сбоку к дому пристроен гараж для двух автомобилей. Он выглядит заброшенным. Одна из дверей открыта, внутри горит лампочка без плафона.

— Что это значит? — спрашиваю я.

— Мэк Келлер, что называется, мутный тип.

Папа отстегивает ремень безопасности и снимает очки, чтобы оттянуть неизбежный разговор.

— Мама отказывалась иметь с ним дело. У нее с ним были какие-то проблемы, которые касались строительства домов. Однажды мы застали Мэка Келлера в проезде у нашего дома, он стоял с ломом наперевес.

Как странно, что я этого не помню. Хотя, возможно, помню. Мне кажется, какие-то смутные воспоминания о склоке и о том, как нам, трем маленьким девочкам, велели спрятаться в подвале, у меня остались.

— Ты вызывал полицию?

— Нет. Мама вышла и поговорила с ним. Мне было очень страшно, а она, казалось, совсем не была напугана. Ну, ты знаешь маму, — говорит отец, и в голосе его появляются слезы. — Она была маленькая, но смелая, как черт. С Мими все боялись связываться.

— Я помню. А еще ей никогда не приходилось повышать голос, — добавляю я печально, чтобы внести свою лепту в воспоминания о маме. — Это была важная черта ее характера…

— Она была леди с головы до пят, и мужчины знали это, — вторит мне отец, вздыхая. — Она сказала Мэку Келлеру всего пару слов, и он убрался восвояси, поджав хвост.

Да, вот такой была моя мама. Леди с большой буквы. Даже когда я была маленькой, и то понимала, что мне такой никогда не стать. Я была слишком грубой и неловкой. Я вечно хотела поехать в те места, которые родители считали неподходящими. Например, в Нью-Йорк. Я заставила Мисси и Доррит сжечь кукол Барби на костре. Я рассказала кузинам, что Санта-Клауса на самом деле не существует. Подозреваю, маме всегда было понятно, что леди из меня не выйдет и что я никогда не буду на нее похожа. Но видимо, ей это было не важно.

— Как ты думаешь, Доррит знает что-нибудь про Мэка Келлера? Про то, кем его считала мама? Если знала, возможно, в этом заключается одна из причин поведения Доррит. Пап, я думаю, Доррит надо сводить к психотерапевту.

Я уже предлагала это отцу несколько раз, но он всегда отвергал мое предложение. Он родом я из поколения, которое считает, что психотерапевты — это зло. Даже при таких серьезных обстоятельствах мнение отца остается непоколебимым.

— Не сейчас, Кэрри, — отвечает он. Когда папа вылезает из машины, вид у него такой, словно ему нужно идти на казнь. Прежде чем мы успеваем постучать, дверь открывается, и на пороге появляется Мэк Келлер и загораживает нам дорогу. Он красив, но в его внешности есть что-то пошлое, так что, когда глядишь на него, испытываешь неизвестно откуда взявшийся стыд.

— Брэдшоу? — ухмыляется он и отвечает на свой собственный вопрос. — Ну, понятно. Входи.

Надеюсь, у него за дверью не припрятан лом.

— Сюда, — говорит он, указывая в сторону гостиной рукой, в которой зажата бутылка с пивом. Мы бочком, нерешительно, проходим в комнату, не зная, чего ожидать. Вдоль одной из стен стоит гигантский телевизор с двумя колонками по бокам. В комнате есть кирпичный камин, на полу лежит грубый белый ковер, усыпанный игрушками, на котором сидят два пуделя со слезящимися глазами, У другой стены стоит длинный раскладной диван. На нем, растянувшись, лежит мама Шерил, которую зовут Конни. В одной руке она держит стакан, в котором предположительно джин с тоником, а в другой руке — пакет со льдом.

— Моя маленькая девочка, — начинает рыдать она, завидев нас.

Она отставляет стакан с выпивкой и лед и тянется к нам. У нас нет другого выбора, кроме как взять ее за руки.

— Она же еще маленькая девочка.

— Да не такая уж и маленькая, — ворчит Мэк Келлер.

— А что, если их похитили? — спрашивает Конни, часто моргая. — Что, если они лежат где-то в канаве?..

— Заканчивай, Конни, — говорит Мэк Келлер. — Они взяли машину и поехали куда-то пить. Когда Шерил вернется, задам ей трепку. Вот и все.

Папа тем временем под благовидным предлогом высвободился из цепких рук Конни и теперь стоит с независимым видом, словно ситуация не имеет к нему прямого отношения.

— Вы в полицию звонили?

— А зачем ее вмешивать? — спрашивает Мэк Келлер. — От них одни неприятности. Кроме того, заявления о пропаже людей не принимаются в течение, по крайней мере, двадцати четырех часов.

— Когда их уже может не быть в живых! — кричит Конни.

Она тяжело дышит и прикладывает руку к сердцу.

— Вот что я получаю за свою жалкую жизнь. Моя дочь — малолетняя преступница, а муж — пьяница и бездельник.

— Хочешь по мозгам получить? — спрашивает Мэк Келлер. — Я же сказал, чтобы ты заткнулась.

Мы с отцом в ужасе переглядываемся.

— Думаю, нам нужно начать их искать, — говорю я, глядя на часы. — Сейчас десять сорок пять. Их нет уже не менее трех часов…

— За это время они могли доехать до Бостона! — восклицает Конни. Она смотрит на мужа.

— Я возвращаюсь в «Эмеральд», — заявляет он. Видя наши шокированные физиономии, он ухмыляется. — В конце концов, это не мой ребенок. А меня ждет в баре мужик, которого зовут Джек Дэниэлс.

Отец, Конни и я ездим по городу, разыскивая Доррит и Шерил. Мы ищем в полях, в «Кантри-Клаб» и в нескольких маленьких барах, известных Конни. Ни мне, ни отцу совершенно непонятно, впрочем, почему Конни думает, что кто-то, будет наливать алкоголь тринадцатилетним девочкам. Тем не менее мы продолжаем бесплодные поиски и сдаемся только к двум часам ночи.

— Вы нашли ее? — визжит полная надежды Мисси, когда мы входим в дом.

— Нет.

— Что же нам делать?

— А что мы можем сделать?

— Как это могло случиться? — плачет Мисси.

— Не знаю. Если она не вернется к шести часам утра, идем в полицию.

В течение некоторого времени мы стоим в напряженном молчании, потом я на цыпочках отправляюсь туда, где уединился папа, чтобы предаться страданиям в одиночестве. Он сидит на диване и медленно листает страницы семейного альбома, который завела мама, когда они обручились. Я возвращаюсь в кухню, чтобы подкрепиться перед долгой и трудной ночью. Достаю из холодильника хлеб, сыр и майонез, чтобы приготовить сэндвич.

Звонит телефон.

Звонок раздается так громко и пронзительно, что, кажется, от него невозможно укрыться. Я бросаю хлеб и хватаю трубку.

— Кэрри? — Я слышу мужской голос.

— Джордж? — спрашиваю я в крайнем удивлении. Потом наступает разочарование, которое сменяется злостью. Зачем Джордж звонит так поздно? Полночь давно прошла, и Новый год уже наступил. Должно быть, он пьян.

— Джордж, сейчас неподходящее время…

— Тут кое-кто хочет поговорить с тобой, — перебивает он меня.

— Кто?

— С Новым годом, — говорит на том конце Доррит, хихикая в трубку.

Все утро я избегаю подходить к телефону.

Я знаю, что нужно поступить так, как положено. И чем раньше ты поступаешь, как положено, тем лучше. Ты перешагиваешь через препятствие, и тебе больше не о чем беспокоиться.

Но кто так поступает в реальной жизни? На деле ты откладываешь, потом сидишь и думаешь об этом, потом еще раз даешь себе отсрочку, снова думаешь, пока муха не вырастает у тебя в голове до размеров слона. Да это же просто телефонный звонок, говорю я себе.

Но находится громадное количество невероятно важных вещей, которыми я просто обязана озаботиться, прежде чем сделать звонок. Например, совершенно необходимо помыть пол в комнате над гаражом. Там я и нахожусь, одетая в жакет из овечьей шерсти, накидку из меха норки и пушистые варежки. Накидка принадлежала бабушке, она сделана по тогдашней ужасающей моде, — шкурки животных с каждого конца венчают головки и маленькие лапки несчастных животных. Я прикладываю головки норок друг к другу и делаю вид, словно они умеют разговаривать: