— Ты уже дошла до части о пессарии? — Одна женщина шепотом спрашивала другую.

— Шшш. Нет еще. Не выдавай себя.

— Мам, что такое пессарий? — спросила я.

— Тебе не следует об этом думать, пока ты маленькая.

— А когда я вырасту, мне нужно будет об этом думать?

— Может, да, может, нет. К тому времени, Наверное, будут новые методы.

Я провела все лето, пытаясь выяснить, что такого в этой книге, которая захватила внимание всех женщин в пляжном клубе, причем настолько, что миссис Девиттл даже не заменила, как ее сын Дэвид упал с трамплина для прыжков в воду, и ему пришлось накладывать на голову десять швов.

— Мам! — попробовала я как-то отвлечь ее внимание от «Консенсуса». — Почему у Мэри Гордон Ховард две фамилии?

Моя мать закрыла книгу, заложив место, где она остановилась, пальцем.

— Гордон — это девичья фамилия ее матери, а Ховард — это фамилия отца.

Я обдумала это и выдала:

— Я что будет, если она выйдет замуж?

Моя мама, похоже, была рада такому вопросу:

— Она замужем уже в третий раз. — Тогда не показалось, что нет ничего лучшего, чем три раза выйти замуж. В то время я не знала никого, кто хоть раз бы разводился. — Но она никогда не брала фамилии мужей. Мэри Горгон Ховард — великая феминистка. Она уверена, что женщины имеют право на самоопределение и не должны позволять мужчинам порабощать их личность.

И мне показалось, что нет ничего лучше, чем быть феминисткой.

До того как вышел «Консенсус», я никогда не думала, что книги могут обладать такой властью. Я прочитала тонны иллюстрированных книг, нее произведения Роальда Даля и «Хроники Нарнии» Клайва Льюса. Но тем летом я все чаше думала о такой книге, которая может изменить людей, и мне хотелось стать ее автором и, возможно, феминисткой.

В тот год на Рождество, когда мы сидели за праздничным столом и ели рождественское полено [9], мама сделала объявление: она решила вновь пойти учиться и получить диплом архитектора. Она пообещала, что в нашей жизни ничего не изменится, кроме того, что папе иногда придется кормить нас ужином.

Несколько лет спустя моя мама получила работу в архитектурном бюро «Бикон и Бикон». После школы я любила заходить к ней в офис, который располагался в старинном доме в центре города. Все комнаты были устланы коврами, а в воздухе стоял запах бумаги и чернил. Там был забавный наклоненный стол, за которым работала мама: она рисовала сложные и в то же время очень элегантные чертежи, делая твердой рукой четкие штрихи и линии. На нее работали два человека — оба молодые мужчины, которые, похоже, боготворили ее. Мне же она казалась настоящей феминисткой, потому я не считала, что колготы, высокие каблуки, красивая заколка в волосах противоречат тому понятию, ведь главное — это то как ты себя ведешь и как строишь свою жизнь. А моя мама была самостоятельной, уверенной в себе женщиной.

Когда мне было тринадцать, я прочитала в частной газете, что Мэри Гордон Ховард будет встречаться с читателями и подписывать книги нашей, городской библиотеке. В это время из-за болезни мама чувствовала себя уже слишком плохо, чтобы выходить из дома, поэтому я решила сделать ей сюрприз: сходить в библиотеке подписать книгу. Я надела желтое платье с рисунком в индийском стиле, заплела косы, завязала их желтыми лентами и дополнила образ сандалиями на платформе. Прежде чем уйти, я зашла к матери.

Она лежала на кровати, шторы в комнате ли закрыты. Как всегда, старые дедовские часы размеренно отсчитывали минуты: тик-тик-так. И я представила, как маленькие зубчики механизма с каждым тик-таком откупают кусочки времени, отведенного маме, неумолимо сокращая его.

— Куда ты собралась? — спросила мама. Ее голос, прежде ласкающий слух, превратился в писклявый скрежет.

— В библиотеку. — Я так и сияла от того, как мне хотелось раскрыть ей секрет.

— Это хорошо, — сказала она. — Ты выглядишь мило. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Мне нравятся твои ленты. Где ты их взяла?

— В твоей старой коробке для шитья.

Она кивнула:

— Мой отец привез их из Бельгии.

Я потрогала ленты, усомнившись, можно ли было мне их брать.

— Нет-нет, — угадав ход моих мыслей, сказала мама. — Носи их. Они же для этого и предназначены, так ведь? И потом, — повторила она, — ты выглядишь очень мило.

У мамы опять начался приступ кашля. Впервые он появился за год до того, как выяснилось, что она больна. Я боялась этого звука — пронзительного и слабого одновременно, он напоминал мне стон задыхающегося беспомощного животного. Услышав, что маме плохо, в комнату вошла сиделка. Она сияла зубами колпачок со шприца и зажала мамину руку двумя пальцами.

— Все хорошо, дорогая, все хорошо, — успокаивающе сказала она, осторожно вводя мглу. — Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, будешь чувствовать себя лучше.

Мама посмотрела на меня и подмигнула.

— Сомневаюсь я в этом, — сказала она, начиная проваливаться в сон.

Я села на велосипед и поехала по Мейн-стрит к библиотеке. И пока я жала на педали, в моей голове начала формироваться идея, что Мэри Гордон Ховард здесь, чтобы спасти меня. Она признает меня: увидит и инстинктивно почувствует, что я тоже писатель и феминистка и однажды напишу книгу, которая изменит мир. И я начала еще яростнее крутить педали, понимая, что опаздываю на свое драматическое преображение.

Добравшись до библиотеки, я бросила велосипед в кусты и побежала наверх в главный читальный зал. Двенадцать рядов женщин сидели на складных стульях. Великая Мэри Гордон Ховард стояла перед ними за трибуной. Она выглядела, как женщина, готовая к борьбе, в классическом костюме стального цвета с огромными подкладки плечами. Я ощутила скрытую враждебность в воздухе и прошмыгнула за стеллаж.

— Да? — Мэри Гордон Ховард рявкнула женщине в первом ряду, которая подняла руку. Это была наша соседка, миссис Агноста.

— Все, что вы говорите, очень хорошо, — аккуратно начала Агноста. — Но что, если вы не счастливы в жизни? Я имею в виду, я не уверена, что жизнь моей дочери должна отличаться от моей. На самом деле, я хочу, чтобы моя дочь была такой же, как я.

Мэри Гордон Ховард нахмурила брови. В ее ушах были невероятные голубые камни, а когда она подняла руку, чтобы поправить серьги, заметила на ее запястье прямоугольные часы с бриллиантами. Почему-то я не ожидала, что Мэри Гордон Ховард будет усыпана украшениями. Затем она опустила голову и уставилась на миссис Агносту, как бык, готовый на нее напасть. На долю секунды я даже испугалась Агносту, которая, без сомнения, понятия не имела, куда она шла, а просто хотела культурно провести день.

— Это, моя дорогая, потому, что вы классический самовлюбленный человек, — заявила Мэри Гордон Ховард. — Вы так любите себя, что уверены, что люди могут быть счастливы, только если они «такие же, как вы». Вы — показательный пример женщины, которая является препятствием мешающим другим женщинам развиваться. Что ж, подумала я, возможно, это и правда, и если бы все женщины были похожи на миссис Агносту, то они целыми днями пекли бы печенье и чистили унитазы.

Мэри Гордон Ховард оглядела комнату, и на ее лице появилось выражение триумфа.

— Сейчас, если вопросов больше нет, я с радостью подпишу ваши книги.

Вопросов больше не было: все были слишком напуганы властностью и авторитетом писательницы. Я встала в очередь, прижимая к груди мамин «Консенсус». Главный библиотекарь, мисс Детутен, которую я знаю еще с детства, стояла рядом с Мэри Гордон Ховард, подавая ей книги. Писательница подписала несколько книг, после чего с выражением досады на лице повернулась к мисс Детутен и проворчала:

— Боюсь, что им уже не поможешь — темные, непросвещенные домохозяйки.

К этому моменту я была уже третьей в очереди и все прекрасно слышала:

— О нет! Это совсем не так.

Я хотела рассказать ей о своей матери, о том, как «Консенсус» изменил ее жизнь. Мисс Детутен сжалась и зардела от смущения, затем обернулась и заметила меня: