Иисус попал прямо в цель. Собравшиеся закивали, разомкнули руки, зашевелили ногами, прочистили горло. Разумеется, они ожидали Мессию, военачальника и кудесника в одном лице!

– Но ты творил чудеса, разве не так? Так почему же быть кудесником плохо? – спросил Варфоломей.

– Я не творил чудеса! Нет, Варфоломей! Я просто воспользовался властью, данной мне Господом, чтобы облегчить мучения страдальцев. Я не использую силу, к которой прибегают кудесники, поскольку, как мне представляется, существуют силы, которые выступают посредниками между Богом и Демоном и которые можно вызвать, чтобы творить чудеса, как ты выражаешься. Но кудесники действуют только для своего же блага, и в этом заключается вся разница.

– И все же придется совершить чудо, чтобы завоевать Иерусалим, – сказал Иуда Искариот.

– И что ты собираешься делать в Иерусалиме? – воскликнул Иисус. – Ты убьешь первосвященника, а что потом? Ты станешь убивать всех священников? Ты мечтаешь устроить кровавую бойню?

– Власть, против которой мы боремся, сосредоточена в Иерусалиме, – настаивал на своем Иуда Искариот. – А то, что происходит в других местах, не имеет ни малейшего значения до тех пор, пока не завоеван Иерусалим.

– И как же ты предлагаешь завоевывать Иерусалим? – спросил Фома.

– Я надеялся, что ты это знаешь, – отозвался Иуда Искариот.

– Если ты думаешь, что мы намерены захватить власть в Иерусалиме, – сказал Фома, – то ты неверно нас понял. И это касается всех!

– Что же тогда вы собираетесь делать? – спросил Симон Зилот. – И что должен делать Мессия? Следует ли нам надеяться, что стены Иерусалима падут в тот момент, когда мы подойдем к городу?

– До чего же вы маловерны! – вскричал Иисус. – Разве вы не знаете, что одна крыса в полях может всполошить всех своих сородичей и вызвать голод в целой провинции? Если мы сделаем своими союзниками достаточную часть народа Палестины, те, кто в Иерусалиме, окажутся беспомощными, несмотря на их так называемое могущество. Только слова веры способны объединить людей! Вот почему я хочу, чтобы вы стали читать проповеди и крестить людей. Палестина похожа на иссушенную землю. Вы же станете желанным дождем!

Иисус терял терпение.

– Мне необходимо выйти на воздух. Те, кто хочет слышать меня, пусть следуют за мной. Другие же могут остаться.

Иисус пошел на берег моря. С запада надвигались черные тучи. Фома догнал Иисуса.

– Для нас важнее те, кто остался, – сказал Иисус.

– Разумеется. Они с тобой, все тринадцать. Значит, нас четырнадцать.

Иисус обернулся. Группа людей стояла перед синагогой. Их платья и накидки развевались на ветру. Первая молния озарила накатывающие на берег волны, и почти сразу же полил сильный дождь.

– Небеса уже окрестили нас, – сказал Фома, прикрывая голову накидкой.

Иисус засмеялся и покачал головой. Они побежали в трактир, где согрелись, выпив вина с корицей.

Она приближалась к своему тридцатилетию, поре восточных сумерек. В таком возрасте любая женщина вынуждена мириться с незавидным положением матроны, ведь женские чары неумолимо рассеиваются по мере того, как полнеют бедра и икры, превращаясь в столпы семейного духа. Любая, но только не она. Упругая кожа, белизну которой подчеркивала густая темно-рыжая шевелюра, предвещала радостное удовольствие ранней весны, а не грустное увядание осени. Ее поистине царственный блеск не шел ни в какое сравнение с перезрелой усталостью женщин такого же возраста, но занимающих в обществе более низкое положение. Царевна по рождению, почти царица по замужеству, поскольку была супругой тетрарха, она не нуждалась в льстивых защитниках, восхваляющих ее красоту. Ей было достаточно просто показать себя. Возлегая в этот осенний день на мехах и многочисленных вышитых подушках, разбросанных по ложу, огромному, как помост, одетая в одно только полупрозрачное узорчатое платье, сотканное из золотых нитей, она в очередной раз убедилась, глядя в маленькое хорошо отполированное серебряное зеркальце, которое держала в руках, что ее груди не стали дряблыми, а блеск глаз от времени ничуть не потускнел или потускнел настолько мало, что сурьма превосходно скрывала этот недостаток. Да и на животе у нее образовалась лишь одна складка в форме улыбки («Твой пупок заигрывает со мной», – говорил ее супруг), уголками указывая на разноцветные полосочки, окружавшие соски. Она посмотрела на ноги: их контуры остались такими же изящными, поскольку ей никогда не приходилось таскать тяжести. Лицо, ясность которого подчеркивали глаза, подведенные на египетский манер, безукоризненный цвет кожи, ярко-красные губы, накрашенные маслом кошенили, полная, словно спелый плод, нижняя губа, выразительная ямочка, украшавшая подбородок, – все это свидетельствовало о том, что ее способность соблазнять могла порой заменить хитроумную тактику политика. Никто не знал, отправляясь на аудиенцию к ней, устоит ли он перед запахом ее благовоний, таинственной смеси, напоминающей аромат темного меда и жасмина, будет ли обласкан новыми милостями или же его ждет опала. После таких приемов она, Иродиада, жена Ирода, сразу же успокаивалась. Она нуждалась и подобных встрясках, ведь на душе у нее было неспокойно.

Одна из рабынь вызвалась рассказать сказку. Иродиада, не сказав ми слова, жестом отклонила ее предложение. Кормилица, привидение в серой маске, похожее на то, которое обитает в темных занавесях, помешала угли в жаровне, установленной на треножнике, бросила на них пригоршню сандаловых палочек и щепоть лимонной цедры, расстелила на мраморном полу шерстяной ковер, а сверху положила шелковый ковер, привезенный из Китая. Воздух был насквозь пропитан ожиданием, невидимые волны которого смешивались с голубоватым дымом, поднимающимся от жаровни.

– Дай мне жемчужное ожерелье, – приказала Иродиада рабыне-нубийке, тело которой, обильно смазанное маслом, блестело, словно атлас, – то самое, с гранатами. Да ты сама знаешь!

Иродиада взяла из чаши горсть гранатовых зерен и, нахмурившись, стала медленно их жевать. Тут в комнату вбежала рабыня и прошептала Иродиаде на ухо:

– Госпожа, тетрарх желает отужинать в твоем обществе.

– Я не голодна, – недовольно проворчала Иродиада. – Скажи ему, чтобы он не ждал меня. Есть ли в подвалах греческое вино? Только не смолистое, а розовое, легкое.

Рабыня со всех ног бросилась к тетрарху, а желание Иродиады выпить греческого вина тут же эхом разнеслось по всему дворцу.

Девочка-нубийка лет тринадцати, может четырнадцати, стояла у окна и играла с ожерельем, которое взяла из шкатулки для драгоценностей. Вдоволь налюбовавшись сиянием жемчужин и ярким блеском оживлявших их гранатов, она улыбнулась, подошла к своей госпоже и наклонилась, чтобы застегнуть ожерелье на затылке, не дотронувшись до волос. Затем она вновь принялась любоваться драгоценностью.

– Ты и веревку будешь носить так, что она станет похожа на золотую цепочку, – прошептала девочка.

– А вот мне, пожалуй, стоит накинуть веревку тебе на шею, – откликнулась Иродиада.

Вопреки своей воле она улыбнулась и принялась нежно перебирать жемчужины изящными пальцами. Но ее улыбка тотчас погасла, едва в коридоре раздались знакомые шаги стражников, шедших впереди Ирода.

Тетрарх сам откинул тяжелый полог, закрывавший дверь, решив обойтись без услуг евнуха, который остался возле стражников. Все они затаили дыхание, надеясь уловить обрывки разговора. Однако их постигло разочарование, поскольку Ирод плотно закрыл за собой дверь.

Едва войдя в покои жены, Ирод Антипа потянул носом, словно пытаясь определить доминирующий запах. Но угрюмый взгляд Иродиады быстро вернул его к действительности.

– Моей любимой куропаточке захотелось греческого вина, – низким голосом протянул Ирод. – Я принес ей росу с виноградных лоз Астерии, освеженную дыханием херувимов.