– Что значит – все? – спросил Анна.

– Как мне представляется, хотя, возможно, я его неправильно понял, он хочет изменить людей изнутри. Однако я не могу говорить от его имени. Будет лучше, если вы сами его расспросите о том, чего он хочет. Но вот в чем я уверен: его желание настолько сильное, что в тот день, когда он натолкнется на стену, оно придаст ему силу десяти тысяч таранов!

– Давайте предложим ему должность в Храме, – заговорил Иоасар, доктор, который до сих пор хранил молчание. – Например, пусть он отвечает за переустройство базара.

– Да, конечно! Давайте пустим лисицу в курятник! – насмешливо откликнулся Годолия.

– Он никогда не согласится занять должность в Храме, – сказал Никодим.

– Это неизбежно, – прошептал Анна, но все услышали его слова. – Нам следует как можно быстрее избавиться от него. Если мы этого не сделаем, нас ждут серьезные неприятности.

Иосиф Аримафейский вздрогнул.

– Подразумеваешь ли ты под этим, что его следует убить? – спросил он.

– Нет. Мы должны устроить над ним публичный суд и уничтожить его власть. Мы должны арестовать его и судить.

– Есть вероятность того, что, когда мы соберемся на судебное заседание, мы не сможем прийти к единому мнению, – спокойно сказал Левий бен Финехая.

– Здесь достаточно ответственных людей, которые понимают, что надо делать, чтобы спасти Израиль, – заявил Анна.

После этих слов первосвященник резко встал. Его сухой силуэт возвышался над членами Синедриона, сидевшими на помосте.

– Ты с нами, Иоханан? Да! Ты с нами, Анания? Да! Ты с нами, Иоасар? Да! А ты, Ездра? Да! И ты, Измаил, ты с нами! Аты, Симон? Нет, ты не с нами! А ты, Гамалиил? Да! Ты тоже, Саул! А ты, Левий бен Ханания? Да… – с жаром вопрошал Анна.

Когда Анна закончил задавать вопросы, стало ясно, что большинство собравшихся поддержали его. Только шесть членов Синедриона не хотели судить Иисуса. Первосвященник сел, поджав губы.

Иосиф Аримафейский покачал головой и прошептал, выходя:

– И все же, когда начнется это зловещее заседание, может оказаться, что мы судим Мессию.

Теперь Иосиф чувствовал себя еще хуже, чем когда шел на заседание Синедриона. Сирийский торговец покупал на базаре я ненка. Он расплачивался серебряными монетами. Одна из монет упала и покатилась по плитам к ногам Иосифа. Сияло солнце, и монета сверкала в его лучах. Продавец и сириец ждали, что Иосиф нагнется и подаст им монету. Но Иосиф ударил по монете мыском сандалии. Она покатилась к ногам торговца. Иосиф спустился по лестнице от Жертвенных ворот. Он был преисполнен гнева, стыда страха и горечи. Сзади раздался чей-то крик, но Иосиф даже не обернулся. Затем звук быстрых шагов стал приближаться, и Иосиф увидел перекошенное от негодования лицо Никодима.

Мужчины шли молча.

– Даже молитва не успокоит меня, – прошептал наконец Никодим.

– Да разве сейчас у кого-нибудь есть желание молиться? – откликнулся Иосиф.

Ирод добрался до своей крепости в Махэрузе около четырех часов утра, еще до наступления сильной жары. На руке у него сидел сокол. Ирод поднимался по извилистой дороге, ведущей к портику, в сопровождении многочисленной свиты, в том числе первого интенданта, к седлу которого была привязана дичь, пойманная утром, проще говоря, несколько зайцев. Оказавшись во внутреннем дворике, где журчал фонтан, он с наслаждением вдохнул свежий воздух, спешился, протянул сокола интенданту, который передал птицу главному егерю, и встал на платформу подъемника главной башни.

«Гениальные специалисты эти римляне!» – подумал Ирод.

Рабы принялись вращать лебедку, и платформа медленно поплыла вверх, слегка качаясь в шахте высотой чуть менее ста локтей, которая вела на террасу. Ирод бросил беглый взгляд на окружающий пейзаж, залитый солнцем, и вошел внутрь башни. И тотчас раздались отрывистые крики, возвещавшие о его прибытии. Сразу же прибежали придворные, Манассия и Иешуа. Ирод велел Манассии остаться, отпустил Иешуа и прилег на ложе. Он с умилением посмотрел на бирюзовую керамическую вазу, в которой стояли лютики, вьюнки и вифлеемские звезды. Разительный контраст желтого, сиреневого и красного цветов с ярко-синей окраской вазы вызвал легкую улыбку на иссохших пепельных губах. Угодливость Иешуа, приказавшего привезти цветы из Иерусалима. Потом пронзительный взгляд круглых глаз Ирода, обрамленных темными кругами, упал на притворно-беззаботное квадратное лицо Манассии сидевшего рядом на табурете. Тот поглаживал свою искусно подстриженную черную бороду.

– Как он? – спросил Ирод равнодушно.

– Так же. Ничего не ест, кроме хлеба, ничего не пьет, кроме воды.

– Пусть мне принесут разбавленного вина. Он знает? Эй, вы там! Утихомирьте ваши цитры!

Музыканты стали играть тише. Торжества по случаю годовщины смерти Ирода Великого, отца нынешнего тетрарха, начнутся лишь завтра, и поэтому музыкантам лучше поберечь свои силы.

– Я спрашиваю: он знает?

Манассия удивленно поднял брови.

– А что он должен знать?

– Что может быть казнен завтра, что же еще?

– А он и в самом деле будет казнен? – спросил Манассия.

– Обезьянье отродье? – воскликнул Ирод. – Неужели ты будешь утверждать, что соглядатаи, которым ты платишь за то, чтобы они вынюхивали все в покоях моей жены, ничего тебе не донесли?

– Ах, это! – ответил Манассия. – Всем хорошо известно, что царица желает смерти узнику, но царица – это не царь.

Что за раболепная манера у Манассии всегда называть Ирода царем, а Иродиаду – царицей!

– Супруга тетрарха была права с самого начала, – заявил Ирод. – В конце концов, останься Иоканаан на свободе, он учинил бы мятеж.

– Это так же верно, как и то, что видеть тебя – величайшая милость, – сказал Манассия.

– Я не сомневаюсь, что ты и в самом деле удостоился величайшей милости, – ехидно заметил Ирод. – Одним словом, этот отшельник так и не перестал вопить, что мой брак незаконный.

– Несчастный идиот! – воскликнул Манассия. – Сумасшедший богохульник!

Танцовщицы начали отбивать ритм босыми ногами на желтоватом мраморном полу. Совсем юные девочки, тела которых были окутаны прозрачной тканью, расшитой шелковыми нитями. Шестьдесят локтей этого газа было куплено у сирийских торговцев, которым заплатили столько же золота, сколько весили девочки. Но удовольствие всматриваться в то, что скрывалось под тканью…

– И все же вполне возможно, что он пророк, – прошептал Ирод, словно обращаясь к самому себе.

– Пророков больше нет, – сказал Манассия.

– Да что ты об этом знаешь? – возмутился Ирод. – Что ты вообще можешь об этом знать?

– Теперь иудеи уже не те, что прежде, – произнес Манассия. – Они видели слишком много римлян, слишком много греков, слишком много сирийцев.

Две танцовщицы распахнули одеяния, и перед глазами тетрарха предстали их прелести: соски грудей, окрашенные кошенилью, ладони и ступни, золоченные хной, и ни единого волоска на коже, натертой ароматным маслом.

– Возможно, это только твое мнение, – насмешливо сказал Ирод, грызя миндаль.

– Я иудей, и, следовательно, мне многое известно, – ответил Манассия. – Что до узника, то я не понимаю, почему его нужно казнить теперь, когда он бранится лишь в присутствии стражников. Вот тот, другой, он гораздо опаснее.

– Какой другой? – спросил Ирод, недовольно нахмурив брови.

– Его приспешник, Иисус Галилеянин.

– Цитры, тише! Сколько раз нужно вам говорить?! – раздраженно крикнул Ирод, и вошедшие в раж музыканты сразу же притихли. – Что тебе известно об Иисусе?

– Сейчас именно он может поднять восстание.

– Когда ты говоришь, защищая чьи-либо интересы, пусть даже интересы моей жены, следи за своим языком, Манассия, – предупредил придворного Ирод. – Говори, что думаешь, и ничего больше, если, конечно, ты вообще думаешь.