Амбивий мысленно высказал предположение, что Тиверий ничего не смыслит в умонастроениях иудеев, а возможно, и галлов, инсубров, тевтонов, неметов, венетов… Может быть, императором становится тот, кто всегда на виду, как груша, растущая на конце ветки. «А мне, – подумал Амбивий, – видимо, на роду было написано заработать несварение желудка в Кесарии».

И все же надо было отвечать Тиверию.

– Ни один народ нельзя сравнивать с иудеями. Никакой другой народ не соединил всех своих богов в единственном и не решил, что этот бог и есть их отец. Я не знаю более нетерпимого народа. Херуски, винделики, да и фризы считают себя выше или ниже нас – в зависимости от того, кто одержал победу в сражении. Но иудеи, цезарь, всегда считают себя выше всех.

– Ирод Великий восстановил их знаменитый Храм. И после этого они ненавидят его династию?

– Они с удовольствием вырыли бы Ирода Великого из могилы и бросили на съедение собакам.

– И так будет всегда?

– Всегда. До прихода Мессии.

– А это еще что такое? – спросил Тиверий, протирая глаза. – В это время года мошкара быстро размножается.

– Я точно не знаю. Спустившийся с небес царь должен их освободить и восстановить Давидово царство.

– Пойдем, – сказал Тиверий и взял Амбивия под руку. – Все, что ты мне рассказал, лишь укрепило уже давно сложившееся у меня мнение. Иудеи Палестины всегда будут возмутителями спокойствия. Скажи, а если мы их расселим?

От удивления Амбивий поскользнулся на одной из трех ступенек, ведущих с террасы во внутренний дворик. Рука императора поддержала его.

– Мы расселим их по всей империи, – продолжал Тиверий, – группами по сто или пятьсот человек. Немного в сенаторских провинциях, немного в императорских провинциях, и, кто знает, может, нам даже удастся уговорить государства, наших клиентов, взять несколько групп иудеев к себе. Разбросанные по Реции, Норику, Паннонии, Мезии, Лузитании, Бельгии, Сардинии и – почему бы нет? – по Каппадокии или Мавритании, они перестанут мечтать о царстве Давида. А Палестину мы заселим идумеями, набатеями и прочими народами.

Амбивий постарался, чтобы его лицо как можно точнее выражало собачью преданность. Ему без труда удалось пустить слезу, поскольку комнату заполонил едкий дым от зажженных в курильницах сандаловых палочек.

– Восхитительно! – воскликнул он. – Выдающийся гений! – Внезапно Амбивий закричал во всю мощь своих легких:

– Выдающийся императорский гений!

Придворные с удивлением смотрели на происходящее. Амбивий наклонился, чтобы еще раз поцеловать край тоги своего повелителя. Потом он резко выпрямился, словно ему в голову внезапно пришла какая-то важная мысль.

– Что с тобой? – спросил Тиверий, подталкивая его рукой в сторону обеденной залы.

– Но их больше трехсот тысяч, цезарь!

– Децианий, – сказал Тиверий, обращаясь к одному из придворных. – Ты хорошо разбираешься в морском деле. Скажи: сколько кораблей понадобится, чтобы перевезти триста тысяч человек?

– Сколько времени продлится путешествие? – спросил Децианий, маленький лысый мужчина лет тридцати.

– Из Палестины в Сардинию, например, – ответил Тиверий.

– Приблизительно две недели. Можно разместить по сто пассажиров на одной триреме, наполовину меньше – на одной биреме и столько же на одном торговом корабле. Караван из тридцати кораблей сможет одновременно перевезти от полутора до двух тысяч пассажиров. Но на более короткие расстояния можно перевозить на каждом корабле на пару десятков человек больше.

– Понадобится сто пятьдесят караванов, чтобы перевезти их всех, – проворчал Тиверий.

– Но не обязательно перевозить их всех, – высказался Амбивий. – Достаточно выселить половину.

Они подошли к столу. Хор девочек и мальчиков распевал застольные песни, которые прокуратор прежде никогда не слышал.

– Иллирийцы, – пояснил Децианий. – Наш повелитель хочет выселить иудеев?

Амбивий неопределенно мотнул головой.

– Я был бы удивлен, – заметил Децианий, – если бы Ирод позволил лишить себя своего народа.

Улучив момент, когда высокие детские голоса достигли апогея, он добавил:

– Царь без народа, мой дорогой Амбивий, превратился бы в евнуха.

– Это не имеет ни малейшего значения, – прошептал Амбивий.

Конец света, – подумал Иисус, любуясь наступающим рассветом.

Конец их света, их мира, безусловно! Конец мира этих комичных стариков, закосневших и пропитанных желчью! Стариков, манипулирующих своим маленьким мирком, чтобы превратить его в такие же окаменевшие, как они сами, консервы, в недоразвитые плоды апокалипсиса! Более соленые, чем жена Лота! Конец света! Будет ли смеяться Господь над глупостью своих созданий? Все члены Совета пришли только к одному выводу: левитом был он, а не они. Собственно говоря, почему они сочли его левитом? Иисус не осмелился им сказать, хотя и следовало бы. Да, он должен был крикнуть им в лица, побелевшие от бесплодной соли:

– Это я оказался легким, раввины, а вы слишком тяжелы!

Иисус всю ночь не сомкнул глаз, но в Иерихон он вошел чуть ли не приплясывая. Как ему хотелось бы оказаться в доме, где Иоахаз и Сепфора устроили бы в честь него пир! С вином, с настоящим вином, а не с пикетом, разбавленным водой, который ему приходилось пить все эти месяцы! Иисус был настолько счастлив, наконец-то покинув Кумран, что его лицо светилось удивительной радостью, и люди улыбались ему. А Иоканаан? Бедный Иоканаан! Да пошлет Господь ему мужество, чтобы он сумел исправить сделанные ошибки! Ведь Иоканаан просто заблудился, нежный, страстный, прекрасный Иоканаан! Однако же и сам Иисус верил в неистовую ярость всемогущего Бога, который, разгневавшись на людей, мог погасить все небесные свечи. Это беда молодости, когда от неясного волнения горит нутро и все торопятся найти себе учителей! Почему Господь Иегова должен окутать мир потемками, Он, кто сам был светочем? Почему Он должен объявить о своем приходе или о приходе Мессии мраком? Ведь таковы проделки Демона!

Иисуса мучили голод и жажда. Он съел сыр и хлеб, которые дал ему Иоканаан, и выпил остававшееся у него плохое вино, сделанное в Кумране.

– Пусть смерть найдет меня веселым, Господи! – попросил он после трапезы. – Вот и вся моя благодарственная молитва.

У Иисуса совсем не осталось денег. Он узнал, где находится мастерская плотника, и отправился туда наниматься на работу. Когда он увидел плотника, ему показалось, что тот сам вырубил свое лицо из кедровой древесины. Он нанял Иисуса, и тот немедленно приступил к работе. Плотник наблюдал, как Иисус стругал рубанком, ощупывал поверхность доски тыльной стороной кисти и заделывал трещины разведенной смолой.

– Значит, ты плотник, – наконец произнес хозяин мастерской.

– А разве я тебе сразу об этом не сказал?

– Люди говорят разное, бывает, все оказывается совершенно не так. Откуда ты пришел?

– С юга, – уклончиво ответил Иисус.

– Из Египта?

– Нет, из Кумрана.

– Ты был в Кумране вместе с ессеями?

– Да.

– Почему же ты не остался с ними?

– He вижу никакой пользы сидеть сиднем и ждать конца света.

– И это все, чем они занимаются? – недоверчиво спросил плотник.

– В сущности, да.

– Это святые люди, – произнес плотник слегка вопросительным тоном.

– Легко быть святым, если ничего не делаешь.

– Они тебя выгнали?

– Нет, я просто ушел, – ответил Иисус, прервав работу и пристально глядя плотнику в глаза.

– Но из Кумрана не уходят!

– Как видишь, бывают исключения.

Этот разговор вызвал у плотника неподдельный интерес. Он пригласил Иисуса разделить с ним ужин, чтобы насладиться обществом собеседника, совершенно не такого, как его пятнадцатилетний ученик. Да разве можно было найти лучшего собеседника, чем человек, пришедший из Кумрана?! Они ели жареных голубей, сыр, оливки. Однако вино было плохое.