А этот Маттафия оказался настоящим уродом. Приземистый, со сморщенным лицом, похожим на мокрую тряпку, с искривленной осанкой, словно вот-вот был готов упасть на бок, с желтоватым цветом кожи и гноящимися глазами. К тому же уродство усугублялось высокомерным видом. А ужасные ступни, широкие, сплошь покрытые волосами! Разумеется, Маттафия, как и другие священники Храма, всегда ходил босиком, и поэтому у него, как и у всех них, постоянно был заложен нос. Маттафия наклонился к Иисусу и спросил приторно-сладким голосом:

– Как тебя зовут? Откуда ты родом?

– Меня зовут Иисус, сын Иосифа. Я из Капернаума, что в Галилее.

– Капернаум, что в Галилее, да? – сказал Маттафия. – Почему уточняешь? Разве есть еще один Капернаум?

Он бросил заговорщический взгляд на Ионафана.

– Мне говорили, что ты хочешь стать священником. Это правда?

– Да, правда.

– А почему ты хочешь стать священником?

– Чтобы способствовать восстановлению Закона.

– Восстановлению? – удивился Маттафия. – Но разве мы неправильно применяем Закон?

– Предоставляю вам самому судить об этом, – ответил Иисус.

Маттафия поднял голову.

– Только в Иерусалиме свыше двух тысяч священников, а по всей стране – гораздо больше, – сказал он. – Значит, нужно приставить по священнику к каждому иудею?

– Скорее поместить священника в каждом иудее, – возразил Иисус.

Маттафия едва не рассмеялся и повернулся к Ионафану.

– Я понимаю, почему твой отец заинтересовался этим мальчиком, – сказал он. – У него хорошо подвешен язык.

Левит, который до сих пор, казалось, не прислушивался к разговору, насторожился.

– Сколько, ты сказал, тебе лет? – спросил Маттафия.

– Двенадцать.

– Ты получил образование?

– Отец читал мне Книги: Бытие, Исход, Левит и Второзаконие.

– Чем занимается твой отец?

– Он плотник.

– И плотник читал тебе эти четыре Книги? Они написаны на древнееврейском языке. На каком языке он читал тебе их?

– Читая, он сразу переводил их на арамейский язык.

– Твой отец, плотник, знает древнееврейский и арамейский языки?

Иисус мгновение колебался.

– Человек не обязательно должен быть доктором, чтобы читать Книги…

– Он говорил тебе, кто дал нам Закон?

– Господь.

– Не забыл ли ты о Моисее и пророках?

– Они получили Закон.

– Значит, до того как они получили его, Закон не существовал?

– Как такое возможно? – возразил Иисус. – Разве Господь не создал человека по своему образу и подобию? Значит, Закон записан в сердце сына точно так же, как он был записан в воле Отца.

– Выходит, Господь напрасно дал Моисею скрижали Закона, поскольку Закон уже был записан в сердцах людей?

Иисус взглянул на изумленного Ионафана, на все больше хмурившегося Маттафию, затем на левита, растерянно потиравшего лоб.

– Люди заблудились, – равнодушным тоном сказал он. – Они просто забыли Закон.

– Позовите Ебенезера, – попросил Маттафия левита.

Священник Ебенезер внешне разительно отличался от Маттафии. Он был высоким, худощавым, бледным и казался изможденным. Иисус воспользовался перерывом, чтобы внимательно рассмотреть залу, где проходил прерванный экзамен, а особенно золотые и серебряные росписи на карнизах и потолке, а также занавеси, сотканные из золотых нитей.

– У меня сегодня много дел, – жалобно произнес Ебенезер.

– Я расспрашивал этого мальчика, Иисуса, сына Иосифа, галилеянина, рекомендованного Иосифом Аримафейским, о Законе. Мне хотелось бы, чтобы вы присутствовали на экзамене, – сказал Маттафия.

Ебенезер бросил на мальчика холодный взгляд. Было совершенно очевидно, что он не нашел в нем ничего, что оправдывало бы причиненное беспокойство.

– Этот мальчик, – продолжал Маттафия, – утверждает, что Закон не только состоит из записанных на скрижалях слов, но и вписан в сердца людей.

– Он, безусловно, говорит об Устном Законе, – отозвался Ебенезер.

– Я вовсе не то хотел сказать, – возразил Иисус. – Записанные или произнесенные, слова остаются словами. Они могут быть пустыми, как солома, из которой вымолотили зерно.

– Почему же они могут быть пустыми? – спросил Маттафия. – Что такое пустые слова?

– Слово Иеговы – вечно живое, в то время как слова людей могут утрачивать свой смысл или забываться. Если человек написал собственной рукой слово Господа или произнес его собственными устами, он рискует спутать его со словами, принадлежащими только ему самому. И тогда он толкует Закон так, как ему вздумается. Именно поэтому слова Закона могут существовать, но быть пустыми.

– Это очевидно, малыш, – сказал Маттафия. – Нет никаких оснований говорить это так, словно ты сделал великое открытие.

– Да, это очевидно, – спокойно ответил Иисус, – и тем не менее мы нуждаемся в пророках, которые напоминают нам об этом. В противном случае зачем Амосу понадобилось утверждать, что Господь обречет наш народ на полное уничтожение?

– А почему он это утверждал? – нахмурившись, спросил Ебенезер.

– Потому что Израиль забыл Закон и погряз в разврате.

– Кто читал тебе Книгу Амоса?

– Отец.

– Что он еще говорил тебе об Амосе?

– Что угождать Господу надо не материальными подношениями, а умом, безупречным и великодушным поведением.

– И это тоже очевидно, – сказал Маттафия.

– Но если это очевидно, почему в Храме полно торговцев? – спросил Иисус. – Почему им разрешают продавать дары?

– Вот видите! – шепнул Маттафия Ебенезеру.

– Амос хотел сказать, что нравственная чистота предпочтительнее материальных подношений. И это вполне очевидно. Однако он не осуждал и не запрещал подобные подношения, – заметил Ебенезер.

– Тогда почему он предсказал полное уничтожение? Да и Осия тоже говорил, что надежда возродится из пепла.

– Это было до разрушения Храма Соломона, – сказал Ебенезер. – Именно это разрушение было наказанием, которое предсказал Осия.

– Если Храм великого царя Соломона был разрушен, – возразил Иисус, – то почему нечто подобное не может произойти с Храмом царя Ирода?

– Да почему же, в конце концов, он должен быть разрушен? – вскричал Ебенезер.

– Разве дом Давида не должен быть восстановлен? – спросил Иисус.

– И что из этого? – воскликнул Ебенезер. – Почему потомок Давида должен непременно разрушить Храм?

Иисус бесстрашно окинул взглядом обоих докторов, Ионафана и левита.

– Те, кто лакомился сладостями, умерли на улицах, – спокойно произнес Иисус. – А те, кто носил одежды пурпурного цвета, рассыпались в прах.

– Позовите Годолию! – бросил Ебенезер левиту.

– Трудный случай, – отозвался Маттафия, перейдя на греческий язык. – Он хочет стать священником, и, действительно, он был бы очень хорошим священником, если бы только сумел избавиться от столь вредных мыслей. Он говорит, что его всему этому научил отец, плотник. Знаете ли вы плотника по имени Иосиф, который живет в Капернауме и который, вероятно, получил хорошее образование, поскольку он, как мне представляется, прекрасно разбирается в Книгах?

– Плотник! – воскликнул Ебенезер. – Наверняка зелот! Ребенок очень похож на сектанта!

– Если зелоты занимаются расшатыванием устоев, следует выяснить, почему они находят столь благодарных слушателей. Однако ребенок, безусловно, не осознает, что говорит. Иначе он пришел бы не сюда, особенно если хочет стать священником. Его рекомендовал нам Иосиф Аримафейский, чей сын стоит справа от вас и, вероятно, тоже впоследствии станет членом Синедриона. Очень щекотливое дело. В любом случае, я позвал вас не потому, что возмущен до глубины души, а потому, что ребенок мне кажется чрезвычайно одаренным.

– Но вы согласны, что его образ мыслей пагубный? – спросил Ебенезер.

– Разумеется, разумеется, – согласился Маттафия. – Но неужели мы настолько уязвимы, что нас могут сбить с толку несколько дерзких высказываний ребенка? Я полагаю, что он все же станет очень хорошим священником, если, конечно, получит правильное образование. Однако же, с подобным мы сталкиваемся далеко не каждый день.