Иосиф дважды или даже трижды пытался обсудить это с раввином синагоги, но тот принадлежал к той же породе людей, что и Елеазар из Александрии: он был слишком веротерпимым. Раввин учтиво развеял сомнения Иосифа и, подумав, что старик решил таким образом получить вспомоществование, предложил ему помочь найти новых заказчиков. Но этим он еще сильнее оскорбил Иосифа.
Более того, раввин допустил еще одну непростительную бестактность.
– Почему, брат мой, ты никак не соберешься привести своего сына в нашу школу? – спросил он.
– Я намерен сам его учить, – ответил Иосиф.
– Я, разумеется, не имею в виду плотницкое мастерство, – настаивал раввин. – Я говорю о Книгах.
– Именно так я и понял, – процедил сквозь зубы Иосиф.
Ребенку исполнилось пять лет. Иосиф обучал его плотницкому делу, усаживая в мастерской, чтобы Иисус наблюдал за работой плотников. При необходимости он просил Иисуса самого что-то сделать – подмести пол в мастерской, найти какой-нибудь инструмент или сбегать за покупками. Таким образом Иисус усвоил азы ремесла, например он узнал, чем отличается рубанок от фуганка, как приладить фриз и почему штифты обрабатывают вдоль волокна.
В пять лет Иисус стал учиться обтесывать доски рубанком. После первого урока у него два дня болели руки. В шесть лет он знал, как надо шлифовать дерево, заделывать трещины канифолью или древесными опилками, смешанными с яичным белком, – в зависимости от того, пойдет ли доска на внешнюю или внутреннюю отделку, и как при помощи бурава высверливать ровные отверстия. В семь лет он мог надлежащим образом обтесать и обстругать изделие и сделать штыри и подходящие для них пазы. В восемь лет он мог изготовить стол, стул или скамью (весьма трудоемкое дело, поскольку, прежде чем стянуть скамью обручами, надо было хорошенько вымочить древесину) и получил первые уроки резьбы. Вскоре единственным препятствием в работе стали физические силы Иисуса. Иосиф брал ребенка с собой в город и спрашивал:
– Видишь эту большую дверь? Как ты сможешь сделать подобную, если у тебя имеются доски намного короче ее высоты?
Или говорил:
– Видишь изображения людей? Наш Закон запрещает делать это. Даже если ты считаешь, что у тебя есть к этому способности, отвечай, если тебя попросят кого-то изобразить, что ты не умеешь.
Ученики любили Иисуса. Он был терпеливым, безмерно учтивым и выносливым мальчиком. И он был красивым, но не только благодаря каштановым волосам, глазам орехового цвета, золотистому отливу кожи или тонкому стану, но и исходившему от него удивительному спокойствию. Его красота черпала силу в таких источниках, о которых никто даже не догадывался. Казалось, он таил в себе мечты и размышления, которых не выдавали ни редко произносимые слова, ни скупые жесты. После работы Иисус часто прогуливался в одиночестве вдоль берега, наблюдая за взаимодействием ветра, облаков и воды и за рыболовами, вытаскивавшими свой улов. Случалось, что он не возвращался домой к вечерней трапезе, а ужин, всегда состоящий из жареной рыбы, лука и хлеба, с ним делили рыболовы. В этой скромной пище ребенку никогда не отказывали, поскольку он охотно помогал сортировать рыбу по виду и размерам, в том числе и сомов, которых ели только римляне.
Иисусу не с кем было поговорить по душам. С возрастом Иосиф постепенно превращался в бесплотное существо и все чаще погружался в угрюмое молчание. А Мария, что она знала? Кто мог объяснить, почему иудеи, которые, между прочим, жили у себя на родине, подчинялись чужеземному господству? И почему даже их царь был чужеземцем?
Надо было довольствоваться молитвами и работой. Едва проснувшись и еще не встав с кровати, иудей читал утреннюю молитву, благодарил Господа за то, что тот наделил свое создание разумом. А уже встав, иудей воздавал Повелителю Вселенной хвалу за то, что он наделил незрячих способностью видеть и сделал поступь верующих более твердой. Справив естественную нужду и совершив омовение, иудей снова молился и снова благодарил милосердного Бога за то, что тот одел тех, кто был гол. Он молился, когда надевал сандалии, благословляя Всезнающего, которому было известно, куда ведут все пути-дороги, молился, когда завязывал пояс, благодаря Отца небесного за то, что тот опоясал Израиль могуществом (но как тогда быть с чужеземными угнетателями?). Иудей всегда молился, когда надевал ермолку, воздавая хвалу Всемогущему, увенчавшему Израиль славой…
Однажды, вернувшись домой, Иисус увидел, как четверо незнакомых ему мужчин спешили засвидетельствовать Иосифу свое глубочайшее почтение. Но на Иисуса они поглядывали без особой приветливости. Были с ними и две женщины.
– Твои братья, – сказал Иосиф, – и твои сестры.
Иакову, самому старшему, было под пятьдесят. Затем шли Иуст, Симон и Иуда. Женщин звали Лидия и Лизия. Они были близнецами и обе замужем. Иаков и Иуст тоже были женаты. Мужчины обняли Иисуса, но только из уважения к отцу. Вдруг неизвестно откуда появились десятка два мальчиков и девочек. Может, они ждали во дворе? Некоторые из них были примерно такого же возраста, что и Иисус, хотя в сгущающихся сумерках он не мог отчетливо разглядеть их лиц. Женщины зажгли светильники. Дети обняли Иосифа.
«Мои племянники и племянницы», – догадался Иисус.
Гости стали разбирать корзины, полные еды. Они привезли ягненка и собирались зажарить его во дворе. Растерянный Иисус искал глазами мать, но никак не находил ее. Где она могла быть? Он искал ее в кухне и в комнатах, выходящих во двор, но напрасно. Почему Иосиф ее не ищет? Или она пошла за покупками? Иисус вышел на улицу и сразу же ощутил горячее желание не возвращаться домой. Мария исчезла, но никто, кроме него, об этом не беспокоился. Он поднял глаза и в сгущавшейся темно-синей ночи заметил в одном из окон первого этажа соседнего дома женский силуэт, который тотчас спрятался от его пытливого взгляда. В этом силуэте он, как ему показалось, узнал свою мать. Иисус позвал Марию, но не получил ответа. В смятении он вернулся домой, где Лидия и Лизия хлопотали по хозяйству. Они делали то, что до сих пор было обязанностью Марии: варили бобы, мыли салат и лук, пользовались утварью, которую Иисус привык считать собственностью своей матери. Иуст и Иуда отправились к трактирщику за вертелом и треножником, чтобы зажарить ягненка. Затем они во дворе установили жаровню и расставили три десятка кубков, куда собирались наливать вино, привезенное ими в бурдюке.
Но больше всего Иисуса смущала радость Иосифа, который совершенно забыл о своем самом младшем сыне, не говоря уже о Марии. Было очевидно, что эти люди считали второй брак Иосифа неправомерным. Почему? Когда почти через два часа ужин был готов и все расселись по местам, когда Иосиф закончил читать благодарственную молитву, которая впервые показалась Иисусу слишком выспренной и долгой, они приступили к трапезе. Сам Иисус находился в обществе племянницы, но та, казалось, не знала, что он тут делает, и племянника, вооруженного пращей, которую он держал перед собой, словно ожидая прихода нового Голиафа. Взрослые сразу же начали вести разговор о Храме. Что стало с таким-то? Он бежал в Антиохию. А с таким-то? Он теперь начальник над писцами, и ходят слухи, что он берет взятки. А Дворец? А первосвященник? А Синедрион? Они говорили до глубокой ночи. Неужели они останутся ночевать? Иисуса клонило в сон, но беспокойство за мать росло с каждой минутой. Наконец они стали прощаться. Это длилось бесконечно. Но вот они скрылись в темноте улицы, двигаясь в направлении трактира, который, несомненно, заняли целиком. Иосиф, которого немного шатало, так как он выпил несколько глотков вина, посмотрел на опустевшие столы, покачал головой, перевел взгляд на Иисуса, стоящего у стены с каменным лицом, а затем, ни слова не говоря, пошел спать. Иисус прикрутил все светильники, кроме одного, чтобы мать смогла найти дорогу в нагромождении столов и скамей, оставшихся во дворе.
Он сел на свою кровать, не зажигая светильника, и решил, что не будет читать молитву до тех пор, пока не вернется мать. Немного погодя скрипнула дверь. Сандалии бесшумно заскользили по полу, одежда слегка шуршала, касаясь стен. Затем воцарилась кромешная темнота – Мария погасила последний светильник. Иисус пошел ей навстречу. Она догадалась о его присутствии и застыла на месте.
