– Да нет, дело не в этом, – сказал Аш, снова наполняя стакан неверной рукой. – Ты не понимаешь, Рыжий. Именно потому, что она умерла, я боюсь… я боюсь…

Его зубы застучали о край стакана, когда он глотнул неразбавленного спирта.

– Чего ты боишься? – осведомился Рыжий, нахмурившись. – Что твоя Джули не забудет свою сестру? Так разве ж это плохо? Если бы она забыла, ты наверняка счел бы ее бессердечной особой и был бы прав. Дай бедной девушке немного времени, и ты увидишь, что тебе нечего бояться: рано или поздно она непременно перестанет горевать.

Аш осушил стакан и снова потянулся за бутылкой, раздраженно заметив, что, разумеется, она перестанет горевать когда-нибудь и что, конечно же, он не надеется, что она забудет сестру. Он боится не этого.

– Тогда чего же?

– А вдруг она не сможет забыть, что именно я убил Шушилу?

– Что ты сделал? – воскликнул Рыжий, глубоко потрясенный.

– Разве я не говорил тебе? Я застрелил ее, – сказал Аш.

Он объяснил, почему так получилось, и Рыжий, прежде чем ответить, немного помолчал, тяжело дыша, и проглотил солидную порцию бренди. Наконец он высказал свое мнение, но оно мало утешило Аша.

– Трудно представить, что еще ты мог сделать, – задумчиво промолвил капитан Стиггинз. – Но я тебя понимаю. В то время, видимо, она думала лишь о том, как избавить младшую сестру от мучительной смерти в огне. Теперь же, когда все осталось позади, она, наверное, винит себя за то, что не дала девушке поступить сообразно ее желанию, а тебя – за то, что ты выступил в роли палача, так сказать.

– Да. Именно этого я и боюсь. Тогда она была полна непреклонной решимости. Она умоляла меня сделать это. Но сейчас… сейчас я думаю, что она была не в своем уме. Она помешалась от горя, и, оглядываясь назад, я не уверен, что и сам я находился во вполне вменяемом состоянии. Наверно, все мы плохо соображали… но Джули пришлось гораздо тяжелее, чем остальным, ведь Шу-шу значила для нее больше всех на свете и она не могла вынести мысль о страшных муках, какие предстоит претерпеть ее сестре. Она хотела, чтобы я застрелил ее прежде, чем языки пламени подберутся к ней, и я сделал это. Мне не следовало этого делать, и я безумно жалею о своем поступке, ибо я коварно лишил Шу-шу возможности стать святой. А теперь, боюсь, Джули при виде меня всякий раз вспоминает, что именно я убил ее дорогую сестру.

– Чушь собачья! – грубо выпалил Рыжий.

– О, я не хочу сказать, что она винит меня в убийстве. Она прекрасно понимает: я сделал это только для нее и, будь моя воля, мне не пришло бы в голову рисковать нашими жизнями, задерживаясь там в ожидании удобного момента, чтобы застрелить несчастную. Но как бы ясно она ни понимала это умом, в глубине души она знает, что мне было наплевать на Шу-шу, – и в этом-то все и дело.

– Да, я понимаю, – задумчиво проговорил Рыжий. – Если бы ты любил девушку и пошел на такой шаг по этой причине – из любви к ней, так сказать, – тогда бы не имело особого значения, что ты… гм… убил ее.

– Вот именно. Но я ее не любил. Ты скажешь, я просто ревновал, но дело было не только в ревности: меня бесило влияние, которое она имела на Джули. И мне кажется, сейчас Джули вспоминает о том, как плохо я к ней относился, добавляет это ко всему прочему и понимает, что, независимо от своей воли, уже не в силах относиться ко мне, как прежде. Ее трудно винить. Хотя я по-прежнему не вижу, что еще можно было сделать, меня ни на минуту не оставляют сожаления, что я застрелил эту чертову Шушу – и если я испытываю такие чувства, то почему бы Джули не чувствовать то же самое? Боже, ну и дела! Давай откупорим еще одну бутылку, Рыжий. Я хочу последовать твоему совету и напиться.

Они оба изрядно напились (правда, Рыжий, более привычный к спиртному, не так сильно, как Аш). И видимо, совет оказался стоящим, а может, дело в справедливости изречения «Признание облегчает душу», но впоследствии Аш почувствовал себя значительно спокойнее и стал меньше волноваться по поводу будущего, хотя уже не повторял прежней ошибки и не спрашивал Джули, о чем она думает. Она по-прежнему оставалась болезненно худой и очень бледной, но это обстоятельство Аш относил на счет страшной духоты в каюте Рыжего. Он не сомневался, что, когда они поженятся и Джули, поддавшись на его уговоры, станет выходить на палубу, на свежий воздух, ее здоровье непременно поправится, а вместе с ним и настроение.

Они сочетались браком через два часа после того, как побережье Синда скрылось из виду и «Морала» взяла курс на Рас-Джеван и Чахбар. Церемония состоялась в два тридцать пополудни в маленькой тесной кают-компании. Свидетелями стали помощник капитана Энгус Макналти (он был родом из Данди и высказал осторожное предположение, что он, возможно, пресвитерианин) и старый друг Рыжего Хаим Эфраим, пожилой еврей из Кача, который имел деловые интересы в Персии и договорился доплыть с капитаном Стиггинзом до Чахбара. Сам Рыжий называл себя вольнодумцем (что бы он ни подразумевал под этим), но по случаю бракосочетания он надел свой лучший костюм и говорил голосом столь серьезным и проникновенным, что Гул Баз, наблюдавший за короткой церемонией от двери, исполнился уверенности, что капитан «Моралы» в частной жизни является чрезвычайно мудрым и благочестивым гуру.

Праведный мусульманин, Гул Баз томился дурными предчувствиями. Но он не стал ничего говорить, поскольку было уже слишком поздно. Слишком поздно стало с того самого дня, когда хаким из Каридкота и его толстый слуга подъехали на наемной двуколке к бунгало сахиба и он, Гул Баз, не сумел отослать незваных гостей прочь. Эта индусская вдова была совсем не такой женой, какую он ожидал увидеть рядом со своим сахибом, а кроме того, он не одобрял смешанные браки точно так же, как Кода Дад-хан или мистер Чедвик. Вдобавок Гул База нисколько не радовала перспектива объяснять Кода Даду и его сыновьям, почему все так получилось и какое участие он сам принимал в этой истории, хотя он совершенно не представлял, как можно было отказать сахибу в помощи или вообще помешать ему отправиться в Бхитхор. Тем не менее сегодня он вознес свои собственные молитвы о безопасности, благополучии и счастье жениха и невесты и попросил Всемогущего даровать им долгую жизнь и много сильных сыновей.

Анджули, в прошлом набожная индуска, уже несколько лет не молилась, придя к мысли, что либо богов не существует, либо они отвернулись от нее по каким-то своим причинам (возможно, из-за ее смешанной крови). Не молилась она и сейчас, а вместо свадебного платья на ней была чадра. Впрочем, это обстоятельство никому из присутствующих не показалось странным, потому что западные невесты по традиции носят белое и идут к алтарю с закрытым вуалью лицом, а на Востоке вдовий траур не черного цвета, а белого.

С одного бока этого одеяния Аш сделал небольшой разрез, чтобы можно было взять Джули за руку. Все остальное скрывалось под чадрой, и присутствовавшие на свадьбе гости не видели ничего, кроме этой маленькой квадратной ладони. Но как ни странно, все они на основании одного только этого свидетельства тут же уверились, что невеста лейтенанта Пелам-Мартина – женщина редкой красоты и очарования. Они также не сомневались, что она говорит и понимает по-английски: Аш научил Джули нескольким словам, которые положено говорить невесте, и, когда настало время, она произнесла их тихим внятным голосом, воспроизведя интонацию столь точно, что любой человек, ничего о ней не знающий, запросто предположил бы, что под дешевой хлопчатобумажной чадрой скрывается благовоспитанная добропорядочная мисс.

Аш не догадался купить в Ахмадабаде кольцо, а сам он не носил печатки, поэтому он взял часть часовой цепочки и, соединив концы, получил тонкое колечко из золотых звеньев. Его-то он и надел на палец Анджули: «Этим кольцом я обручаюсь с тобой…» Короткая церемония, сделавшая Анджули его женой, продолжалась менее десяти минут. После того как все закончилось, Джули вернулась в свою каюту, а Аш остался пить вино, выставленное Рыжим, и принимать поздравления и добрые пожелания.