А еще там было очень темно: поверх всех тростниковых чиков, кроме одного, висели толстые красно-коричневые шторы, расшитые желто-черными узорами и украшенные маленькими круглыми зеркальцами на принятый в Раджпутане манер. Чик, являвшийся единственным исключением, висел в проеме между двумя центральными колоннами, выходящем на площадку для сожжения, и его узкие щелки впускали в комнату скудный свет и обеспечивали прекрасную видимость любому смотрящему изнутри, одновременно скрывая его от взоров всех находящихся снаружи.

Темное помещение площадью примерно пятнадцать квадратных футов казалось полным людей, часть которых сидела. Но Аш увидел только одного человека. Стройную фигуру, стоящую чуть в стороне от остальных в странной застывшей позе, мгновенно наводившей на мысль о диком животном, оцепеневшем от ужаса.

Джули…

До сих пор Аш не верил по-настоящему. Даже после торопливых сбивчивых объяснений и несмотря на доказательство, зажатое у него в руке, он по-прежнему подозревал, что это какая-то уловка, придуманная Сарджи и Гобиндом, чтобы выманить его с террасы и насильно удерживать, пока все не кончится и не станет слишком поздно для вмешательства.

Она стояла перед не затянутым тканью чиком, и потому сначала он увидел лишь темный силуэт на фоне светлого прямоугольника – безликую фигуру, одетую, как и все прочие, в форму дворцового слуги. Любой посторонний человек, зашедший сюда, принял бы Джули за мужчину. Но Аш узнал ее мгновенно. Он подумал, что узнал бы ее, даже если бы был слепым, потому что существующая между ними связь реальнее и глубже всего зримого и внешнего.

Он стянул вниз желто-красный муслин, прикрывавший лицо, и они посмотрели друг на друга через пространство затененной комнаты. Но хотя Аш спустил под подбородок свободный конец своего тюрбана, Анджули не последовала примеру, и ее лицо оставалось закрытым, не считая глаз.

Прекрасные, с золотыми крапинками, глаза, которые он так хорошо помнил, были все такими же прекрасными – они не могли быть иными. Но как только его собственные глаза привыкли к полумраку, он осознал, что в глазах Анджули нет ни радости, ни тепла – наверное, такие глаза были у маленького Кая из андерсеновской «Снежной королевы», чье сердце пронзил осколок зеркала. Этот бессмысленный, застывший взгляд привел Аша в ужас.

Он двинулся к ней, но кто-то быстро встал у него на пути и удержал за руку. Гобинд, почти неузнаваемый в костюме дворцового слуги, но с незакрытым лицом.

– Ашок, – промолвил Гобинд.

Он не возвысил голоса, но своим тоном и жестом предостерег так красноречиво, что Аш резко остановился, вовремя вспомнив, что никто из присутствующих не знает об отношениях, существующих между ним и овдовевшей рани, и не должен знать – особенно сейчас, поскольку любой из них испытал бы такое же потрясение, какое испытали Сарджи и Кака-джи, а ситуация и без того достаточно опасная, чтобы еще настраивать союзников против себя.

Аш оторвал взгляд от Анджули, совершив над собой изрядное усилие, и посмотрел на Гобинда, который испустил протяжный вздох облегчения – он боялся, что сахиб вот-вот опозорит рани и приведет в замешательство всех присутствующих открытым проявлением чувств. По крайней мере эта опасность была предотвращена, и он отпустил руку Аша и сказал:

– Я благодарю богов, что вы пришли: надо еще многое сделать, а за присутствующими здесь необходимо присмотреть. В первую очередь за женщиной – она будет кричать, если сможет, а в пределах слышимости отсюда находятся, самое малое, два десятка стражников внизу и в павильоне над нами.

– Какая женщина? – спросил Аш, который пока видел лишь одну.

Гобинд указал тонкой рукой, и Аш только сейчас заметил остальных людей, находившихся в огороженном занавесами помещении. Их было семеро, не считая Манилала, среди них одна женщина, вероятно служанка Джули. Жирный, похожий на слизняка мужчина с гладкими, как у ребенка, щеками и тройным подбородком мог быть только одним из евнухов занана, а что касается прочих, то двое, судя по одежде, являлись дворцовыми слугами, другие двое – солдатами бхитхорской армии, а последний – стражником из личной охраны покойного раны. Все они сидели на полу с заткнутыми ртами, связанные по рукам и ногам. Все, кроме одного – мертвого. Он был убит ударом кинжала в глаз, и рукоять тонкого стилетоподобного клинка, глубоко всаженного в мозг, все еще торчала из раны.

Работа Гобинда, подумал Аш. Никто другой не сумел бы нанести удар с такой смертоносной точностью, выбрав единственное уязвимое место. Кольчуга и толстый кожаный шлем, окаймленный длинной металлической сеткой, отразили бы любой удар, направленный в голову, горло или тело. Так что оставался всего один шанс…

– Да, – сказал Гобинд, отвечая на непроизнесенный вопрос. – Мы не могли оглушить стражника ударом по голове, как остальных, а потому пришлось его убить. Кроме того, он заговорил через занавес с евнухом, которого мы уже благополучно скрутили к тому времени, и из его слов стало ясно: кое-кто намерен позаботиться о том, чтобы Анджули-Баи понесла наказание за то, что избежала смерти на костре, а следовательно, не выполнила свой долг как рани Бхитхора. Она не получит разрешения вернуться в Каридкот или поселиться в одном из малых дворцов, а отправится обратно в занан Рунг-Махала. А чтобы жизнь не казалась ей медом, они постановили ослепить ее сразу, как только первая рани умрет и больше не сможет заступаться за нее.

Аш задохнулся и стал судорожно ловить ртом воздух, словно легкие у него отказали, а Гобинд мрачно сказал:

– Да, ваша реакция понятна. Но они решили поступить именно так. Жаровня уже приготовлена, и железные штыри тоже. Когда огонь хорошо разгорится, дело сделали бы прямо здесь – вон те двое, евнух и мерзкая падаль, что валяется там с моим кинжалом в мозгу, а женщина и остальные помогали бы. Как подумаю об этом, начинаю жалеть, что не убил их всех.

– Это можно поправить, – сквозь зубы процедил Аш.

Он находился во власти холодной лютой ярости и жаждал придушить жирного евнуха и женщину – и остальных четверых, пусть связанных и беспомощных, – за бесчеловечное дело, которое они задумали сотворить с Джули. Но тихий повелительный голос Гобинда прорвался сквозь кровавый туман, окутавший сознание Аша, и вернул его к действительности.

– Пускай живут, – сказал Гобинд. – Они всего-навсего орудия в чужих руках. Те, кто заставил их приказом или подкупом сделать такое, пойдут в похоронной процессии, недосягаемые для нашей мести. Несправедливо убивать раба, выполняющего приказы, когда хозяин, повелевающий рабом, остается безнаказанным. Кроме того, у нас нет времени на месть. Если мы хотим выбраться отсюда живыми, нам понадобится обмундирование стражника, а также одежда одного из слуг. Мы с Манилалом займемся этим, коли вы и ваш друг приглядите за пленниками.

Не дожидаясь ответа, он отвернулся и принялся стаскивать с мертвого мужчины предметы экипировки, начав со шлема, еще почти не запачканного кровью, поскольку Гобинд предусмотрительно оставил нож в глазнице и рана кровоточила совсем слабо.

Аш позволил себе бросить быстрый взгляд на Джули, но она по-прежнему смотрела на площадку для сожжения и людское море внизу. Стоя спиной к нему, она снова превратилась всего лишь в темный силуэт на фоне светлого прямоугольника. Он отвел от нее взгляд, вытащил револьвер и встал над пленниками, тогда как Сарджи занял позицию у входа. Гобинд и Манилал проворно и методично расстегивали пряжки и стягивали кольчугу с трупа – процесс, несмотря на все их старания, отнюдь не бесшумный.

Кольчуга с лязгом билась о мраморный пол и звенела у них в руках, и производимые ею звуки казались очень громкими в маленьком замкнутом пространстве. Но занавесы обеспечивали шумоизоляцию, а гула громадной толпы снаружи хватило бы, чтобы заглушить любой звук тише пронзительного вопля – или выстрела. Чтобы заглушить выстрел, потребовался бы изрядный шум, и Аш понимал, что револьвер сейчас бесполезен: если он спустит курок, стражники и слуги, находящиеся этажом выше и ниже, мгновенно прибегут сюда.