– Я тоже, – рассмеялся Сарджи, мгновенно отвлекаясь на мысль о еде. Они не ели с самого утра, да и утром лишь легко перекусили: тревога не способствует хорошему аппетиту, а оба провели бессонную ночь. – Здесь должна быть пара чапати и немного пекоры. Ага, вот они, крысы до них не добрались.

Крысы не добрались, но муравьи оказались более предприимчивыми. Скудные остатки съестного отправились в окно, а поскольку Аш отказался посетить одну из городских харчевен, объясняя это тем, что сегодня ночью в них не протолкнуться, а он не в состоянии несколько часов ждать, пока освободится место, Сарджи пошел купить все необходимое на базаре, покинув дом со спокойной душой и в прекрасном настроении.

Он был счастлив оттого, что друг наконец-то образумился и понял тщетность всяких попыток, заведомо обреченных на неудачу.

По мнению Сарджи, внезапное возвращение Аша в нормальное состояние и вновь обретенная им способность смеяться и чувствовать голод со всей ясностью доказывали, что он действительно принял решение и больше не мучается неопределенностью, не разрывается между страхом, надеждой и сомнениями. Им даже не нужно дожидаться смерти раны: раз они все равно не в силах предотвратить последующие события, нет никакого смысла задерживаться в Бхитхоре хотя бы минутой дольше, чем необходимо.

Они уедут на рассвете, как только откроют городские ворота, и у Ашока нет причин винить себя. Он сделал все возможное, и не его вина, что он не сумел сделать невозможное. Если кто и виноват, так это правительство, которое получило предупреждение, но отказалось принимать меры, а также визирь и придворные советники вместе со жрецами и жителями Бхитхора, которые намерены повернуть вспять колесо истории и следовать обычаям минувшей эпохи. Завтра в этот час Сарджи, Ашок и Букта – и, возможно, хаким со своим слугой – окажутся в безопасности среди гор. И если они будут двигаться быстро и по ночам (ибо теперь луна будет освещать путь), через два дня они пересекут границу Гуджарата.

«Я сделаю пожертвование храму в знак благодарности за благополучное возвращение домой: сумму серебром, равную стоимости лучшего коня из моих конюшен, – поклялся себе Сарджи. – И в жизни больше не сунусь в это зловещее княжество да и вообще в Раджастхан, коли получится».

Он купил горячую пищу в съестной лавке. Дымящийся рис, обжигающе горячее овощное карри, дал, пекору и полдюжины свежеиспеченных чапати. А у торговца сластями в другой части базара взял халвы, приготовленной на персидский манер с медом и орехами, и хрустящих липких джелаби по ане за штуку.

Ходить пришлось долго: как и предсказывал Аш, на базарах было полно народа. Хотя многие фермеры и крестьяне, прибывшие в город, из соображений экономии принесли провизию из дома, другие пищей не запаслись, и теперь голодные покупатели осаждали базарные прилавки и съестные лавки. Но наконец Сарджи покончил с делом, выбрался из тесной толпы и, тяжело нагруженный покупками, направился домой, жуя джелаби и мурлыча припев песни, сочиненной одной из самых известных куртизанок Ахмадабада.

Он все еще напевал себе под нос, когда поднялся по расшатанной лестнице и распахнул дверь наемной комнаты. Но при виде Аша резко умолк и изумленно вскинул брови.

Аш сидел скрестив ноги перед седлом Дагобаза, заменяющим ему стол, и писал письмо, похоже последнее из нескольких – не меньше пяти аккуратно сложенных листов бумаги лежали на полу рядом с ним. Он пользовался чернилами и тростниковым пером, очевидно позаимствованными в лавке внизу, и писал на страницах, вырванных из дешевого растрепанного блокнота. И во всем этом не было бы ничего удивительного, если бы он не писал по-английски.

– Кому это? – спросил Сарджи, заглядывая ему через плечо. – Если какому-нибудь сахибу в Аджмере, ты не найдешь здесь посыльного. Во всяком случае, сегодня и в ближайшие несколько дней. Или ты забыл, что никому нельзя покидать княжество?

– Я помню, – сказал Аш, продолжая писать.

Он закончил письмо, пробежал его глазами, сделал пару незначительных исправлений, поставил подпись внизу страницы и протянул перо Сарджи.

– Напиши, пожалуйста, свое имя под моим. Полное имя. Таким образом ты просто засвидетельствуешь, что я самолично написал письмо и что это моя подпись.

Несколько мгновений Сарджи пристально смотрел на него, нахмурив брови, а потом присел на корточки и начертил свое имя внизу страницы – аккуратным стилизованным шрифтом, странно контрастирующим с небрежными западными каракулями. Он подул на влажные чернила и, вернув бумагу Ашу, спросил:

– Теперь ты объяснишь, в чем дело?

– Позже. Давай сначала поедим, а говорить будем потом. Где ты пропадал? Ты отсутствовал, наверное, несколько часов, а у меня желудок пустой, как высохшая тыква.

Они поели в приятном молчании. Аш рассыпал остатки своей пищи по подоконнику, чтобы вороны и голуби склевали поутру, но, когда Сарджи вознамерился последовать примеру, он быстро проговорил:

– Нет, не надо. Незачем тратить зря пригодную к употреблению пищу. Заверни остатки и положи в седельную суму. Возможно, они тебе понадобятся. Завтра утром на базарах будет не меньше народа, чем сегодня вечером, и тебе будет трудно купить съестное перед отъездом, а у Букты наверняка уже ничего не осталось.

Сарджи застыл на месте с вытянутой к подоконнику рукой и встревоженно уставился на Аша, взглядом задавая вопрос, произнести который у него язык не поворачивался. Но Аш ответил, как если бы вопрос прозвучал:

– Нет, я с тобой не поеду. Мне нужно еще кое-что сделать здесь.

– Но… но ты же сказал…

– Что я сдался. Так и есть. Я оставил всякую надежду спасти ее. Это невозможно. Теперь я ясно понимаю это. Но я, по крайней мере, могу избавить ее от страшной смерти на костре.

– Ее? – повторил Сарджи, как раньше в доме Гобинда, когда Аш непроизвольно употребил местоимение единственного числа вместо множественного.

Но сейчас он произнес это слово не случайно, а сознательно. Скрывать правду больше не имело смысла. Время таиться прошло, – а вместе с ним и необходимость хранить тайну.

– Ее, – мягко сказал Аш. – Анджули-Баи, вторую рани.

– Нет… – выдохнул Сарджи, и в этом еле слышно произнесенном односложном слове было столько ужаса, словно он прокричал его во все горло.

Аш правильно понял друга и улыбнулся печальной, чуть горькой улыбкой.

– Ты потрясен? Но в Билайте есть поговорка: «Даже кошка может смотреть на короля». И даже пария ангрези может без памяти влюбиться в индийскую принцессу и оказаться не в силах совладать со своими чувствами. Прости меня, Сарджи. Если бы я знал, что все так кончится, то рассказал бы тебе все раньше. Но я не предвидел подобного исхода и потому поведал тебе лишь часть правды. Я утаил от тебя – да и от всех прочих – то, что я полюбил одну из невест, которых сопровождал в Бхитхор по приказу начальства… полюбил безумно. Она ни в чем не виновата, ведь она не могла предотвратить это. Я видел, как она сочетается браком с раной… и уходит, забирая с собой мое сердце. С тех пор минуло более двух лет, но сердце мое по-прежнему принадлежит ей и будет принадлежать вечно. Теперь ты знаешь, почему я должен был приехать сюда и почему не могу уехать.

Сарджи протяжно выдохнул и схватил Аша за руку.

– Прости меня, друг мой. Я не хотел оскорбить тебя или ее. Я хорошо понимаю, что сердце – не наемный слуга, готовый подчиняться нашим приказам. Оно обладает собственной волей, и мы над ним не властны. Видят боги, я терял свое сердце и вновь обретал дюжину раз. И имею причины радоваться этому. Мой отец раз и навсегда отдал свое сердце моей матери и, когда она умерла, превратился в бледную тень человека. Он бы понял тебя. Но он так же не мог предотвратить смерть моей матери, как ты не можешь предотвратить смерть рани.

– Знаю. Но я могу избавить ее от смерти на костре – и избавлю, – проговорил Аш сквозь зубы.

– Но как? – Сарджи сжал его руку и сердито тряхнул. – Это невозможно, ты сам знаешь. Если ты собираешься прорваться во дворец…