Квентин Бэтти принимал участие в знаменитом походе к Делийской гряде, когда разведчики в самую жару покрыли почти шестьсот миль за двадцать два дня, по дороге взяв приступом занятую повстанцами деревню, и вступили в бой через полчаса после прибытия к гряде, даром что совершили с рассвета тридцатимильный переход. То сражение стало первым и последним в жизни Квентина. Он получил смертельное ранение («Доблестный Бэтти всегда в первых рядах», – написал капитан Дейли в своем дневнике тем вечером) и скончался через несколько часов, с последним вздохом пробормотав слова знаменитого римлянина: «Dulсе et decorum est, pro patria mori»[6].
Уолли, сам патриот и романтик, был глубоко тронут этой историей и полностью одобрил чувства умирающего офицера. Он тоже считал, что погибнуть за родину – великая честь, и в его глазах братья Квентина, Уиграм и Фред, ныне оба служившие в корпусе разведчиков, не только были, как он выражался, «чертовски славными малыми», но и источали золотое сияние отраженной славы.
Уиграм, со своей стороны, проникся симпатией к молодому Уолтеру Гамильтону с первой минуты знакомства, состоявшегося более полутора лет назад, и уже одно это делало честь характеру и личности Уолли, если принять во внимание, что познакомил их Аш, которого Уиграм считал своенравным сверх всякой меры, в то время как молодой Гамильтон явно видел в нем героя, а вовсе не исключительно трудного и непокорного младшего офицера, который, по мнению старших по званию (а Бэтти принадлежал к их числу), лишь чудом избежал увольнения со службы.
При данных обстоятельствах Уиграма можно было бы простить, если бы он решил поменьше общаться с протеже Панди Мартина. Но он очень скоро понял, что в отношении молодого человека к Аштону нет ничего рабского и что его восхищение другом не означает готовности слепо подражать ему во всем и повторять его подвиги. Может, Уолтер и витал в облаках, но при этом твердо стоял обеими ногами на земле и имел голову на плечах. «Славный мальчик, – думал Уиграм. – Из него получится отличный офицер-пограничник, за которым солдаты пойдут в огонь и воду. Он всегда будет впереди… как Квентин». Уиграм старался по возможности чаще видеться с прапорщиком Гамильтоном, когда приезжал в Равалпинди по делам службы или развлечения ради, и так тепло отзывался о нем в разговорах с командующим и заместителем командующего, что в первую очередь именно благодаря его стараниям Уолтер получил назначение в корпус разведчиков.
Аш знал, что Уиграм, будучи образцовым служакой, имеет к нему известные претензии, и, хотя они были в довольно хороших отношениях и в целом ладили друг с другом, Уиграм наслаждался именно обществом Уолтера, в чьем присутствии уравновешенный и сдержанный брат Квентина раскрывался с лучшей стороны: непринужденно болтал, весело смеялся и вообще держался так, словно он тоже молодой прапорщик.
Наблюдая за их оживленной беседой, Аш радовался визиту Уиграма. В любое другое время он, возможно, почувствовал бы укол ревности, видя нескрываемое восхищение, с каким Уолли относился к старшему мужчине, и осознавая, что в течение восьми месяцев его отсутствия эти двое явно часто виделись и стали близкими друзьями. Но он не был готов к этим последним нескольким дням в бунгало, где в комнатах повсюду валялись вещи, напоминающие о скором отъезде Уолли и об одиночестве, которое за ним последует, и присутствие Уиграма помогало скоротать время и облегчало тяжесть расставания с единственным настоящим другом из числа людей одной с ним крови.
Он радовался и за Уолли: поскольку Уиграм отбывал из Равалпинди в один с ним день, они поедут вместе, а значит, Уолли не только проделает путь в компании приятного спутника, но и прибудет в Мардан в обществе одного из самых популярных офицеров корпуса. Одно это гарантирует ему хорошее начало, а его собственные достоинства вкупе с похвальными рекомендациями, которые Зарин привезет в полк, сделают все остальное.
Аш не опасался за будущее Уолли в корпусе разведчиков; мальчик родился под счастливой звездой и однажды прославит свое имя. Как некогда мечтал прославить свое имя сам Аш.
После отъезда Уолли бунгало казалось очень тихим, и по утрам из ванной комнаты больше не доносились воинственные гимны. Оно стало невыносимо пустым – пустым, слишком большим и удручающе запущенным.
Аш вдруг заметил, как сильно обветшало их жилище и насколько убоги предметы обстановки, которые они с Уолли брали внаем за непомерную ежемесячную плату у базарного поставщика. Раньше он считал бунгало достаточно комфортным и, несмотря на отдельные явные недостатки, даже уютным. Но теперь оно казалось грязным и унылым, а стоящий в нем запах плесени, пыли и мышей раздражал до крайности. Комната, прежде служившая спальней и кабинетом Уолли, успела принять такой вид, словно в ней уже много лет никто не жил, и единственным свидетельством, что Уолли спал здесь когда-либо, был валявшийся на полу клочок бумаги – похоже, обрывок счета из прачечной.
Окинув взглядом эту пустую комнату, Аш почувствовал неприятную уверенность, что навсегда потерял Уолли. Они еще встретятся и, конечно, будут довольно часто видеться друг с другом в будущем, когда он получит разрешение вернуться в полк. Но с течением времени и событий тесные узы дружбы, связывающие их, неминуемо ослабнут. Уолли найдет других и более достойных людей, заслуживающих восхищения, например Уиграма, а поскольку он обречен вызывать у всех приязнь и повсюду заводить друзей, он станет крайне популярным офицером и весьма ценным человеком в корпусе. Аш был не настолько низкого мнения о нем, чтобы предполагать, что старая дружба утратит для него смысл, когда появятся новые друзья, однако качество ее непременно изменится в силу разных обстоятельств, занятости и того, что на казенном языке называлось «неотложными делами службы».
Утро выдалось хмурым, пасмурным. Порыв ветра – предвестника одного из муссонных ливней, периодически затапливающих равнины, – пролетел по покинутой комнате, всколыхнув чики и принеся с веранды облачко пыли и сухих листьев мелии. Скомканный клочок бумаги – единственный след проживания Уолли здесь – подкатился по циновке к ногам Аша, и он поднял его, разгладил и увидел, что это не счет из прачечной. Поэт бегло записывал рифмы: «Томление, упоение, горение, смятение, исступление? Стремление, пере…»
«“Пере…”? “Переплетение”? – подумал Аш, внутренне улыбаясь. – Или что-нибудь более экзотическое, например “перевоплощение”?» (Стихи Уолли пестрели подобными словами.) Ашу стало любопытно, к кому он обращался на сей раз и встретит ли он когда-нибудь девушку, которая возбудит в нем не мимолетную страсть, но навсегда пленит его сердце. Почему-то он не мог представить Уолли степенным и здравомыслящим отцом семейства. Страдающим от безнадежной любви поклонником – да. Но поклонником, который не особо усердствует в своих стараниях добиться благосклонности и нисколько не стремится вызвать слишком серьезное ответное чувство, предпочитая поклоняться некоему недосягаемому идеалу.
«Дело в том, – размышлял Аш, – что Уолли нравится ухаживать за хорошенькими девушками и строчить стихи, в которых он сетует на жестокость возлюбленных или воспевает их брови, ножки и смех, но на этом все и заканчивается. По-настоящему он любит только славу. Военную славу, да поможет ему Бог. Покуда он не избавится от этого, ни у одной девушки нет шанса. Ох, ладно, это у него неизбежно пройдет в скором времени; как и дружба со мной, полагаю».
Он перевернул клочок бумаги и увидел на обратной стороне текст, написанный на персидском. Очевидно, Уолли переводил отрывок из «Бытия», и Ашу пришло в голову, что этот измятый клочок бумаги довольно точно характеризует мальчика, одновременно свидетельствуя о его набожности, его попытках стихотворства, его волокитстве и его твердой решимости сдать экзамен по языкам с отличием. Перевод оказался на удивление хорошим. Прочитав написанные изящной арабской вязью строки, Аш понял, что Уолли занимался даже усерднее, чем он думал…
